Меч и перо - Мамед Ордубади

У Тогрула пересохло во рту, на лбу выступила испарина.

- Как же быть? - пробормотал от. - Что ж, если уважаемая мелеке не желает помочь мне, тогда я вернусь в Хамадан и откажусь от власти. Вы можете пережать управление государством кому-нибудь другому. Так я не могу управлять салтанатом. Как видно, мне не удастся договориться с моими друзьями.

- Он откажется от власти! Позор! Элахезрет должен понять: его возвели на престол не для того, чтобы он отказывался от власти, а для того, чтобы он был настоящим хекмдаром. Но, когда вас делали хекмдаром, перед вами ставили условия: сын атабека Мухаммеда должен стать наследником престола, а мать его - полноправной мелеке!

- Я не отказываюсь выполнять данные вам обещания, но уляхазрет должна считаться с обстановкой в стране. Я могу развестись с моей женой, могу предать казни моего сына Мелик-шаха, но ведь это будет низко и подло. Как посмотрит на это Кызыл-Арслан?

- Вам незачем расходиться с женой и убивать безвинного Мелик-шаха. Ослеплять его тоже ни к чему. Никто этого не требует от элахезрета. Но мой сын Гютлюг-Инанч должен стать наследником престола! Я уверена, если бы атабек Мухаммед остался жив, он сделал бы все, чтобы мой сын унаследовал престол. Ты убил отца, так сделай его сына своим наследником! Миллионы твоих подданных похвалят тебя за это. Что касается твоей жены, пусть она живет в добром здравии где-нибудь в ссылке, но титул мелеке должен принадлежать мне, матери законного наследника. На этом мы кончаем наш разговор. Теперь я хочу спросить тебя про письмо, которое ты написал мне. Неужели ты не мог послать его с более надежным и ловким человеком, так чтобы оно не попало в руки других?

- Разве письмо не попало к мелеке?

- Попало, только с помощью других людей.

- По этому происшествию мелеке может судить о моем положении. Я считаюсь хекемдаром только в моем дворце. Меня окружают враги. Вот уже несколько месяцев как я управляю государством, но ееще не получил ни одного поздравительного письма от моих подданных. Это тоже свидетельствует о моем шатком положении. Кызыл-Арслан в любой момент может погубить меня!

Гатиба расхохоталась.

- Как видно, элахазрет Тогрул еще недостаточно хорошо знает меня. Мне ничего не стоит заставить райят поверить в то, будто Кызыл-Арслан убийца атабека Мухаммеда. Элахазркт собственными глазами увидит, как Кызыл-Арслан падет перед нами на колени. Это случится оченб скоро!

- Если бы я, уважаемая мелеке, не знал вас достаточно хорошо, я не стал бы принимать в таком страшном деле, я бы не сделался братоубийцей. Обещаю мелеке: как только она вернется в столицу, все ее желания будут исполнены!

ПРОВОДЫ

Близится день отъезда из Гянджы в Южный Азербайджан аранского войска, возглавляемого Фахреддином.

По этому случаю во дворце правителя города был организован богатый пир, на котором должгы были присутствовать Дюррэтюльбагдад, приехавшая из Багдада повидаться с матерью Фахреддина, ее бывшая ученица Сюсан, ставшая женой Сеида Алаэддина, а также Дильшад, которая обучалась музыке в заведении Фенхаса по учебнику, написаннаму знаменитым музыкальным педагогом времен Гаруна ар-Рашида - Ибрагимом Мювессилем.

На пир были приглашены гянджинские поэты, литераторы,воины Фахреддина и их семьи.

В Гянджу приехали азербайджанки, которых Фахреддин когда-то привез на родину из Багдада. Они хотели пожелать счастливого пути своему избавителю и его войску.

Пир не начинался: ждали прихода самых уважаемых гостей.

Девушки и молодые женщины стояли у дверей зала с букетами цветов, которые они должны были преподнести гостям.

Взоры многих были устремлены на три пустых кресла, стоявших на почетном месте. Когда-то в них по праздникам сидели эмир Инанч, его жена Сафийя-хатун и их дочь Гатиба.

Распахнулась широкая двустворчатая дверь, в зал вошли поэт Низами, его жена Рена и Мехсети-ханум.

Дюррэтюльбагдад не спускала глаз с Низами и знаменитой на всем Востоке Мехсети-ханум. К ней подошел Фахреддин и представил ее присутствующим:

- Это жена моего покойного брата Садреддина, она приехала повидаться с моей матерью!

Дюррэтюльбагдад вышла вперед и поцеловала руку сначала у Мехсети-ханум, затем у Низами.

- А эта женщина - друг жизни нашего великого поэта,- сказал Фахреддин, представляя ей Рену.

Низами тепло поздоровался с Дюррэтюльбагдад, справился о ее самочувствии.

Низами, Мехсети-ханум и Рена сели в кресла для почетных гостей. Низами сел справа от старой поэтессы, Рена - слева.

Мехсети-ханум была не только стара, но и тяжело больна, однако она не могла не прийти на пир.

Пир начался. Сюсан, взяв в руки уд, запела:

Купаетесь вы в солнце и цветах,

И каждая нежней цветка, подруги,

Игра бровей и гордый взгляд разят,

Коль глянут вкось исподтишка, подруги.

Джейран сбежал по склону Арандага,

Листок упал, он весь иссох, бедняга.

Блистает на щеках живая влага,

Но беглый взгляд страшней клинка, подруги.

Как строен стан! Нет равного на свете,

А вместо гребешка - весенний ветер,

Влюбилась вся округа в косы эти,

Упрячут солнце в облака подруги.

Завидуют цветы такой красе,

Вы дочерьми приходитесь росе,

Вы ненаглядны, бесподобны все,

Как лани возле родника, подруги.

Умолкнув на миг, она обернулась к Дильшад, затем продолжала:

Уд зазвенит - ответит соловей,

Пусть розы поспешат, распустится скорей,

Улыбчива судьба - мы улыбнемся ей,

Пусть слышат нас издалека подруги.

Мехсети-ханум улыбкой поблагодарила Сюсан за пение, потом многозначительно взглянула на Дильшад, чей голос и искусство играть на уде были ей очень по душе; Дильшад часто приходила в дом Низами и по просьбе старой поэтессы пела и играла на уде.

Дильшад поняла, что Мехсети-ханум хотела сказать ей взглядом, и, в свою очередь, вопросительно посмотрела на Фахреддина. Тот кивнул ей: - Пой, Дильшад! Сегодня у нас большой праздник. Дильшад, взяв в руки уд, начала настраивать его. Мехсети-ханум попросила ее: - Доченька, спой, пожалуйста, мою любимую газель! Дильшад провела рукой по струнам и запела:

Огонь любви мне в грудь вдохнул жестокий рок,

Я пламенем дышу - вокруг пожар широк.

Я - скорбный соловей, я до того несчастен,

Что в сад мой не влетит рассветный ветерок.

Покинул мотылек обитель бед моих,

И только потому узнали: пламень стих.

При жизни я забыт, но стоит умереть,

Как саван мой пойдет на сотню книг чужих.

Когда она умолкла, Низами поцеловал руку Мехсети-ханум и громко сказал:

-- Если хочешь погубить народ, забери у него три вещи: его язык, его поэзию и его музыку. Наши враги с этого и начали свою борьбу с нами. Но азербайджанский народ доказал в многолетней борьбе свою жизнеспособность. Мехсети-ханум, которую я считаю своей матерью и своим учителем, должна знать, что она будет жить в сердцах людей вечно. Сокровища, создаваемые такими мастерами, как она, никогда не потеряют своей ценности. Настанет время, когда правнуки тех, кто сейчас ненавидит Мехсети-ханум, будут ненавидеть своих предков. Увы, в жизни так бывает: вкусный и душистый плод часто не ценится в разгар сезона. А теперь я хочу попросить нашу уважаемую гостью Дюррэтюльбагдад спеть нам что-нибудь.

- Просим, просим! - закричали присутствующие.

Дюррэтюльбагдад согласилась и запела газель, которая начиналась так:

О путь из Египта в Канан, стократ я изведал его,

Но, кроме очей Зулейхи, не видел я там ничего.

Когда она кончила петь, Мехсети-ханум обратилась к Сюсан: .

- Дочь моя, подай мне уд.

Пирующие, забыв про еду, устремили взоры на старую поэтессу.

- Сегодня вы в последний раз услышите мой голос, - сказала она. - Я прощаюсь с вами, земляки. Жизнь для меня была суровой мачехой, не то бы я не сдалась так быстро старости и

болезни!

Утерев рукой слезы, катившиеся по щекам, она пропела четверостишие:

Вода в истоке мужества горька,

Вот почему не пьют из родника.

Огонь же, разведенный подлецами,

От честных не оставит уголька.

Низами видел, как дрожат пальцы Мехсети-ханум. Мехсети-ханум пропела еще несколько рубай. Дюррэтюльбагдад подошла к ней и, поцеловав ее руку, восторженно сказала:

- Спасибо вам, великий мастер!.. Спасибо, муаллимэ!

Поэтесса ласково улыбнулась ей, затем прислонилась головой к плечу сидящей рядом Рены и замерла, закрыв глаза. Видно было, она устала.

Низами поднялся с кресла и, обведя присутствующих долгим взглядом, заговорил:

- Я считаю уместным повторить одну истину: сегодня я еще раз имел возможность убедиться в том, что женщины не уступают мужчинам в талантливости. Искусство, которое женщины только что демонстрировали перед нами, достойно наивысшей оценки. Не следует особенно удивляться этому, так как женщина уже сама по себе является произведением искусства среди многих чудес природы. Я никогда не соглашусь с оценкой, данной женщинам знаменитым поэтом Фирдоуси, которого я весьма уважаю. Если бы великий Фирдоуси находился сейчас здесь, среди нас, я уверен, он отказался бы от своих стихов, в которых