Светлый град на холме, или Кузнец - Татьяна Иванько
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но всё завтра. А сегодня мы мирно и весело по-семейному болтаем за ужином. Отдохни, сынок, всё завтра. Завтра наступит время моего торжества. Тебе, конечно, будет больно. Но недолго, измена, это не смерть, изгнать подлую тварь из сердца гораздо проще, чем забыть ушедшую в Нифльхейм любимую…
Глава 4. «Свана — богиня, ей можно всё!»
Прошло две недели, как уехал Сигурд и теперь, когда он вот-вот должен был возвратиться, я недоумевала, почему же от него нет писем. Он всегда присылал по два-три письма в неделю, когда мы расставались. То коротких, в несколько строк, то длинных и обстоятельных. В них всегда становилась заметна его привычка делать записи. А ещё поэтический дар, потому что, бывало, в таких письмах, он присылал мне, любовные стихи для меня. И я давно уже перестала удивляться, как это он смог написать ту чудесную песню, что пел на нашей свадьбе Боян.
Боян… прошло несколько дней, как уехал Сигурд, и Боян, осмелев в его отсутствие, пришёл ко мне сам.
Именно так. Я понимаю, что пока Сигурд здесь, я не смогу найти момента, поговорить с Сигню. Но и теперь, когда он уехал, она так старательно избегает меня, что остаётся одна только на ночь. Вот я и явился к ней в покои, воспользовавшись своим знанием тайных ходов и лестниц терема.
Глубокая ночь. Я вижу её на обширном ложе. Удивительно, до чего большая кровать, невольно подумалось мне. Я здесь никогда не был. Я бывал в девичьей комнате Сигню, у которой, кстати, тоже была большая кровать. Но не такая, как эта, конечно.
Вообще эта комната, не зря зовётся интимными покоями, она удивительно точно отражает, что здесь живут сразу два человека. Разных и очень похожих. Думаю, даже на ложе ни у одного из них нет постоянной стороны, на которой каждый спит… Стол для письма. Тоже большой и за ним два стула, а не один, они, выходит, и за этим столом сидят вместе нередко. На столе и книги и записки. Много хорошо заточенных писал. А ещё шахматы и шашки. Сигурд играет великолепно, Сигню — плохо, и я знаю почему — за игрой она всегда думает не об игре, лишь почти механически следуя правилам… Но, возможно, с Сигурдом она играет по-другому, ведь иначе он не стал бы с ней играть.
Сигню пошевелилась в постели, отвлекая меня от моих мыслей, села, вскрикнув со страху, увидев меня.
— Ты!.. как напугал… ты что, Боян?! — она провела по лицу, вздыхая, рубашка облепила её.
Я взмокла до нитки. Но не от страха, просто во сне. Натоплено, что ли, сильно?
Я смотрю на него с колотящимся со сна сердцем. Я не верю, что он задумал дурное и поэтому пришёл сюда, да ещё в такой час…
— Прости, Сигню, не бойся, — сказал он.
— И не думала я бояться… Отвернись давай, — я хочу встать.
Боян послушно отвернулся. Я поднялась. Ушла в уборную, чтобы умыть лицо и переодеться, рубашка совсем мокрая, хоть выжимай. Я взяла гребень, придётся причесаться, раз такой гость у меня…
— Поймать решил, да?
Боян повернулся ко мне, я усилила огонь в лампах. До зимнего рассвета далеко.
— Что же делать, ты даже не глядишь на меня, — я обернулся, поняв, что можно.
Вижу, она расплела волосы…
— Позволишь может быть, я косы заплету тебе?
Она покачала головой:
— Нет, — не зло, но твёрдо сказала она.
— Почему? — я шевельнулся было, но наталкиваюсь на её взгляд едва ли не напуганный. — Ты боишься меня, Сигню? Неужели думаешь, я обижу тебя?!
— Нет. Я не тебя боюсь, — у меня разлился непрошенный жар в животе от того, что он собирался, кажется, подойти и коснуться меня…
— Не меня?.. Сигню! — он вспыхнул, правильно поняв мои слова.
— Я прошу тебя, Боян… Никтагёль… — почти умоляю я, вытягивая руку, потому что мне кажется, он хочет вновь подняться и подойти ко мне.
— Ты это прозвище из Чумного похода привезла, — улыбнулся Боян спокойно, как мне кажется. — Так я кажусь тебе кем-то другим?
Как бьётся сердце… Боян, мой милый Никтагёль, зачем ты пришёл мучить меня? Чего ты хочешь? Что хочешь услышать? Что ты хочешь узнать?..
— Я не хочу, чтобы ты стал кем-нибудь другим. Никогда не хотела и не захочу.
— Сигню!
— Боги! Сиди на месте и не двигайся, я с ума с тобой сойду! — вскрикнула она и я понимаю, что она взволнована, больше, чем я. Я готовился и думал о том, что сделаю, представлял, как я приду сюда, а для неё это неожиданность… Но не выгнала, не позвала на помощь. И вскрик этот, будто мольба…
Она прижала ладонь к лицу.
— Ты… ты прости меня, Боян… Я…
С ней неладное что-то… И не одно волнение тут… Боги!.. Вон что делается-то…
…У меня закружилась голова и я едва не падаю.
Да падаю, но на мягкие руки Бояна… почему у него такие мягкие руки?..
Они крепкие у него, почему мне кажутся такими мягкими сейчас…
Я едва успел подхватить её, обмякшую вдруг на табурете… Подержать на руках хотя бы. Раньше позволяла носить себя, любила это даже. А теперь и взглядом не коснётся…
Я очнулась в его руках. Он держит меня будто ребёнка, хорошо как, Никтагёль… только держи, но не целуй, не трогай меня, умоляю, пощади, не ломай мою душу, не рви моё сердце…
— Очнулась, Лебедица… Не бойся меня, — тихонько обнимая меня, говорит он.
Она молчит, прижала лоб к моей шее.
— Что скажу-то… — он совсем приблизил лицо к моему, и говорит тихо-тихо: — Ты — беременная, знаешь уже?
Что это он говорит… Боян…
Я открыла глаза, он улыбается. Даже смеётся будто:
— Не знала, Лебедица? Значит, я добрый вестник. Хоть что-то… — засмеялся он, в глазах столько света и столько любви. Как я боюсь этой любви…
Но что ты сказал, Боян?!.. И я вдруг понимаю, что он прав. Зоркий его взгляд увидал то, чего я ещё не поняла в себе… Так вот почему я такой странной стала в последние… сколько? Я не знаю… После болезни всё не так было в моём теле, раньше хорошо мне известном и предсказуемом…
— Боян, — она обняла меня крепче. Поверила.
Как я давно-то не разглядел? Всё
