Светлый град на холме, или Кузнец - Татьяна Иванько
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И всё потому же — я ревную её. Бешено ревную, когда думаю о том, что могло быть в этот год в Норборне…
Пока она была там, не думал, когда только вернулись, не думал, просто был счастлив её возвращению. Выздоровлению, тому, что краски жизни и силы стали возвращаться к ней.
А потом заметил светящийся взгляд Торварда, теперь Ярни, в её сторону… О Гуннаре я уже не говорю, он смотрит на неё как на Богиню. Только Исольф кажется спокойным как всегда. И вот в волнах этих обожающих взглядов моих неженатых друзей, моих алаев, всей Золотой Сотни я слышу от неё идею насчёт Ньорда…
Ревность мужчины, смешавшаяся с ревностью правителя — вот, что застит мне глаза, вот почему я не хочу слушать её. Снова окажется права, а я покажу себя упрямым дураком… надо включить голову и услышать её доводы. Прости, меня, Сигню, никто раньше не оказывался умнее меня… Никем не восторгались больше, чем мной. Я восхищён тобой, но я ревную к восхищению от других.
На мои мокрые и остывшие уже плечи лёг мягкий плащ, впрочем, быстро пропитывающийся дождём. Но я не чувствую холода, потому что вижу Сигню перед собой.
— Прости меня, Сигурд.
Это мои слова, Сигню… Я должен…
Я обнимаю её, оторвав от земли. Она мокрая, вся пропитана дождём, но я не чувствую. Я чувствую только тепло её шеи, куда утыкаюсь лицом, аромат её кожи…
Назавтра я предлагаю ей послать письмо к Ньорду с предложением прислать старших сыновей в Сонборг, учиться и, может быть, готовиться стать кому-то из них преемниками трона Свеи.
— Значит… — хочет сказать она.
— Нет, это не значит, что я не жду больше наших с тобой детей, но…
— Не договаривай, я поняла, — она улыбается, всегда понимает то, что я хочу сказать. — Спасибо, Сигурд… Я, честно признаться, уже думала отступить.
Я качаю головой, серьёзно глядя ей в глаза, я хочу, чтобы она по-настоящему поняла:
— Никогда не отступай. Особенно, если чувствуешь, что права. Лучше мы проверим и убедимся, что прав был я, чем закроем глаза и сделаем вид, что ничего подозрительного не произошло с этой чумой.
Как я могу не восхищаться им? Как я могу не любить его? Конечно, пришлось потратить огромное количество сил и времени на то, чтобы он услышал меня, но важно, что услышал. И вот это — «не отступай», это тоже стоит дорого, его признание меня равной себе.
Глава 2. Холод осени
Несчастья и неудачи преследуют меня.
Умерла родами моя дроттнинг Тортрюд. Должна была родить двойню через месяц после Осеннего Равноденствия, но… Я приехал домой уже не застав её живой.
Входя в терем, я знал о случившемся. Глянул на стайку моих ребятишек, сбившихся в детской горнице. Младшие плакали, исключая годовалого младенца, на руках у няньки, он просто не способен был ещё понимать своего сиротства. Старшие сыновья мрачные, бледные, друг перед другом старавшиеся держать себя мужчинами, как я учил, встали, увидев меня. Моему старшему сыну почти пятнадцать, совсем взрослый. Я был всего четырьмя годами старше, когда приехал сюда, в Асбин, чтобы стать конунгом.
Я обнял их всех — и рук хватило. Они прижались ко мне, как цыплята… А ведь я впервые в жизни обнимаю их… Подумав так, я вдруг заплакал. Из самого сердца лились мои горячие слёзы. Изливалось моё горе. И то, что я не любил никогда — моё горе. И то, что вместо Сонборга получил этот захудалый йорд на окраине Свеи — тоже моё горе. И то, что моя жена, которую я брюхатил каждый год, ни капли не любила меня, но питала уважение, считая чуть ли не Ассом за одно то, что я умел читать и писать. Кто теперь богоподобным будет считать меня?.. И то, что врага я себе нашёл в том, кого люблю больше других людей до сих пор — моего племянника, моего друга с детства и в этом было моё горе…
Эти слёзы мои, пролитые в этот момент нашего общего горя, привлекли ко мне моих детей как ничто, что я мог сделать для них. Они сплотили нас, соединили впервые в семью и я почувствовал, как я силён на деле, что мне есть не только для ЧЕГО завоевать Свею, но и для КОГО. Вот к их ногам и положить эту землю…
Я вошёл к моей мёртвой Тортрюд. Живот, огромной горой… бледное без кровинки лицо показалось даже красивым. Я обнял её, заливая слезами её холодное, белое лицо, мои живые слёзы покатились по её остывшей навеки уже плотной мёртвой коже, утекая в волосы и на шею… что-то отвратительное и противоестественное в этом, но я не мог унять слёз, которых не знал с самого детства.
Мы почти не говорили при её жизни. Я не считал её ни умной, ни равной себе, но так ли это было? Пытался я проникнуть в глубины её души? Считал, что она не любит наших детей, а так ли это было? Ведь из двенадцати человек не умер ни один, даже не болели — чудо на весь свет! Не в этом ли и была сила её любви?
Может быть и меня любила? Может быть, знала о любви куда больше, чем я могу даже вообразить? Создавала мир для меня, в котором я так счастливо существовал, вынашивал планы мести тем, кто отправил меня в этот Асбин. Я со злости расширил его почти вдвое.
Я был свободен во всём. Я делал то, что хотел. А дома меня ждали тёплые объятия, мягкая постель, сытная еда, хмельное и к тому же всё умножающееся потомство. Разве я не был счастлив?..
Почему я не был способен этого оценить? Как мало мы ценим мир, который вокруг нас, как стремимся в другой, думая, что там и есть счастье, там и есть настоящая жизнь…
…С четырёх сторон мы поджигаем погребальный костёр, я и трое моих старших сыновей…
Теперь я буду строить новый мир для себя и для них вот, разметав старый, не оставив камня на камне, бревна на бревне.
Ничего не происходит зря или не вовремя. Теперь у меня развязаны руки. Теперь
