Неизвестные Стругацкие. От «Отеля...» до «За миллиард лет...»:черновики, рукописи, варианты - Светлана Бондаренко

Неприятности у него начались, во-первых, с того, что пошла по ногам сыпь, а во-вторых, с нашествия баб. Кончилось появлением мальчика-сына, очень странного пятилетнего существа, время от времени произносящего речи о высоких материях, заканчивающиеся словами типа: «Писить хочу».

На полях этой биографии есть рукописные пометки-добавления: «Обеспеченное детство; Германия; увлечение автомото.

С детства страшно интересуется конструированием», «Человек, который бережно и обстоятельно относится к своим желаниям».

Кроме полного черновика, о котором ниже, в архиве АБС присутствует сохранившаяся страница из более раннего варианта, а скорее, начала варианта: Авторы написали три страницы, но затем решили не использовать в ЗМЛДКС стиль ПНО и переписали их заново. Фамилия главного персонажа в нем — еще не Малянов, а Малявин. Сохранилась, к сожалению, только третья страница:

…рядком — ведя арьергардные бои — отступаю я по коридору в кухню. Я, помнится, решил, что это водопроводчик, наконец, явился — чинить кран в ванной. «Вы из ЖЭКа?» — спрашиваю. Он опять бурчит, ставит коробку на табурет и вытаскивает из нагрудного кармана пачку каких-то квитанций. Отслюнивает одну и сипит: «Распишитесь…» Я беру эту квитанцию и тут же вижу, что это бланк стола заказов. Коньяк — две бутылки. Водка — одна бутылка. Колбаса краковская… осетрина… Я обалдел. А когда увидел сумму, то прямо-таки душевно заметался. Мое охваченное паникой воображение моментально построило удручающую последовательность всевозможных сложностей: оправдываться, извиняться, одеваться, тащиться в сберкассу… там душно, вентиляция никогда не работает… и вообще закрыто на обед… Но тут я обнаружил в углу квитанции фиолетовый штамп «Оплачено». Это меня, конечно, сильно подбодрило. Взял я у мужичка огрызок карандаша и расписался, куда он тыкал своим корявым траурным ногтем.

В общем, он ушел. Остались от него ящик да пыльные следы на линолеуме в прихожей. Конечно, никакой высокой науки, никаких там «полостей Малявина» и «конформных отображений» в голове у меня уже не осталось. Я, сами понимаете, изучал копию квитанции и копался в коробке. Все было правильно. Адрес мой, фамилия заказчика — Малявина И. Е., подпись ее же… Но объяснить все это было невозможно.

Полный черновик ЗМЛДКС содержит рукописную правку, но даже с учетом ее еще далек от опубликованного варианта.

Повествование, подаваемое в окончательном варианте сначала от третьего лица («он», «Малянов») и постепенно переходящее к рассказу от первого лица («я»), в рукописи написано от первого лица. Как объясняет БНС в офлайн-интервью, задумка Авторов, появившаяся уже после написания черновика, была такова: «Малянов сначала пытается рассказывать свою историю как бы отстраненно, пытается писать о себе, как о постороннем человеке… потом срывается, переходит на первое лицо… спохватывается, возвращается к третьему, но ненадолго, и потом уж до самого конца, отказавшись от отстраненности, пишет, без затей, от первого лица».

Нет в черновике подзаголовка «Рукопись, обнаруженная при странных обстоятельствах» и, соответственно, нет как бы обрывков повествования, начинающихся и оканчивающихся многоточием и обрывающимися предложениями. Текст идет последовательно, без купюр, поэтому начала и окончания отрывков, убранные Авторами из окончательного текста, в черновике еще присутствуют.

Ниже даны эти информационные убранные переходы:

Может быть, у них в отделе какой-нибудь банкет должен быть? Только чего ради за десять дней все заказывать? Да и не может быть у них никакого банкета, все они сейчас разъехались…

Калям ужасно заорал. Что-то он там учуял в этой коробке. Так. Колбаса краковская… Лосось в собственном поту — это я люблю. Ого! Икра! Ну, ребята… Ага, вот оно что — филе хека…

— Ладно, ладно, не ори на меня, — сказал я Каляму. — Сейчас.

Я быстренько сполоснул кастрюлю, положил в нее филе, залил водой и поставил на газ. Калям неистовствовал.

— Кушать хочет Калямушка бедненький… — бормотал я совершенно машинально, потому что думал, естественно, совершенно о другом. — Рыбочки захотел Калямушка…

Пока мне ясно было только одно: в магазин можно не ходить. Все остальное представлялось как бы в тумане. День рождения? Нет. Годовщина свадьбы? Вроде бы тоже нет. Точно — нет. День рождения Барбоса? Зимой. Ах ты, Иришка-животишка, ну и загадочку мне загадала!

Я переложил продукты в холодильник, поставил туда же водку, а коньяк и красное вино отнес в бар. Пустую коробку я выставил на балкон. Ладно, икру я пока трогать не буду, и этот обалдительный коньяк — тем более. А вот баночку лосося я, пожалуй, сейчас опростаю. Из Калямовой кастрюли потекло, зашипело на огне, завоняло рыбой. Я торопливо выключил газ и сказал Каляму:

— Придется потерпеть. Придется Калямушке еще немножко пострадать, пока остынет.

Я съел банку лосося с лежалой горбушкой и принялся мыть посуду.

<…>

Чистое белье у меня к счастью нашлось, а вот за хлебом и за сахаром пришлось-таки смотаться, а потом она подробно рассказала про Ирку и про Бобку и заодно об Одессе вообще. В восемь часов сели ужинать. Солнце ушло за двенадцатиэтажник, но легче не стало. Отсиживались на кухне, пили чай. Мне пришлось облачиться в джинсы и рубашку, а она сменила свой мини-сарафан на мини-юбочку и мини-кофточку.

<…>

Заодно я рассказал ей, что на Кубе из-под мини-юбки должны быть видны трусики, а если трусики не видны, то это уже не мини-юбки, и у кого трусики не видны, та считается монахиней и старой девой. При всем при том, добавил я, мораль там, как ни странно, очень строгая. Ни-ни! Революция.

— А какие там пьют коктейли? — спросила она.

— Хайбол, — ответил я гордо. — Ром, лимонад и лед.

— Лед, — сказала она мечтательно. — Димочка, я хочу хайбол.

Тут я вспомнил. Я кинулся к холодильнику и с торжеством извлек бутылку ледяного рислинга.[46]

— А? — сказал я.

— О! — отозвалась она.

Я мигом притащил фужеры, и мы выпили за встречу и знакомство. Стало хорошо. Мы поговорили о Монне Лизе, потом о предстоящем солнечном затмении, потом я налил еще по фужеру.

<…>

— Теперь вот что, Дмитрий Алексеевич. Я завтра опять уезжаю, утречком занесу ключ. Не возражаете?

Я только плечами пожал. Он проводил меня до двери и, уже пожимая мне руку, сказал, понизив голос:

— А с этой женщиной вы все-таки поосторожней, Дмитрий Алексеевич. Как говорится, впредь до выяснения… Черт ее знает, что это за женщина…

Как это ни странно, но спал я в эту ночь самым мертвецким образом. Часов в восемь проснулся было, хотел встать, но башка гак трещала, что я махнул на все рукой, повернулся на другой бок и заснул снова.

В двенадцать часов дня башка моя уже не трещала. Некоторое время я полежал на спине, не спеша очухиваясь.

<…>

Вдруг входная дверь распахнулась, и в прихожую ворвался еще один тонтон-макут, только не в черной рубашке, а в цветастой, очень потный и рассерженный.

— Петрович! — гаркнул он возбужденно. — Ты долго будешь гут копаться?

— А что? — испугался Игорь Петрович.

— Видали? — сказал цветастый тонтон-макут, обращаясь ко мне. — Он еще спрашивает, разгильдяй! — Он снова повернулся к Игорю Петровичу и заорал: — Василий Иванович икру мечет! Девки же уедут, и всё!

— Так позвонить же надо было! — отчаянно вскричал Игорь Петрович. — Телефон же есть в доме… Сейчас, подожди, папку только возьму!

Он кинулся в большую комнату.

— Давай, я лифт пока вызову! — крикнул ему вслед цветастый тонтон-макут и исчез.

Через несколько секунд следом за ним промчался, не обратив на меня никакого внимания, Игорь Петрович. В одной руке он сжимал папку, в другой — початую бутылку коньяка. На площадке грохнула дверь лифта, загудел мотор. Я остался один.

Потом, вероятно, Авторы по-другому представили себе убранный отрывок, потому что в поздней версии после ухода следователей на столе остались не «две синие рюмки на столе — одна пустая, другая наполовину полная», а три рюмки («две пустые и одна наполовину полная»).

Этот тонтон-макут все намекал насчет Ирки и Снегового… Я бы вот что хотел понять. Насчет пятнадцати лет. Это он в плане, так сказать, технической революции или на самом деле? Да нет, чушь все это собачья… Параша… Ушел, не попрощался и бутылку унес… Даже не ушел, а попросту удрал. Вот возьму сейчас и позвоню… туда… к ним. И я двинулся из прихожей, но свернул не налево, в большую комнату, а направо, на кухню.

Наверное, все-таки надо было сказать ему, что Снеговой явно чего-то опасался вчера. И пистолет у него был в пижаме наготове. Да когда мне было говорить-то? Он же мне слова не давал сказать, все выпендривался… Нет, они меня теперь затаскают. Они мне теперь жить не дадут… А почему левша не может застрелиться правой рукой? Вот я, например, правша, в правой руке у меня телефонная трубка. Занята у меня правая рука. А в левой пистолет… Вполне! Кому это он звонил, вот что интересно бы узнать… Звонил он кому-то, что-то хотел сказать, объяснить… Меня передернуло. Я поставил грязный стакан в мойку — эмбрион будущей кучи грязной посуды. Здорово Лидочка кухню убрала, все так и сверкает… Она, по-моему, даже тарелки пастой перемыла… Точно! А вы говорите. Вы подумайте, на кой ляд убийце мыть посуду?.. Да, я же Вальке обещал позвонить!