Тощие ножки и не только - Том Роббинс

– Я восхищен вашим мужеством. Кстати, должен вам сказать, что у Пэта и Джерри также есть в этом деле свой интерес, а ведь они, скажем там, стоят гораздо выше вас на ступеньках пирамиды власти. Вот почему нам лучше объединить усилия. Вы меня поняли?

– Отлично понял, сэр. Истинно, истинно говорю я вам…

Но увы, Бадди не успел выдуть из своего саксофона и плевка слюны. Его прервал вице-президент.

– Скажите, преподобный, за кого вы болеете в Суперкубке? – поинтересовался он.

– За Индианаполис, – выпалил Бадди наугад, но тотчас пожалел. Что-то в голосе вице-президента, когда тот произнес «весьма оригинально», заставило его предположить, что индианапольские «Жеребчики» со свистом пролетели в этом году.

Лимузин снова вырулил на взлетно-посадочную полосу.

– Да благословит вас Господь, – произнес вице-президент и пожал Баду руку. Двери машины тотчас распахнулись, словно так и было задумано. В нескольких десятках шагов от них реактивный самолет уже разогревал моторы.

– У вас есть вопросы? – спросил агент, когда Бадди уже застегивал ремень.

– Нет… то есть есть. Всего один. Он уже давно не дает мне покоя. Вы, ребята, сдается мне, уже давно водите носом в моей квартире. Нет-нет, я не в обиде. Это ваша работа. Что вам велят, то вы и делаете. Как я понимаю, вы побывали у меня дома не один раз. Так что я вас вот о чем хотел спросить. Вы, случаем, не прихватили с собой – нет-нет, я понимаю, исключительно для дела – ложечку? Такую маленькую серебряную ложечку, а вместе с ней раскрашенную палку? На ней еще такие комичные рожки.

По тому, как уставились на него, а потом друг на друга агенты, Бадди к собственному ужасу заключил: той благосклонности, которую вроде бы питали к его особе сильные мира сего, того понимания, на какое он вроде бы мог рассчитывать, как не бывало.

Что это за звук? Что за шорох? Он доносился с ледяного севера, где деревья стояли голыми без единого листика. Он доносился с юга, где, пересыпанные нафталином, кринолины лежали тихо и беззвучно, как тюки шерсти. Он раздавался от моря до моря, над величественными горными цепями и цветущими долинами. Так что же это такое? Да всего лишь шуршание тысяч и тысяч пакетов с картофельными чипсами, что чьи-то руки снимали с полок супермаркетов. Это шуршание пластиковых мешков, в которые ставили банки с пивом и газировкой или кое-чем покрепче. Это шуршание газетных страниц, которые читатели жадно перелистывали в поисках спортивного раздела. Это шуршание банкнот, что переходили из рук в руки в обмен за билеты, которые шли раз в сорок дороже их номинальной цены, и двести миллионов долларов были поставлены на ту или другую из двух профессиональных команд. Это шуршала неделя Суперкубка, и в шорохе этом тонули рыдания бездомных, бессмысленное бормотание умалишенных, предсмертная агония жертв СПИДа и печально-позорные новости из Израиля, также известного как Палестина. Это шуршание заглушало собой рев лодочных моторов, ликующие вопли выигравших в лотерею, страстные стоны любовников, молитвы верующих в церквях и экзотические мантры, что часами нараспев повторяли завсегдатаи центров медитации. Заглушало оно и скрип по крайней мере одного ящика с бельем в комоде. В этом шуршании тонули коммерческие переговоры, университетские лекции, рэп, рок и регги, не говоря уже о тривиальных разговорах за обеденным столом. Из-за этого шуршания отменялись симфонические концерты, невесты переносили день бракосочетания. А те, кому не повезло появиться на свет 23 января, точно знали: в этот день о них никто не вспомнит – нечего даже надеяться. Недели шли, и шуршание раздавалось все громче и громче. Его теперь было слышно не только в Америке, но и во многих иных странах, хотя наибольшего уровня громкости этот звук достигал в Новом Орлеане, где, собственно, и предстоял розыгрыш Суперкубка. Здесь шуршание раздавалось намного громче, чем, скажем, в Угадугу, где болельщики, обычно разговаривающие на таких диалектах, как фулани или бобо, начинали истошно вопить «Гола! Гола!», сидя по телебарам крохотных тропических отельчиков.

Да, сотни концертов, свадеб, юбилеев, политических речей приходилось переносить, чтобы только не затмевать Суперкубок, к которому будут прикованы взгляды ста сорока миллионов американцев. А вот в «И+И», ресторане в иерусалимском стиле, расположенном в Нью-Йорке на противоположной стороне площади от штаб-квартиры ООН, исполнительница танца живота по имени Саломея даже ухом не повела и продолжала твердо стоять на своем. Она будет танцевать в три часа дня, и те, кому хочется посмотреть на нее, пусть приходят и смотрят. А те, кому это не надо, пусть таращатся на свой футбол в холодном дворе или дома, лежа на диване, обмакивая морковные палочки в чашку с липкой субстанцией, чуть более приятной на вид и вкус, чем баба-гануг. Кто-то из жертв этой злополучной дилеммы решил, что ему следует все хорошенько просчитать.

– Кажется, братцы, мы с вами кое-что недоглядели, – заявила эта светлая голова. – Я хочу сказать, как долго будет длиться этот Танец Семи Покрывал? Минут двадцать? От силы полчаса, вот увидите. Так что мы с вами еще успеем полакомиться сладким. По крайней мере некоторые из нас. Лично я сначала гляну на танец, а потом выскочу на улицу и еще успею посмотреть три четверти игры плюс хаф-тайм. Кстати, я заплатил доктору Фаруку, чтобы он придержал для меня место.

Детектив Шафто сардонически усмехнулся.

– Думаешь, ты один такой умный? Небось решил, что первым до этого додумался? Да твой Фарук уже давно смылся. Он продал свое место как минимум доброй дюжине таких идиотов, как ты. Вижу, дружище, ты забыл, из какой части мира он родом. Уж твой Фарук отлично знает, что этот танец может длиться часами. А ты, голубчик, как только начнешь смотреть, так уже не оторвешься, пока все не закончится. Даже не мечтай.

– Но ради Суперкубка…

Шафто вновь рассмеялся.

– Держи карман шире. Что ты смыслишь в футболе? Я, например… – Детектив внезапно умолк и уставился себе под ноги.

В пятницу выступление Саломеи было ниже среднего. Вся какая-то вялая и отрешенная, она танцевала без настроения и даже дважды уронила свой бубен. Она то и дело оглядывалась на настенную роспись у себя за спиной, но, увы, та не вселяла в нее ни уверенности в себе, ни вдохновения. В субботу вечером – тем самым вечером, когда Новый Орлеан, Нью-Йорк и по крайней мере еще один американский город превратились в один гигантский Суперпраздник, – она вообще не явилась на выступление.

– У нее повышенная температура, – пояснил руководитель ансамбля.

– У этой девчонки всегда такой вид, будто у нее повышенная температура, – сказал Абу Спайку. – В этом вся ее прелесть.

Среди посетителей ресторана в тот вечер оказалась одна знаменитость, певица Бонни Рейт. Она поднялась с места и принялась развлекать публику, исполняя под ближневосточные ритмы блюзовые мелодии. Чем привела в восторги консервативных жителей пригородов, и продвинутых представителей модной нью-йоркской тусовки, а заодно и туристов. Однако завсегдатаи ресторанчика ушли домой рано, бормоча себе под нос упреки в адрес Саломеи.

– А если она не придет и завтра? Вдруг она испугалась и передумала? Или подхватила грипп?

Все дружно повернулись к Шафто, но тот, как назло, был нем как рыба.

В воскресенье солнце взошло как инженерный проект, поднятое на высоту с немалым скрипом по шатким лесам ледяных облаков. Оно казалось таким огромным и плоским, таким шершавым и бледным, словно стена недавно возведенной дамбы, позади которой, пытаясь вырваться на свободу, плевалась и корчилась снежная Амазонка.

Пэтси заменяла для Эллен Черри будильник. Она неизменно просыпалась ровно в семь утра и, не залеживаясь в постели, тотчас бралась выполнять комплекс упражнений, разработанных Джейн Фонда. Затем она принимала душ, накладывала косметику (правда, при этом занятии ее неизменно посещала мысль о том, что Верлин наверняка ворочается в фобу), готовила завтрак и будила дочь.

В это утро Эллен Черри, закончив с утренним туалетом, села за стол, где ее ждали поджаристые тосты, и увидела, как Пэтси листает «Желтые страницы», пытаясь обнаружить в их районе баптистскую церковь. И была вынуждена признать, что это тоже сила привычки, как и все остальное.

– Брось ты, мама. Если тебе в следующее воскресенье захочется посетить службу, мы подыщем для тебя церковь. Но сегодня у нас в ресторане особенный день. То есть совершенно особенный – полгорода будут стремиться в него попасть. Я поеду туда пораньше, сразу после завтрака. Поедем вместе, тем более что там наверняка понадобится помощь. И вообще тебе будет интересно. Вот увидишь.

Хотя Эллен Черри и предполагала увидеть, как народ будет ломиться в «И+И», такого столпотворения, такого ажиотажа она никак не ожидала. Когда она, волоча за собой Пэтси, подошла к ресторану, очередь уже выстроилась на весь квартал, а хвост ее загибался на Восточную Сорок девятую улицу. Тех, кто стоял в очереди ради Суперкубка, с первого взгляда можно было отличить от тех, кто пришел сюда ради пресловутого Танца: первые пожаловали сюда порядком подшофе и неряшливо одетые во что попало. Вторых же отличали приличные манеры и платье, хотя и в их рядах также чувствовалось праздничное настроение. Третья, самая малочисленная группа, казалась растерянной, притихшей, словно чем-то напуганной. Это были те, кто еще не решил для себя, к какой партии им примкнуть.