Эгоист - Джордж Мередит

Правда, здесь можно бы процитировать и других поэтов, которые скажут нам, что возвращение к примитиву отнюдь не является признаком вырождения; напротив, оно скорее служит доказательством нерушимости нашей породы, первозданной энергии, сметающей на своем пути все, что мешает развитию особи; примитивный человек — это образец, и всякий из нас мог бы стать таким, если бы обладал сосредоточенной энергией своего предка. Он сумел сохранить самобытную невинность, простодушие во всей его чистоте. Это мы сами, смешавшись с обществом, растворившись в нем и утеряв свою сущность, олицетворяем собой спад, измельчание породы. А он стоит посреди нас, незыблемый, как монумент, как веха честной и грубой старины, испещренная символами нашего первобытного языка — изображениями ног, устремленных в беге, и могучих рук, разящих противника; славный кремень, впервые высекший огонь, и оперенная стрела — вот герб, осеняющий этот памятник. Мусорной кучей истории, этой радостью археолога, высится он среди нас, и быть может, эта мусорная куча и есть венец творения.

Однако общество обступило Эгоиста со всех сторон. Оно напоминает ему о себе, время от времени отрезвляя его зрелищем виселицы, на которой болтается какой-нибудь простодушный сын природы. С содроганием отворачивается он от этого зрелища, но едва ли с меньшим содроганием взирает на казнь, постигающую смельчака, дерзнувшего бросить вызов обществу: эта казнь — полное уничтожение его репутации. Размышляя над контрастами, какие жизнь являет взору, он чувствует, как в нем начинают бродить начатки воображения, и поднимается в новую сферу Эгоизма — духовную. Он становится цивилизованным эгоистом. В нем, разумеется, сохранился прежний дикарь, подобно тому как у современного человека сохранились зубы, хоть пользуется он ими уже иначе, нежели его прародитель.

Словом, являлся ли сэр Уилоби жертвой вырождения (а у нас нет никаких оснований это утверждать) или нет, он был эгоистом цивилизованным, наделенным могучим воображением, которое начинало работать всякий раз, как затрагивались его коренные интересы. Он открыл для себя область более обширную, чем область чувственных аппетитов, и, как новоявленный Александр Македонский, покорил ее. Во время этих горделивых походов он и подхватил к себе в седло — сперва Констанцию, а затем и Клару.

Каким именно образом тайники его души открылись взору мисс Дарэм, мы не беремся объяснить, но в случае с мисс Мидлтон несомненно, что ее прозрению немало способствовали его собственные изнурительные разглагольствования об оной душе. Впрочем, не существо открытия вызвало в ней это чувство пресыщения, — женщины редко возражают против подобных открытий, которые сами по себе подчас даже кажутся им увлекательными, — а монотонность, с какой он внедрял в нее эти открытия. Он убил в ней воображение. А для любви нет страшнее катастрофы, нежели гибель воображения. В своем ненасытном желании заставить ее любить его все больше и больше он протащил ее сквозь дремучие лабиринты мужской души. Он подрезал крылья ее воображению, и когда, обескрыленная, она внимала его речам, они казались ей чудовищными. Да, несомненно, это и было причиной, ибо магическое обаяние дикаря обычно сохраняет свою власть над женщиной до ее окончательного сближения с ним.

Итак, он передал ее с рук на руки Вернону Уитфорду, своему кузену, исполнявшему при нем обязанности секретаря, который согласился зажмурить глаза и открыть рот.

Весь вопрос в тем, как это осуществить. Со свойственным ему упорством и сосредоточенностью Уилоби принялся разрабатывать план действий. Он любил говорить, что достиг бы высоких степеней, если бы чувствовал в себе призвание адвоката, дипломата иди военного стратега. И это не было пустым бахвальством: если бы к деятельности на любом названном поприще примешался его личный интерес, он и в самом деле мог бы занять выдающееся место, ибо, как никто, владел искусством интриги.

Он мысленно проредетировал предстоящее объяснение. Начав с того, чтс онвсегда принимал живое участие в судьбе Вернона и что будущее бедняги его весьма тревожит, он затем, если Клара будет по-прежнему упорствовать (а при ее характере рассчитывать, что она сойдет с раз занятой ею позиции, не приходилось), скажет: «Хорошо, поскольку вы настаиваете на разрыве, я готов отказаться от своих претензий и возвратить вам свободу — но с условием». Клара вздрагивает всем телом. Он настаивает, что она заранее обещала принять его условие. Она отказывается. Они возвращаются к исходному положению. Она капризничает, требует, чтобы он назвал условие. Он говорит ей, что хотел бы видеть ее членом своей семьи, в том или ином качестве. Она польщена, она недоумевает, любопытство ее достигает предела. Он пускается в философствование о браке. «Что такое человек? Пешка в жизненной игре! Ему дано лишь прожить свою жизнь, как он может, и стараться по мере сил помогать тем, кто ему дорог. А как хотите, старина Вернон дорог моему сердцу. Разве я не даю вам величайшего доказательства моего к нему расположения?» Она все еще не понимает. И тогда он предъявляет ей ультиматум. Без обиняков. «Возьмите Вернона, и я вас освобождаю». Она отказывается. Начинаются дебаты, во время которых ораторствует в основном он. «Быть может, вас отталкивает мысль о его первом браке? Но ведь вы сами сказали, что уважаете его ничуть не меньше» — и так далее, и так далее. Она заявляет, что его предложение для нее неприемлемо. Он не видит ничего оскорбительного в предложении осчастливить его кузена, коль скоро она отказывается осчастливить его самого. Он отводит душу в иронии и сарказмах, но вместе с тем уверяет ее, что действует из лучших побуждений, желая всем добра. Она смущена, по-девичьи жеманится.

Он снова возвращается к неудачному супружеству Вернона. Ей это неприятно. Под конец он советует ей подумать о его предложении и помнить, что только на таком условии он согласен даровать ей свободу. Затем для беседы с Кларой призывается миссис Маунтстюарт-Дженкинсон, которая к этому времени уже полностью уверилась в его горячем желании быть свободным. Тетушки Изабел и Эленор осаждают ее. Летиция поддерживает его всей душой и тоже не оставляет Клару в покое. Заручаются помощью доктора Мидлтона. И, наконец, Уилоби и миссис Маунтстюарт вместе принимаются за Вернона. Здесь-то, как угодно было думать Уилоби, он и встретит основное сопротивление. Но ведь девушка богата, у нее приятные манеры, она симпатична Вернону, любит эти его «Альпы», разделяет его вкусы. Вернон дружит с ее отцом. В конце концов удается его уломать, и он тоже начинает осаждать Клару. Сдастся ли она? Де Крей удален со сцены. Ей не на кого опереться в своем необъяснимом и упорном нежелании вступить в предлагаемый брак. Она в западне. Ее отец останется гостить в Паттерн-холле столько времени, сколько угодно хозяину. Она начинает колебаться, мало-помалу уступает и, несмотря на отвращение, вызванное предыдущим браком Вернона, наконец, сдается.

Уилоби продолжал мысленно разыгрывать всю эту драму и в присутствии Клары. Это помогало ему сохранить хладнокровие. Подавая ей руку, чтобы повести к столу, он добродушно заговорил о Кросджее. А за столом, довольный своей подспудной работой режиссера, даже воодушевился — отчасти под влиянием вина, отчасти от лицезрения своего друга Горация, которого он всячески подбивал щегольнуть ирландским красноречием. Он позволил себе два-три выпада против него, самого, впрочем, безобидного характера. Впервые за все это время он испытывал к нему такое искреннее расположение. Паттерновский портвейн помог доктору Мидлтону благодушно промолчать, когда Уилоби, в ответ на какую-то реплику де Крея, показавшуюся ему не слишком свежей, со смехом рекомендовал тому, дабы впредь не повторяться, почаще заглядывать в свою записную книжку. Даже когда Уилоби прибег к довольно дешевому каламбуру, де Крей не огрызнулся, а доктор Мидлтон опять не проронил ни слова. Достаточно чуть-чуть навостриться, и при случае всегда можно подставить ножку этим завзятым острякам, а стоит лишь снизойти к этому занятию, как окажется, что мы им ни в чем не уступаем. Так, во всяком случае, приходится рассуждать критику, который позволил себе опуститься до каламбура. Впрочем, судя по улыбкам дам, они разделяли его мнение.

Незадолго до того, как часы показали одиннадцать, доктор Мидлтон стоически отклонил предложение распить третью бутылку знаменитого портвейна и, прикончив вместе со своим гостеприимным хозяином положенные две бутылки, поднялся с ним в гостиную. Дамы, не ожидавшие подобной чести, стояли, склонясь над стеганым шелковым покрывалом для дивана — плодом прилежания и искусства мисс Изабел и мисс Эленор и предметом восторгов мисс Мидлтон и мисс Дейл. Сославшись на желание покурить на свежем воздухе, Вернон с полковником отправились на поиски Кросджея, первый — к коттеджу мистера Дейла, второй — к сторожке лесничего. Уилоби покинул гостиную и вскоре вернулся с ключом от спальни Кросджея в кармане. Он предвидел, что юный проказник может сослужить ему службу.