Задание Империи - Олег Измеров

— «Разруха не в клозетах, а в головах?»

— Да, Виктор! Разруха в головах! Вот мой враг — разруха в головах и те, кто ее создал! Точнее, кто направил миллионы людей, их настроения так, чтобы они умножали эту разруху. Можно понять, когда крах поражает прогнившее общество, погрязшее в лени, воровстве, продажности, похоти и взаимной ненависти друг к другу. Но когда внезапно рушится молодое, быстро идущее в рост дерево — это не естественно! Так в природе не бывает! Можно понять, почему пал Рим, где на аренах убивали людей для забавы, где люди разучились думать и хотели только хлеба и зрелищ. Но нельзя понять, почему пала Российская Империя, в которой национальный доход перед Великой Войной рос более семи процентов в год. Нельзя понять, почему мы упали на пике второй промышленной революции. Нельзя понять, почему развалился СССР!

— Вы знали первого контактера? — быстро спросил Виктор. — Что с ним?

21. Темная сторона силы

— Я не видел его лично, — ответил после небольшой паузы отец Кофлин, — но германская агентура передала мне часть информации, которую он сообщил. Это двойная игра, Виктор. Немцы считают меня своим человеком, через которого можно влиять на федеральную политику, Босса, Конгресс. Данные, которые удалось получить, стоят того, чтобы их не разубеждать. О судьбе самого контактера мне, к сожалению, не известно… Вы не возражаете, Виктор, если мы немного прервемся на обед? У меня есть небольшая слабость, я пунктуальный человек.

— Конечно, — согласился Виктор. — Война войной, а обед по расписанию.

«Вот же черт», подумал Виктор, «нашел таки чем заинтересовать. Ладно, может полезную информацию удастся выудить. Интересно, это правда, что он что-то типа двойного агента, или заливает? Или он на самом деле понял, что в этой реальности Германия, да еще и в союзе с Российской Империей, или хотя бы при молчаливом ее согласии, может взять Америку за жабры? Пообещает, например, фюрер императору Аляску. Как пообещал, например, Беку кусок Чехословакии, а Молотову — западную Украину и Белоруссию.»

В трапезе за общим столом приняли участие пара охранников, свободная от несения дежурства, один из водителей и Рэнкин, как переводчик. Кухня была домашней, но весьма приличной, хоть и не диетической — стейки из говядины, печеный картофель, простой советский салат из огурцов и помидоров, кукурузные хлопья Келлога с молоком и яблочный пирог. Догадаться о местонахождении по этому набору было невозможно, калорийность была явно рассчитана на людей, занимающихся тяжелым физическим трудом, да и подбор продуктов был такой, что можно было со временем растолстеть. «А что, если посоветовать этому пастору бегать трусцой? И ввести это в моду? Или, может, он уже? Например, дрова рубит?» И вообще Виктор представлял себе до этого Кофлина в сутане. «Чарльз Кофлин — бессильно-злобный ненавистник президента Франклина Рузвельта…» Нет, не бессильный, подумал Виктор, манипулировать людьми он умеет, у попов и агентов спецслужб это профессия. И владеть собой у них профессия, так что кто его разберет — злобный, добрый…

— Скажите, Виктор, вы помните, с чего начался развал Советского Союза? — спросил Кофлин, когда посуда была убрана и они оба откинулись в плетеных креслах под неторопливый мечтательный шлягер «Останемся друзьями».

— Да. Сначала появился дефицит… То есть, и до этого было так, что каких-то товаров временно не хватало, приходилось побегать, но потом все равно доставали. А тут через короткое время исчезло все и все бросились скупать. Начали вводить талоны.

— И все бросились скупать, — повторил Кофлин. — То есть до этого большинство могло мириться с тем, что чего-то нет, чтобы сохранить устойчивость рынка. А потом их поведение сразу изменилось. Верно? А у нас в двадцать девятом разом обрушился фондовый рынок, поведение людей на этом рынке тоже разом изменилось. И получилось в итоге то же самое — имущество предприятий обесценилось, только у нас это произошло на бирже, а у вас — из-за потери доверия к рублю на рынке потребительских товаров. А было ли у вас массовое изъятие вкладов из банков?

— Да, не доверяли сберкассам, были трудности получения наличности, даже пытались замораживать вклады.

— Вот видите! И у нас — массовое изъятие вкладов. Вас не удивляет, что у коммунистов и капиталистов экономическая катастрофа шла, как выясняется, по схожему сценарию?

— Ну, похожие обстоятельства могли сложиться стихийно.

— Еще в двадцать первом году мистер Линдбург, конгрессмен, написал в своей книге «Экономические тиски»: «Согласно Закону о Федеральном Резерве, паники создаются на научной основе; данная паника была первой, созданной научно, она была просчитана подобно математической задаче». Обратимся к России периода Великой Войны. После установления зимой семнадцатого года республиканского правительства либеральные меры тут же привели к массовому закрытию предприятий и росту безработных. Начались массовые локауты, порождавшие тысячи и тысячи разгневанных граждан в вашей стране. Это очевидно даже для меня, человека, никогда не бывавшего в России; почему же, спрашиваю я вас, Виктор, это все не было очевидно для вашего Временного правительства? Почему оно не исправляло свои же ошибочные решения? Почему ваши партия и правительство в конце века, видя, что закон о предприятиях обрушивает потребительский рынок, не отменило его? Почему ваш Горбачев, как и Керенский, перед лицом кризиса, вызванного анархией, открыто взял курс на еще большую анархию? Почему Керенский стал выпускать необеспеченные денежные знаки, а Горбачев разрешил стихийно местным властям выпускать талоны, число которых никто не контролировал? Почему Гувер в тридцать первом году наложил вето на создание национальной системы помощи безработным, когда в Америке уже год о безработице все говорили, как об общенациональной проблеме? В то же время Гувер в том же тридцать первом кормил финансовых магнатов, направляя общественные миллиарды на спасение банковских, страховых и железнодорожных компаний, что завершилось эпидемией банкротств. А ведь деньги для вывода из кризиса в стране были, большие деньги. Но наше правительство просто бросило их в камин.

Пастор Кофлин вздохнул и на секунду прикрыл глаза рукой, как бы пытаясь снять с них пелену.

— А сухой закон? — продолжал он. — В четырнадцатом году Россия приняла сухой закон, через три года империя пала. В девятнадцатом году приняли закон Уолстеда, и через десять лет наша страна едва не развалилась. В восемьдесят пятом году у вас начинается кампания против алкоголя, и через шесть лет сверхдержавы не стало. Ответьте мне, почему они все, словно сговорившись — Керенский, Гувер, Горбачев, — действовали так, чтобы разрушить страну наилучшим образом? Не знаете ответа?

— Я так понял, что ваш ответ — евреи?

— Интересно… — задумчиво произнес Кофлин. — Ваши родители не хотели, чтобы вы стали священником?

— Нет, в СССР каждый человек с высшим образованием должен был разбираться в идеологической борьбе. Для тридцатых вполне сойдет.

— Я ожидал чего-то подобного. Ну что ж, это упрощает. Евреи — это тот ответ, которого от нас ждет обыватель. Обыватель занят двумя вопросами: как больше добыть денег на жизнь и как разумно распорядиться тем, что имеет. Заниматься философией ему некогда. Если мы скажем ему, что есть гипотетическая сила, которая делает кризисы, сила, не ограниченная рамками стран и континентов, сила организованная и коммуникативная, сила, о которой мы мало что знаем, кроме того, что она связана с финансами, он скажет нам: «Вы говорите слишком непонятно. В моем понимании это евреи». Дело не в том, Виктор, хотим ли мы сказать, что это евреи. Дело в том, что бы мы не сказали, обыватель скажет, что это евреи, только евреи и ничего кроме евреев. Обыватель так хочет. Обыватель, как вам наверняка рассказал ваш советский «Политпрос», это заказчик политиков. Завод делает только те автомобили, который хочет купить обыватель. Политик должен должен сказать то, что хочет обыватель, он нанят обывателем, обыватель ему платит голосами. Можно изменить нюансы, не привязываясь к национальности. Например, сказать не «евреи», а «иудобольшевики», но это уже…

— Не архетипично?

Кофлин секунду подумал, а потом не спеша произнес:

— Я в вас не ошибся.

«А ну-ка, попробуем и тут конфиги подправить. А вдруг?»

— Почему нельзя предложить обывателю другой товар? Так сказать, использовать агрессивный маркетинг? Почему у него именно такой архетип? Нельзя ли так построить таргетирование, чтобы избежать эмиграции лиц, необходимых для производства и сельского хозяйства?

— Попробую объяснить. Что такое евреи? Это не раса. Если вы негр, вы родились с этим и это остается при вас на всю жизнь. По цвету кожи в вас сразу узнают негра. И вы жертва расистов уже потому, что вы таким родились, или даже потому, что у вас смуглая кожа, если вы долгое время просто жили в экваториальных странах. Люди Даллеса наверняка не рассказали вам о том, как мне приходилось бороться с Ку-клукс-кланом? Как приходилось выбегать из дома поздним вечером, и бежать в ночь, останавливать линч, валить горящие кресты, уповая лишь на то, что небесный отец наш не допустит грязной расправы толпы над тем, кто доносит его истину?