Мидлмарч: Картины провинциальной жизни - Джордж Элиот

Уилл вернулся в гостиную, взял шляпу и, с раздраженным видом подойдя к хозяйке, уже пересевшей за пяльцы, сказал:

– Заниматься музыкой или стихами можно только до тех пор, пока не помешают. Если разрешите, я зайду на днях, и мы еще поупражняемся над «Lungi dal саго bene»[150].

– Счастлива быть вашей ученицей, – сказала Розамонда. – Но признайтесь: на сей раз помеха оказалась прелестной. Я завидую вашему знакомству с миссис Кейсобон. Что, она очень умна? Судя по виду – да.

– Я, право, об этом не думал, – угрюмо ответил Уилл.

– Точно так же мне ответил Тертий, когда я у него спросила, красива ли она. Интересно, о чем думаете вы, господа, в ее присутствии?

– О ней самой, – сказал Уилл, которому вдруг захотелось кольнуть очаровательную миссис Лидгейт. – Когда видишь совершенную женщину, не задумываешься о ее отдельных свойствах… просто чувствуешь ее присутствие.

– Когда Тертий поедет в Лоуик, я буду сгорать от ревности, – лукаво улыбаясь, произнесла Розамонда. – Он ко мне охладеет.

– По-моему, до сих пор с Лидгейтом ничего такого не произошло. Миссис Кейсобон настолько не похожа на других женщин, что их нельзя с ней сравнивать.

– Вы, я вижу, ее преданный поклонник. Наверное, вы часто видитесь?

– Нет, – ворчливо ответил Уилл. – Поклонение скорее относится к области теории, чем практики. Правда, сейчас я злоупотребляю практикой… как ни печально, мне придется удалиться.

– Загляните к нам как-нибудь вечером, буду рада вас видеть. Мистер Лидгейт с удовольствием послушает музыку, да и мне приятнее будет музицировать при нем.

Когда муж возвратился домой, Розамонда, подойдя к нему и взяв обеими руками за лацканы сюртука, сказала:

– Мы разучивали арию с мистером Ладиславом, когда приехала миссис Кейсобон. По-моему, он огорчился. Как ты считаешь, может быть, ему не понравилось, что она его у нас застала? Но ведь ты ничуть не ниже его по положению, напротив… хоть он и родня Кейсобонам.

– Да нет, не в этом дело; если он и огорчился, то по другому поводу. Ладислав – нечто вроде цыгана: в нем нет чванства.

– Он превосходный музыкант; но порою не очень любезен. Он тебе нравится?

– Да. По-моему, он славный малый, несколько легковесен, разбрасывается, но симпатичный.

– Знаешь, кажется, он без ума от миссис Кейсобон.

– Бедняга! – воскликнул Лидгейт, улыбнувшись и ущипнув Розамонду за ушки.

Розамонда чувствовала, что начала познавать мир, а главное, сделала открытие – в годы девичества нечто подобное показалось бы ей немыслимым, разве что в трагедиях стародавних времен, – заключавшееся в том, что женщина даже после замужества может завоевывать и порабощать мужчин. В ту пору юные британские девицы, не исключая воспитанниц миссис Лемон, мало знали французских авторов, писавших после Расина[151], а общественная печать еще не озаряла скандальную хронику столь ярким светом, как сейчас. И все же достаточно даже малейших намеков, в особенности намека на осуществимость множества побед, чтобы женское тщеславие, благо досуг неограничен, разбушевалось во всю мощь. Какое наслаждение пленять, восседая на брачном престоле рядом с кронпринцем-мужем (в действительности – тоже подданным), ловить искательные взгляды пленных, утративших покой… и недурно, чтобы заодно и аппетит! Но сейчас Розамонду больше всего занимал роман с ее кронпринцем, и она жаждала увериться лишь в его покорности. Когда он сказал «Бедняга!», она с игривым любопытством спросила:

– Почему?

– Да ведь когда какая-нибудь из вас, наяд, сведет с ума мужчину, на что он способен? Забросит работу и тут же станет коллекционировать долговые счета.

– Ну, уж ты никак не забросил работу. То ты в больнице, то навещаешь пациентов-бедняков, то поглощен очередной ссорой с врачами, а дома тебя не оторвешь от микроскопа и всяких склянок. Они тебе милей меня, признайся.

– Неужели ты настолько нечестолюбива, что будешь довольна, если я навсегда останусь лекарем в Мидлмарче? – сказал Лидгейт, опустив руки на плечи жене и устремив на нее нежный и серьезный взгляд. – Я познакомлю тебя с моим любимым четверостишьем, написанным одним старинным поэтом:

Зачем нам суетные почести милы?Чтоб быть забытыми? Сколь выше цель – создатьДостойное того, чтобы о нем писать,Писать достойное прочтенья и хвалы.

Вот этого я и хочу, Рози: создать достойное того, чтобы о нем писать, и самому написать о созданном мною. А для этого надо работать, душенька.

– Ну конечно, мне хочется, чтобы ты делал разные открытия. Я буду счастлива, если ты достигнешь высокого положения и мы выберемся из Мидлмарча. Ты не можешь пожаловаться, что я мешаю тебе работать. Но ведь нельзя же жить отшельником. Тертий, ты мною недоволен?

– Нет, милая, нет. Я даже слишком доволен.

– А о чем с тобой говорила миссис Кейсобон?

– Расспрашивала о здоровье мужа, больше ничего. Кажется, мы можем ожидать щедрого пожертвования для нашей больницы. По-моему, мы будем получать от миссис Кейсобон двести фунтов в год.

Глава XLIV

Нет, я не буду жаться к берегам,

А в море по звездам направлю путь.

Когда, прогуливаясь среди лавровых кустов во дворе больницы, Доротея услышала от Лидгейта, что у мистера Кейсобона не обнаружено новых болезненных симптомов, если не считать стремления как можно подробней узнать все о своей болезни, она тут же принялась припоминать, не вызвано ли это нездоровое стремление каким-нибудь ее поступком или фразой? Лидгейт, опасаясь упустить возможность сделать все для достижения своей заветной цели, вдруг сказал:

– Я не знаю, известно ли вам и вашему супругу о нуждах новой больницы? Пожалуй, я покажусь вам эгоистом, затрагивая при подобных обстоятельствах этот предмет, но меня можно извинить. Дело в том, что здешние врачи ведут борьбу против нашей больницы. Мне кажется, подобные проблемы должны вас интересовать. Помнится, когда я имел удовольствие познакомиться с вами в Типтон-Грейндже еще до вашего замужества, вы меня расспрашивали, влияет ли на здоровье бедняков то, что им приходится ютиться в столь жалких жилищах.

– Да, конечно, – загоревшись, сказала Доротея. – Буду очень вам признательна, если вы скажете, чем я могу хоть немного помочь. Я как-то отошла от всех этих забот после замужества. – Она замялась и добавила: – То есть у нас в деревне дома не так уж плохи, а о соседних я не справлялась, будучи поглощена другими делами. Но здесь, в Мидлмарче… вероятно, очень много можно сделать.

– Здесь можно сделать все, – оживленно воскликнул Лидгейт. – И основным полем деятельности стала наша больница, существующая исключительно благодаря стараниям мистера Булстрода, и в немалой степени – его деньгам. Но одному человеку такое предприятие не под силу. Он, разумеется, рассчитывал на помощь. А вместо помощи под нас ведутся гнусные подкопы, затеянные недоброжелателями.

– Но какие могут быть для этого причины? – с простодушным изумлением спросила Доротея.

– Главным образом и прежде всего – неприязнь к мистеру Булстроду. Половина города готова, не щадя трудов, ставить ему палки в колеса. В этом нелепом мире большинство полагает, что из дела может выйти толк лишь в том случае, если оно затеяно людьми их круга. До приезда сюда я ничего не знал о Булстроде. Я отношусь к нему совершенно беспристрастно и вижу, что у него есть интересные идеи и планы, которые я смогу обратить на пользу общества. Будь у нас побольше образованных людей, считающих, что их вмешательство может способствовать развитию теории и практики медицины, их деятельность не замедлила бы принести плоды. Я в этом убежден. Думаю, что, отказавшись сотрудничать с мистером Булстродом, я пренебрег бы возможностью сделать мою профессию более полезной людям.

– Я совершенно с вами согласна, – сказала Доротея, на которую произвела огромное впечатление вкратце описанная Лидгейтом ситуация. – Но что эти люди имеют против мистера Булстрода? Мой дядюшка с приязнью относится к нему.

– Многим не нравится его религиозность, – уклонился от прямого ответа Лидгейт.

– Ну, тогда он тем более заслуживает поддержки, – сказала Доротея, которой Мидлмарч вдруг представился полем битвы добра и зла.

– Говоря откровенно, у них есть и другие резоны: Булстрод – человек деспотичный и довольно необщительный, кроме того, его род занятий сопряжен с некоторыми сложностями, о которых я не имею понятия. Но какое все это имеет отношение к его желанию построить здесь очень нужную людям больницу, подобной которой нет в графстве? Главная придирка наших противников состоит в том, что руководство медицинской частью доверено мне. Я, конечно, рад. Это дает мне возможность поработать не за страх, а за совесть, и я уверен, что мистер Булстрод не раскаивается в своем выборе. Но покамест все свелось к тому, что мои здешние коллеги ополчились на больницу и не только сами отказываются сотрудничать со мной, но стремятся очернить нас в глазах жертвователей.