Соседи (СИ) - Drugogomira

Нет. Неинтересно.

Подскочив с дивана, Егор схватил с рабочего стола пачку и отправился на балкон перекурить. Затянутая туманом, раскалывающаяся голова не собиралась рождать ответы на заданные себе вопросы. Вернулся в квартиру, схватил тощий альбом с фотографиями пятнадцатилетней, а то и двадцатилетней давности и вновь упал в тот же, еще не успевший остыть угол.

Хватит! Пора разлепить глаза. Прямо перед ним – взрослый человек, а он все еще цепляется за то время, как утопающий за соломинку. Всё еще видит пухлые щечки, поднимает из недр памяти прошлое, ведь возвращаться в тот отрезок приятно. Раскопками занимается. Отказывается увидеть в ней кого-то другого.

Карточка: Ульяна смотрит в камеру, надувшись как мышь на крупу, а он, стоя чуть сзади, с самым невинным видом ставит ей рожки и ухмыляется. Наверное, тут ей лет около восьми, а ему, значит, четырнадцать.

Карточка: площадка, Ульяна на ржавых железных качелях, которые уже давно заменили, а он рядом, с какой-то обреченностью в позе их раскачивает. Она жмурится, а он под ноги смотрит, скучает, смахивает на Пьеро в своем любимом растянутом свитере. Носил, пока свободный пуловер не начал походить на водолазку. Осень. Пять и одиннадцать?

Как раз на третьей она скачет по его комнате, наверняка под Queen или A-HA, ну, может, под  «Депешов»{?}[группа Depeche Mode], а он сидит в кресле по-турецки, намеренно закрывшись от объектива развернутым журналом с Кипеловым{?}[Валерий Кипелов – солист группы «Ария»] на обложке. Тоже, наверное, восемь ей тут, не больше.

На четвертой оба торчат на скамейке у подъезда, довольно близко. Оба со скрещенными на груди руками и перекинутыми одна на другую ногами, зеркалят друг друга. Оба исподлобья наблюдают за фотографом. Здесь у малой уже челка в глаза и каре до подбородка, о котором она сто раз пожалела, хотя ей шло. Десять и шестнадцать.

На пятой, чуть смазанной, она угорает до слез из глаз – похоже, что над ним. Потому у него самого вид при этом такой кислый, будто белены объелся, и похож он на мокрого нахохлившегося воробья. Девять?

Пять карточек. Все фото сделаны отцом. Со стороны посмотришь – и впрямь не разлей вода… Это со стороны.

За прошедшие годы она изменилась, пусть и цепляешься за привычное, и убеждаешь себя, что вовсе нет. Вот так возьми в вытянутую руку любую из этих фотографий, посади человека перед собой и сравни. Что совершенно точно осталось неизменным, так это щеки. Косички сменили волны и хвосты, подбородок стал острее, губы – очерченнее, чуть пухлее, оттенок кожи ушел в фарфор, или это пленка искажает тон; румянец бледнее, цвет глаз на этом фоне будто ярче, а сам взгляд – глубже, куда осмысленнее. Если говорить о внешности, опуская очевидные любому слепцу моменты, то здесь кроется основное отличие. Раньше искрящийся лукавством и любопытством, сейчас её взгляд стал внимательным, если не пронзительным, и лишь иногда в нем вспыхивают знакомые ему искорки. Вспомнилось, как шли от базы к Академической и перформанс у метро, вопрос о родителях и её: «Ты не один». Вспомнилось, как уговаривала парня слезть с моста и как перепугалась, услышав про «последнюю осень». Сигарета в дрожащих тонких пальцах. Как вчера вклинилась между ним и Стрижом, пытаясь не допустить смертоубийства и ведя диалог одним взглядом, что сообщал о миллионе вопросов лично к нему. Когда-то за ней присматривал он, а сейчас ощущение такое, что она сама за кем хочешь присмотрит, если потребуется.

Изменилось поведение – исчез высоко вздернутый нос. Ульяна стала куда сдержаннее в выражении собственных эмоций, ступает по лезвию на мягких лапах, балансируя, как Коржик на тонких ветвях каштана. Ни одного пустого вопроса за всё это время он от неё не услышал. «Что ты там исполнял?» не считается. Рядом с ней спокойно и уютно, уходит тревога и хаос, и на смену им приходят умиротворение и какая-никакая, а гармония. Вряд ли малая осознает, но она излучает эту ауру, молчаливо и тактично предлагая ей довериться. Егор не помнит, создавала ли она в нем то же ощущение тогда, но сейчас оно чувствуется очень остро. И при всём при этом ей удалось сохранить черты, которые у него всегда были в почете: смелость, открытость новому, легкость на подъем. Никуда не делились её черти, провокатор в ней всё еще живет и здравствует, несмотря на годы и годы хождения по струнке под мамину дудку.

Так и кто? Кто она ему сейчас?

Гитара сегодня в руки не дается, стонет, а не поёт, словно жалобно требуя: «Лапы прочь, пьянь подзаборная! Протрезвей!». На мутную голову тяжко, со скрипом соображается. На мутную голову пытаться себя слушать, прослеживать ход мыслей – пытка. Ему сейчас надо не в себе копаться и не инструмент мучить – это два абсолютно бестолковых занятия. Всё, что ему сейчас нужно – стакан воды с какой-нибудь шипучкой, чтобы отпустило и в башке прояснилось, и чтобы не лезли туда больше бредовые вопросы. Нужно извиниться перед теми, кого ночью могла задеть его «вежливость». «Ямаху» забрать от клуба. Перекинуть Коляну часть бабла. Заказать домой еды, а то в холодильнике опять голодная мышь вздёрнулась.

Но фокус то и дело смещается к Ульяне – детская анкета и древние фотки перед глазами очень тому способствуют. За стенкой тихо, лишь время от времени слышен голос теть Нади. На телефонный разговор не похоже, значит, дочь дома – с кем там еще разговаривать? Даже Корж – и тот до сих пор тут.

Можно было бы зайти, выманить на воздух – поболтать. Предложить разучить какую-нибудь классную песню, показать ей, что он откопал в коробке, вернуть тетрадку – вот кто-то удивится. Нет, не станет: это он тут бездельем мается, а у неё рабочий день. Незачем отвлекать.

Нашел отмазку.

Расстроился.

Впервые такое: два месяца ужом на сковородке в попытке как-то отрегулировать дистанцию, отодвинуться и обезопасить себя, но толка от усилий нет, наоборот, эффект обратный – каждый шаг назад оборачивается ломкой, с которой нет никаких сил справиться. Реально начинаешь напоминать себе конченого наркомана, отчетливо осознающего, что без очередной дозы сдохнешь. Один маленький нюанс: торчкам очень скоро становится мало привычных доз, и они их увеличивают. И увеличивают. И увеличивают. И «дальше» превращается в «ближе», «еще ближе». А потом – бах! И вот ты уже передознулся и скопытился. Помянем.

«Если ей рассказать, как себя поведет? Примет или отшатнется?

... ... ... ... ... ... ...

Нет… Нет»

Вот что это?.. Может, и не потёк у Стрижа чердак-то?

Нет, это другое.

Звонок раздался очень вовремя – отвлек от «веселых» дум. Егор с удивлением уставился на высветившееся на экране имя: участковый. Мозг, издавая страшный скрежет, тут же безуспешно попытался поднять на поверхность упущенные события минувшей ночи.

— Да.

— Здаров, Чернов, — голос Дениса звучал напряженно, и этот факт лишь укрепил Егора в нехороших подозрениях. Он совершенно не помнит, как вернулся и что тут делал. Неплохо бы, кстати, аккуратно выяснить у соседей, крепко ли им сегодня спалось. А вдруг он в чью-нибудь дверь ломился?

— Я что, успел накосячить под камеры? — Егор попытался звучать бодрее, но хриплый, неуверенный голос выдавал собеседнику всю нужную информацию.

— Расслабься, — серьезно ответили на том конце. — Мне, по крайней мере, ничего об этом не известно. Пока. Опять за старое?

— М-м-м… Нет, всё нормально, — чуть покривил душой, но все равно несравнимо с тем, на что Дэн намекает. — Минутное помутнение.

— Рад слышать. Вечно тебя отмазывать у меня не получится. Слушай, я чего звоню-то… — Денис на секунду задумался, видать, вспоминая, чего звонит. — Мы здесь одного товарища приняли. Рожа, как у мудилы с твоей фотки. Только на фотке мясо, а сейчас он уже отлежался, отсиделся, зажил. Не раскалывается, сукин сын. Заскочишь взглянуть? Для понимания…

«Наконец!»

Эту шушваль Егор узнает из тысячи в любом состоянии сознания.

— М-м-м, окей. А жертвы что?

Там устало вздохнули:

— Да пока ни до кого не дозвонились. До одной удалось, но она сказала, что будет в Москве только через три дня, якобы в командировке. Две трубу не берут, придется самому по адресам прогуляться. Но это позже.