Если небо молчит - Дмитрий Герасимов

– Есть и на мне грех, – глухо призналась Нонна Карловна. – Правда, это дела давно минувших дней… И вспоминать об этом не время и не место.

– Самое время, – приободрил опер. – Вы ведь не на допросе, а, скорее, на исповеди.

– Перед тобой, что ли, мне исповедоваться, мусор? – Мать сузила глаза.

– Нет, конечно, – серьезно ответил тот. – Перед дочерью, Нонна Карловна. Она не заслуживает лжи. Откройте ей сейчас то, что скрывали от нее четверть века! Это ей нужно, а не мне. Потому что все, что я должен знать, – я и так уже знаю.

Маргарита испуганно уставилась на мать.

– Тебя еще не было на свете, когда все произошло, – пробормотала та, не глядя ей в глаза. – Я долго и безропотно выносила издевательства горбатой стервы. Но наступил момент, когда чаша терпения переполнилась.

– Какой стервы?.. – Дочь заморгала, и с мокрых ресниц на блузку упали тяжелые капли. – Ты о ком говоришь?

– О проклятой зэчке, мерзкой уродине – последней жене моего отца и твоего деда – Карла Иоганновича Коха. – Мать скрипнула зубами. – Старый дурак в ней души не чаял, и она чувствовала себя полновластной хозяйкой в нашем доме. Того, что я пережила за тот год, – врагу не пожелаешь! Горбатая бестия относилась ко мне даже не как к падчерице – как к рабыне! Она сделала меня и слугой, и прачкой, и объектом своих сексуальных утех! Проведшая в тюрьмах не один десяток лет, она была жестока и изобретательна в своих требованиях и фантазиях.

– И ты убила ее? – пролепетала Маргарита.

– Это произошло как-то… вдруг, – нехотя призналась Нонна Карловна. – Горбатая гадина увела меня в лес и подвергла очередному унижению. Она приказала рыть могилу. По ее мнению, вид свежевыкопанной ямы, близость земного конца должны были сделать меня еще более послушной. – Мать, волнуясь, облизала губы. – Мы были совсем одни. Только она и я… И еще – лопата. Когда горбатая стерва отвернулась, я ударила ее по голове… Потом закидала землей…

Маргарита замерла, открыв рот. Ей вспомнился рассказ Антиоха о его страшной находке в лесу: «Это скелет женщины…У нее проломлен череп. Она долго пролежала в своей могиле, а об этом преступлении так никто и не узнал по сегодняшний день. Земля сама решает, когда выдавать свои тайны…»

– И что же было потом, когда вы вернулись домой? – Корж сложил на груди руки. – Рассказывайте уж все до конца – про то, как старый немец, не желая смириться с потерей любимой жены, набросился на вас с кулаками, и вам ничего не оставалось делать, как прикончить и его тоже.

– Я защищалась! – закричала мать. – Отец даже в свои восемьдесят мог убить меня одним ударом! Он был ослеплен бешенством и не понимал, на кого поднимает руку! Для него похотливая приживалка оказалась дороже родной дочери!

– Ты убила собственного отца? – Маргарита, казалось, вот-вот лишится чувств. – Ты…

– Я ознакомился с этим давним делом, – пояснил Корж. – Убийство старика Коха повесили на его жену. А ту сочли сбежавшей с места преступления и объявили во всесоюзный розыск. – Он развел руками: – Финита ля комедия.

– Ты осуждаешь меня, девочка? – хрипло спросила мать.

Маргарита не ответила. Она спрятала лицо в ладонях и тихонько покачивалась из стороны в сторону.

– Ты ведь тоже чуть не убила собственного отца… – Нонна Карловна отняла ее руки от лица. – История повторяется в генах, Рита. Кровь – великое дело.

– Да, кровь – великое дело, – пробормотала девушка. – Это слова дьявола из «Мастера и Маргариты».

– Вот видишь, – цокнула языком мать. – Из Маргариты…

– Я правильно понимаю, – вмешался в разговор Корж, – что Григорий Байкалов появился в вашей жизни примерно тогда же – то есть после того, как вы похоронили отца?

Нонна Карловна провела ладонью по растрепанным волосам.

– Он постучался в дом поздней ночью. – Она грустно усмехнулась. – Молодой, дерзкий, сильный… Его невозможно было не полюбить. В нем чувствовалась какая-то первобытная страсть – необузданная, дикая. А еще – смелость. Способность бросить вызов всему миру! Мы были такими разными и такими похожими: воющая на небо сирота, ощетинившаяся, как злая кошка, и осужденный за двойное убийство беглый каторжник. И той и другому жутко, до судорог в зубах хотелось жить… И любить.

– Дальше – ясно… – махнул рукой Корж. – Через некоторое время родилась Маргарита, а вы уже привыкли жить двойной жизнью – все время прятаться, бояться, таиться от людей и… ненавидеть их. – Он посмотрел на часы и устало потер глаза. – Ну что ж, утро тягостных воспоминаний лучше всего продолжить в Управлении внутренних дел. Собирайтесь, дамы. Тебя, Марго, после допроса отвезут домой, а вот маме твоей, боюсь, придется задержаться.

Маргарита вернулась домой в одиннадцать. Удивленный Антошка встретил ее на пороге:

– Мама! Пока ты ездила по делам, у нас пропала бабушка! Я хотел посмотреть: может быть, она еще спит в своей комнате, но ведь мне туда нельзя заходить.

– Мне тоже нельзя, милый. – Она прижала сынишку к груди. – Но сегодня мы с тобой, наверное, сделаем исключение из правил, идет?

– Что такое скучение? – Мальчик забавно поджал губки и стал еще больше похож на своего отца, Максима Танкована.

– Исключение, милый, – поправила Маргарита. – Это когда один раз можно сделать то, что обычно нельзя.

– Ух, ты! – восхитился Антон. – А можно я сегодня сделаю скучение с шоколадным батончиком, новым велосипедом и еще с фильмом, который после программы «Время»?

Изо всех сил стараясь не разреветься при сынишке, она обняла его, потерлась щекой о его щеку, вдохнула запах его волос и прошептала:

– Сегодня – можно, Тоха… Сегодняшний день – исключение из всей нашей жизни.

– Все хорошо, мама? – насторожился мальчик. – Ты, наверное, устала на работе?

– Да, – согласилась Марагарита, глотая слезы. – Я устала… – Она хотела добавить – «…жить», но одумалась. –

А ты – мое единственное спасение, Тоха. Мой единственный солнечный лучик, мое избавление от усталости и от скверных мыслей. Я люблю тебя, слышишь? Люблю тебя больше всего на свете.

– Даже больше, чем берлинское печенье? – лукаво прищурился тот.

– Больше, чем целую тонну берлинского печенья.

– А тонна – это много? – Антошка задумался. – Это больше, чем вот такая гора? – Он развел руками.

– Тонна – это очень много, милый, но моя любовь к тебе – гораздо больше.

– Ух ты! – улыбнулся мальчик. – Здорово.

Маргарита чувствовала, что силы покидают ее. Ей хотелось лечь прямо здесь, на полу и провалиться в тартарары – туда, где не нужно страдать и плакать, где не болит и не рвется сердце, где нет никого и ничего вокруг, где и самой можно не быть ни кем и ни чем, и вообще можно – не быть. Если бы не этот маленький, улыбчивый кусочек тепла – искренний, доверчивый, как она сама, и горячо любимый – жизнь можно было бы считать конченой. Счастье, радость, удача – оказались «алыми парусами», которых можно попросту устать дожидаться. Они существуют в другом измерении, где-то там, за черным лесом, хранящим свои жуткие тайны, за яркой рекой с белым, как крахмал, песком – по ту сторону ее собственной, никому не нужной жизни. Ее доброта, невинность, искренность и неизменная вера в чудо оказались хламом, смешными декорациями, вынесенными за сцену и сваленными там в бессмысленную кучу. А небо молчит…