Извек (Княжье похмелье) - Святослав Аладырев

Лицо дозорного вытянулось, как гороховый стручок. Он протер глаза и еще раз всмотрелся в поле, с высоты киевских ворот. Вдалеке клубилась пыль, поднимаемая явно не одной сотней копыт. Дозорный уже собрался слететь по ступенькам охранной башенки, когда разглядел, что серое облако опережают две черные точки. Свистнув товарищам, охранник уже не сводил глаз с приближающихся всадников. Слышал, как по дубовым доскам грохочут сапоги привратников, как за спиной раздался встревоженный рык старшого: - Что еще приключилось! Дозорный, не оглядываясь, простер руку вперед. За спиной протопали тяжелые шаги и, старшой засопел над ухом, затенив глаза ладонью. Лицо задеревенело, на лбу выступила испарина. В голове с хрустом перетирались недоуменные мысли: почему не было вестового с засеки, кто там скачет и что за войско, среди бела дня, неспешно пылит по дороге ... Деревянный брус скрипнул, когда еще двое привратников навалились на огородку. Самый молодой вдруг нервно хихикнул. - Коней гонят... - Куда? - не понял старшой. - Сюда. К нам то бишь. - пояснил молодой. - Кони, по-моему, степняцкие. А табунщики на наших. А те, что поперед всех, тоже не степняки. - Не врешь, глазастый? - с угрозой в голосе спросил старшой. - Не-е, - уверенно заверил парень. - Мал-маля, сами узрите. Дружинники точно! Скоро облегченно вздохнули: вдали вырисовались низкорослые кони и горстка статных всадников, а к воротам приближались окольчуженные ратники. Привратники загрохотали вниз по ступеням. Расталкивая случившихся на пути горожан, высыпали за ворота. С копьями в руках перегородили дорогу. По привычке бросили пики наперевес и, хотя видели знакомые физиономии молодцев малой дружины, ждали разъяснений. Те остановили коней вплотную, едва не наскочив на узкие граненые наконечники. Оба довольно скалились, выпячивая грудь и оценивающе оглядывая привратников. На вопрошающий рык старшого, переглянулись, выдержали паузу и, наконец сбросив спесь, назвали имена. Древки копий двинулись вверх и замерли торчком. - Эйнар и Нехорошило, - с сомнением повторил старшой. Не спуская с лица бдительности, кивнул на далекое облако пыли. - А там, что за канитель? Всадники вновь ощерились во все зубы. Один подбоченясь ответил: - Десятка Извека. Степняцкий табун гоним. Намедни войско Радмана-Бешенного покувыркали, везем добычу в две сотни сабель. Так что, расступились бы, нам к воеводе спехом надо. Привратники, разинув рты, расступились. Когда кони рванули с места, старшой опомнился. - Так вы, стало быть, из десятки Сотника? - Из нее! - донеслось в ответ. - Первогоды! Привратники с завистью вытаращились вслед: малая дружина не ширь-шавырь, тем паче в десятке Извека. Созерцание прервал окрик старшого. Все бросились разгонять люд, дабы не мешались под ногами, двое скакнули к воротине, ширить створ для проезда героев. Освободив проход, замерли, поджидая. К вящей досаде, табун остановился в отдалении. Всадники тоже. - Правильно, - знающе рассудил старшой. - Неча табун по городу гнать. Степняцкая лошадь - животина дурная, приличию не обучена, того и гляди по улицам разбежится, либо людей подавит. Надоть ее за градом держать. Будто в подтверждение его слов, скоро подъехал княжий конюх с полудюжиной гридней. Поравнявшись с охранниками, собрался было раскрыть рот, но сам увидал дожидающийся табун и поскакал определять добычу на окрестные выпасы. Издали было видно, как задержался у возвращающейся десятки, перекинувшись парой фраз, махнул рассыпавшимся вокруг табуна гридням и, темная масса коней двинулась вдоль стен. Горстка дружинников, наконец-то направилась в город. По обе стороны от ворот уже собралась толпа зевак. Глазели на приближающихся всадников, переговаривались, удивленно хмыкали, видя в седлах две пары. Заметив среди конских голов Шайтановы рога, загалдели невиданному чуду, однако, гомон мгновенно захлебнулся, когда взгляды упали на Лельку. Русалка с неменьшим любопытством смотрела на горожан. Открытый, как у ребенка, взор слепил небесной синевой и приковывал к себе взгляды. Народ, не понимал в чем дело, каменел пялясь на необычную девицу, а та в задумчивости теребила чудную, в руку толщиной, косу. Заметив общее замешательство, Сотник почувствовал себя не в своей тарелке. Захотелось прикрыть Лельку от любопытных взглядов, рыкнуть на эти раззявленные морды, но все разрешилось само собой. Собравшиеся аж присели, когда громовой голос замыкающего сбил с их голов оторопь: - Здрав будь, Киев-батюшка! - взревел Мокша. - И ты не хворай, люд киевский! Ревяк зажмурился, потер оглохшее ухо. Эрзя, скорчив усталую мину, покосился на друга. - Не пугай народ, шумило! Тише едешь - дальше будешь. - Как так? - не понял балагур. - А так, - Эрзя понизил голос. - Нам бы сейчас протечь поскорей к своей норе, полянку на столе накрыть, бросить мощи по лавкам, да посидеть с дороги по-человечески. С хорошей снедью, с добрым пойлом, в своем кругу. А на твои вопли, того и гляди, сбежится полдружины, не считая княжьих соглядатаев, приспешников, да наушников. - Не боись, не набегут! Нехорошило с Эйнаром хлопцы языкастые, скажут все как надо. Небось уже сейчас за столом, байки рекут, одну страшнее другой. Конюх, видал с какой рожей прискакал? Не-е, нас до завтра, ни одна свинья искать не будет, даже сам князь. Мокша привстал в стременах и командным голосом распорядился: - Ревяк! Ты знаток по части вкусностей. Езжай с Велигоем к Ворчуну. Возьмите чего-нибудь душевного перекусить, и скоренько к нам. Эрзя! Загляните с Лешкой к Ельцу в журку, поглядите, чем жажду залить. Алтын с Извеком! Везите невест в берлогу, покажите где чего, воды принесите. Как управитесь, скачите в корчму у Жидовских ворот. Мы с Радивоем там пождем, пока дожарится. Микулка! Сгоняй к детинцу, разведай, что к чему. Коль про нас кто разнюхивать будет, скажи, что все до смерти изранетые к знахарям поехали. Как управишься, скоренько ворочайся. Ежели поспешим, то к полудню сядем рядком, поговорим ладком...

...Когда в дом внесли лукошки с перекусом, русалка, привыкшая к нехитрой пище, покачнулась от незнакомых ароматов. С удивлением почувствовала, что проголодалась так, будто не ела три последних дня. Внучка волхва, вдохнув пряные запахи, с восторгом хлопнула в ладоши. Такой снеди не видела даже в праздники. Ревяк, взялся выкладывать угощения, но Дарька с Лелькой отогнали певца от лукошек, усадили к окну и сунули в руки гусли. - Мы сами управимся, - заверила Дарька. - А ты лучше поиграй, порадуй душу. Ревяк посмотрел на Велигоя. Тот, выволакивая на стол кружки, подмигнул. - Сыграй, не рубись. Такие красавицы просят, уважь! Певец поплевал на пальцы, старательно вытер о штаны, осмотрел, чистые ли и, только тогда коснулся струн. Легкий перезвон начал заполнять жилище, но, так и не окрепнув, оборвался. Ревяк сморщился, как от зубной боли, полез за пазуху. Из-под рубахи показались шнурки с оберегами. Пальцы быстро выбрали один, с замысловатой загогулинкой, бережно потянули с шеи. Приладив загогулинку к струнному колку, чуть повернул, попробовал звук, повернул еще. Переставив на другой колок, подправил вторую жилку, ущипнул, остался доволен. Вернул шнур на шею и, чуть помедлив, пробежал пальцами по отлаженным гуслям. Светлые печальные звуки заполнили суровое жилище ратников. Все будто бы зажило в другом ритме, плавней, размеренней. Даже Велигой двигался задумчиво, как туман над Днепром, то и дело замирал, вслушиваясь в чудесную мелодию. Едва отзвучал последний перелив, с улицы донесся гогот Мокши и у коновязи протопотали копыта. Чуть погодя, заскрипело под тяжелыми сапогами крыльцо. Дверь распахнулась, пропуская сияющего Микишку. Парень бережно удерживал перед собой широкий туясок полный ягод. За Алтыном, протиснулись Радивой с Извеком. Только когда развернулись, стала видна ноша: огромное блюдо с жареным кабанчиком, обложенным мочеными яблоками. Следом, едва не задев притолоку, прошествовали Эрзя, с пузатыми кувшинами в руках, и Попович, держащий в охапке могучий скрутень, из которого торчали хвосты печеных белорыбиц. Последним ввалился Мокша, с бочонком на плече. - Ну, теперь нам никакая засуха не страшна! Ревяк оглядел стоящее под окном, перевел глаза на принесенное, посчитал присутствующих и робко поинтересовался: - А-а, не многовато будет? Мокша с серьезной миной хлопнул певца по плечу. - В самый раз, друже! Грех такому добру в корчмовском погребе пропадать, а нам в радость. - Он взялся за пробку. - Постановляйте все на стол, и начнем потихоньку. Вокруг стола возобновилась веселая суета. Подвигав туда-сюда снедь, наконец нашли место всему, с чего можно начать. Прочее вдвинули в печь, расставили на подоконниках и свободных лавках, наконец, заготовив ножи, расселись. Промочили с дороги горло, потянулись за нескудной закуской. Кто-то тронул крынку с хреном, и над столом потек ядреный острый дух. Грибы норовили улизнуть от острия и выскочить из бадейки. На зубах заскрипела квашенная с клюквой капуста, рыба блеснула жирным боком, зажелтела под ножом репа. Какое-то время молчали, почувствовав, насколько проголодались за последний переход. Однако, стол был богат и скоро, то один, то другой, клали ножи на скатерть и плескали в кружки по второму разу. Мало-помалу заговорили. Микишка с Дарькой потихоньку ворковали в уголочке. Велигой, старательно отводя глаза от Лельки, расспрашивал Извека о Радмане. Ревяк рассеянно щипал белорыбицу, витал мыслями в облаках. Радивой с Мокшей степенно отхлебывали из кружек, чмокали губами, расцведывая мед. Эрзя, с пучком лука в руке, сочувственно слушал Лешку. - Эх, все бы гоже, - вздыхал Попович. - Ежели бы не к батьке в дом возвращаться. Опять сплошные кадила, молитвы, благочестивые беседы, святые отцы... Тошно. Эрзя понимающе кивнул. - Встречали мы одного такого отца. Холмогором кличут. Отшельником, в катакомбах обретается. Все о душах людских печется. С ним иудейка отшельничествует, Натали. Та, видать, о его духе заботится. - Не знаю уж, какой дух у Холмогора, - хохотнул Мокша, обмахивая усы. - Но в катакомбе дух стоит препоганейший, ни ветром продуть, ни топором прокинуть. Хотя, не мудрено! Трудно ему: несет священные законы, дабы рабы божьи свет увидали, и жили правильно. - Законы говоришь? - Эрзя фыркнул. - Так все ж законы уже писаны. Оглянись! Жилками по листве, птицами по небу, ручьями по земле. И освещены давно. Огнем Ярилы, Молниями Перуна, кострами Рода. Че ж нам, их переделывать? Мы - вои! Нам ли быть божьими рабами... Алтын посмотрел на Дарьку, обронил в полголоса: - О, как сказано! Внучка волхва повела плечом, мол, и так все ясно. Подавшись к Микишкиному уху, прошептала: - Тебе бы деда моего послушать, вот тот говорил... - Расскажешь? - Потом! - улыбнулась Дарька. - А пока дядек послушаем. Разговоры за столом продолжались. Мокша глянул по кружкам, чтобы ни у кого не пустовало и, сменив тему, пустился заливать свежую байку. Над столом грохотали раскаты хохота, лица порозовели. Только в серых глазах Извека то и дело проскальзывала печаль. Казалось бы, радуйся да и только: жив, здоров, все беды позади и та, о которой кручинился, сидит рядом. Но, в теплом и кругу друзей, Сотник все острей чувствовал нехватку Рагдая. Душу давило щемящее чувство вины за то, что все они вместе, веселы, счастливы... Ладошка русалки коснулась его руки. Извек вздрогнул. На встревоженный взгляд синих глаз, рассеянно улыбнулся, погладил точеные пальчики. Чтобы не волновать ни ее, ни друзей сделал беззаботное лицо, обернулся к рассказчику. Первый порожний бочонок глухо откатился в угол. Веселье вошло в русло нужной ширины, и настала та пора, когда следовало браться за угощение всерьез. Разрумяненный рассказом, Мокша прервал очередную байку и, с кружкой в руке, чинно взгромоздился на ноги. - Ну, други, давайте выпьем за все, благодаря чему, мы, несмотря ни на что... За окном протопотали быстрые шаги, в сенях грохнула дверь и в горницу ввалился задохнувшийся от бега Микулка. Увидав в руках друзей обнаженные клинки, растопырил ладони и затряс головой, чтобы спрятали. - Что там у тебя стряслось! - взвыл Мокша. - Или боялся, что харча не хватит? Микулка сморщился. С трудом переводя дух, закашлялся, опустился на лавку. - У Ясны на дворе... рев стоит! Мамка с бабкой воем воют... батька чернее тучи по двору бродит... Беда у них, гои... Кружки, расплескивая содержимое грохнули по столу, все вскочили на ноги. Хмель мгновенно слетел с лиц. - Братья сказывали, - с трудом продолжал Микулка. - Что нынче с реки не вернулась. Бегали туда... на обрыве нет. Видать, решила с горя... В доме будто бы стало темней. Бывалые, лютые воины замерли в растерянности, как дети, ибо никакой силой не превозмочь простую горькую весть. Могучие плечи поникли, тяжелые взоры буравили пол, на лицах перекатывались желваки. Лелька схватила Извека за рукав. - Если в реке, отыщу. Сотник непонимающе взглянул в ее взволнованные глаза. Наконец сообразил, о чем речь, молча кивнул и, ухватив русалку за руку, бросился из избы. Следом загрохотали сапоги друзей. Коновязь вмиг опустела и вдоль улицы, распугивая суетливых кур, понеслась вереница мрачных всадников. Народ с открытыми ртами останавливался, замечая рогатого коня и двух девиц, прильнувших к спинам седоков. Пролетев мимо городских ворот, не сбавляя ходу, свернули на большак. Не доезжая до места, двинули по стерне к обрыву. Напряженные взгляды тщетно царапали жухлую полевую зелень. Осадив коней, покружили возле утоптанного пятнышка травы, спешились и, не рискуя подходить к непрочному краю обрыва, переглянулись. Лелька приблизилась к внучке волхва, шепнула несколько слов, побежала в сторону, где берег был положе. Дружинники двинули следом, но жест Дарьки остановил. - Подождем тут, - попросила она тихо и уселась на траву. Ратники, понятливо кивнув, опустились рядом. Лишь Извек остался стоять, глядя вслед удаляющейся русалке. Когда тонкая фигурка скрылась под обрывом, тоже сел. Не находя места рукам, потянул с пояса кошель, повертел в руках, постукал по ладони и взялся наматывать на палец шнурок. Скользнул взглядом по кромке леса. Заметил среди зелени несколько желтых пятен, напоминающих, что лето не вечно. В нетерпении глянул на небо. Солнце, растеряв полуденный жар, неотвратимо спускалось к затянутому дымкой окоему. Еще немного, и тонкая полоска облаков полыхнет расплавленным золотом, завершая еще один день...