Текст ухватил себя за хвост - Сухих Анатолий

Но это уже будем решать мы. На основании точных и объективных данных.

Вы же понимаете. Поэтому, сильно не удивляйтесь, если когда придёт к вам… вот когда придёт, тогда и узнаете. И не узнаете никогда, если не придёт. А зачем?

Оркестр. Каждый оркестрант знает свою партию и виртуозно исполняет, подчиняясь взмаху дирижера, чувствуя и угадывая тончайшие нюансы, сливаясь в экстазе. Рождается музыка, возникает гениальное произведение.

И все оркестранты сопричастны, все являются неотъемлемой частью, все сливаются в экстазе. И слушатели это сразу понимают, и наслаждаются, и сливаются в экстазе, и бурно и продолжительно аплодируют.

А еще бывает, когда собирается тусовка, сейшн. Виртуозы, звёзды мирового класса собираются вместе, чтобы поиграть. И нет дирижера, нет заранее расписанных и разученных партий, а есть тема, и есть импровизация. И все сливаются в экстазе.

Рождается музыка. У этой музыки и названия пока нет, и может быть именно этой музыки больше никогда и нигде уже и не будет, а то что есть, оно есть только здесь и сейчас.

И все сопричастны, и никто никем не руководит, никто не командует, каждый и угадывает, и старается удивить, и сливается в экстазе, и каждый сопричастен этому чуду. И слушатели это сразу понимают, и наслаждаются, и сливаются в экстазе…

И это наслаждение, эта сопричастность к чуду, где никто никому не подчиняется, а наоборот, частью, становится частицей, растворяется, сливается в экстазе, это гораздо острее, таинственней, сладостней, чем даже игра в гениальном оркестре под руководством гениального дирижера.

И никто не главный, никто не лучший, никто не рулит, потому что рулят все.

И все стройными рядами, с радостными воплями, идут, наконец, туда, куда надо. А куда надо на самом деле, не знает вообще никто.

Кроме меня, естественно, потому что я тут демиург, и самый главный. Но я тоже не знаю. На самом деле. Но я же никому не скажу, что на самом деле я не знаю, потому что я один точно знаю, что никакого на самом деле нет.

В общем, так. Ренату – в депутаты. Можно бы и в президенты, конечно, но пока рано. В смысле, партия наша, партия свободы и ответственности, с названием мы пока не определились, поэтому я так условно это обозначил, на выборах, конечно, в Думе Лимонии, или как мы там парламент назовём, получит адекватное количество мест – штук пять, шесть, я полагаю, но это только для затравки.

И чтобы бешеных собак не травить. Потому что политика – дело тонкое, а уж восточная политика, а мы-то, по сути, как были, так и остались восточной деспотией, а восток – он вообще дело тонкое. Это еще товарищ Сухов сказал.

Поэтому Рената президентом всё-таки будет. Виртуальным. Всея страны Лимонии и ближайших окрестностей. Первой среди первых, равной среди равных, главной среди главных. Каплей в океане и океаном в капле. Но не сейчас. И возможно не здесь. И тогда, когда все, наконец, сольются в экстазе.

– Ну и что ты тут понаписал, кто это читать-то будет?

Мы сидим в уютной гостиной, на даче у Босса, Боссу по чину положена уютная гостиная и продвинутая дача, это вам сразу должно было бы быть понятно.

Мы – это я и персонажи, то есть действующие лица этого незамысловатого повествования, кроме уж очень эпизодических, их как-то, наверное, забыли позвать. Я тут присутствую, един в трёх лицах, вернее в двух, потому что я и Антон, это как бы одно и то же лицо, а Маэстро тут нет, потому что он сущность зловредная, и он, конечно, тоже тут присутствует, но как бы незримо. Я тоже как бы незримо, а может и зримо.

Я еще до конца не определился, впрочем, не я первый такое придумал, тем не менее, в плагиате и воровстве идеи меня обвинять не следует, потому что идея эта копирайтом не защищена, да и кто мне претензии предъявлять-то будет?

Опять же я демиург, или где? В хорошем смысле этого слова, а вовсе не каком-то мистическом или еще каком, это я их придумал, а значит я и демиург, и кукловод, и просто папа Карло, в смысле Карабас Барабас.

Конечно, мы обсуждаем, как мы будем жить дальше в этой нашей стране Лимонии, конечно, у нас стол стоит и ломится. Не в смысле ломается, а в смысле, что сервирован он с избытком и с шиком с блеском.

И мы уже приняли не по одной, и ощущение, что за нами наблюдают, у нас пока не исчезло, зелёненькие так и наблюдают за нами с орбиты, но не тащить же их сюда, в приличный дом.

Мало того, что это не комильфо, так я даже и не знаю, сколько их там, войдут ли они сюда все, или только старших офицеров надо было бы позвать, да и не представляю я себе, вообще, как они выглядят.

Может это сгустки какие, склизкие и противные. И чем их прикажете потчевать? Поэтому пусть они там себе болтаются, как болтались, если улетать домой не собрались. А если собрались, то скатертью дорога, и всего им там наилучшего, пусть везет, не трясёт, или как их там, дематериализует, а потом обратно материализует. У нас и без них забот хватает, нам и без них весело.

С ума сойти. Природа смешного такова, что смешного мало. Оно, смешное, возникает именно там, где не ждешь. Если ждёшь, то уже не смешно.

А чего веселиться? – не смешно же (произносить с придыханием и выражением священного ужаса на лице).

– Оп-па! – хором сказали мы на этом месте, потому что не смешно. Самое смешное в том и заключается, что не смешно и всё.

Ну вот, я и стал типа писатель. Потому что написал этот роман. А поскольку он у меня всего-навсего один, значит, он и есть лучший. Ну и худший, естественно, но не будем о грустном. Потому что, по мнению одного очень продвинутого критика, писатель в своих лучших произведениях, как правило, умнее самого себя, и не понимает зачастую, что именно он создает.

Текст, как и любой другой текст, если он претендует на художественность, а этот, надо честно признаться, еще как претендует, имеет и динамику, и пространство и время и еще кое-что.

По-видимому, с типом пространственно-динамической ориентации связана и инерция заложенных в тексте смыслов. Когда, при наличии некоей авторской идеи, из быстро мелькающих нелинейных фрагментов создается целостный образ.

Есть мнение, что возможное разделение текстов на финитные и инфинитные выводит к глубинным основаниям онтологического анализа, числящего за текстом право на реальную жизнь. Текст, как живое существо, заканчивает жизнь, когда автор ставит в нем последнюю точку, или не заканчивает, если эта точка по каким-то причинам не поставлена.

В первом случае смысловой импульс, пройдя ряд трансформаций и осуществившись в ткани повествования, затухает, так и не дотянув до формального финала. Сочинение заканчивается раньше самого себя.

Наоборот, у некоторых случается так, что формальные рамки сочинения не удерживают развернувшихся в нем смыслов: их инерция оказывается слишком сильной, и они вырываются за пределы текста, создавая эффект незавершенности, оборванности, возможности двинуться дальше.

Сама же концовка в инфинитных, или, иначе говоря, инерционных текстах, даже если она есть, имеет по большой части фиктивный характер. Интересно, а я к этим некоторым тоже отношусь?

В тексте наверняка есть то, что в нем есть, и что его структурирует, но что писатель сам вряд ли скажет, если у него спросить. Я-то точно не скажу. Потому что не знаю. А превратился ли герменевтический круг в герменевтическую ленту Мёбиуса – это уже не к писателю, то есть не ко мне. Потому что я не догоняю. Но никто же и не спрашивает.

Жаргонное "догнать" тут гораздо уместнее, чем его синоним "понять". Потому что вот это и называется – автор догнал собственный текст. Наконец-то. Ну, или не совсем догнал. Потому что Ахиллес черепаху никогда не догонит.

Только вот ведь еще какая интересная вещь получается, мне почему-то кажется, что объективная реальность, данная нам в ощущения, всё-таки изменилась, или это на самом деле изменились эти самые ощущения, а вовсе не объективная реальность. Этого я не знаю. Но у меня есть какие-то ощущения, что на самом деле оно так и есть.

Вот вам так почему-то не кажется, хотя я совсем в этом не уверен, Чтобы быть до конца в этом убежденным, необходимо провести маленький мысленный эксперимент.

Надеюсь, вы мне в такой малости не откажете, ничего же делать и не надо, просто вспомните себя, какими вы были, какие у вас были ощущения, до того, когда еще не началась та самая глава, которая как глава, потому что первая.

End.

NoЗло, как и добро, имеет своих героев.

Что-то типа эпилога

Les Miserables… Cолярисный пейзаж,

где ты меня уже совсем не видишь.

Молчишь… не отвечаешь… ненавидишь?…

непрозвучавший, вспоротый пассаж

всплывает. Ты совсем не любишь мидий,

не то, что я, твой выкормыш, твой паж.