Человеческий рой. Естественная история общества - Марк Моффетт

в пределах роя, не только усиливает коллективную идентичность людей; скоростной обмен информацией обеспечивает эффект, противоположный тасманийскому, когда редкие и слабо связанные популяции забывали изобретения своих предков. При взаимодействии масс свежие взгляды не просто становятся популярными, они оказываются в центре постоянных социальных изменений. Эффект культурного храпового механизма, который начал серьезно проявляться 50 000 лет назад, усилился до такой степени, что нет такого общества, которое не претерпело бы заметные изменения за период с момента рождения человека до наступления его или ее старости. В результате таких улучшений принадлежность к обществу превращается в еще более подвижную мишень, чем была когда-то[944]. Более того, массовое установление связей сопровождается массовым невежеством. В отличие от почти всеобъемлющих культурных знаний охотников-собирателей, живущих в локальных группах, даже лидер государства знает лишь часть того, что необходимо для поддержания функционирования общества. В наши дни люди часто считают необходимым отслеживать быстро меняющиеся социальные тенденции при принятии решений о том, что им самим следует делать.

Для контроля и защиты большого населения требуется более высокая организация, которая прослеживается вплоть до первых обществ-государств. Государства собирали армии для подавления мятежей и осуществления дальнейших посягательств и вторжений на чужие территории с использованием наступательных стратегий, которые менялись по мере роста обществ. Осторожные набеги имели смысл для охотников-собирателей и племенных народов, поскольку они могли позволить себе потерять лишь немногих воинов, и их целью было нанесение вреда или убийство, а не покорение. Бигмены и вожди часто должны были лично возглавить воинов, чтобы мотивировать и сохранить своих последователей. Даже в этом случае каждый воин был склонен действовать в одиночку, и в запале планы часто нарушали, но не несли за это почти никакой ответственности.

Правитель государства, наоборот, надежно укрывался в столице, откуда он или она могли руководить атаками и, в случае победы в битве, наблюдать за захватом территории и ее выживших жителей. Выполнение военных задач могли поручать специалистам. Для обеспечения большого населения государства и поддержания таких военных усилий было необходимо заниматься земледелием в широких масштабах: как правило, выращивали энергетически богатые культуры, такие как пшеница, рис и кукуруза. Государство могло одержать верх над своими соперниками не только за счет большего числа воинов, но и за счет превосходства в тактике, вооружениях и коммуникациях. Также был примечателен строгий контроль государства над своими полками, состоявшими из граждан, призванных на войну. Сильная коллективная идентичность армии, прививаемая за счет подготовки и погружения в патриотические символы, укрепляла решимость солдат последовать призыву «кровь разожгите, напрягите мышцы»[945], как сказал Шекспир. Дисциплинированная подготовка обеспечивала намного бо́льшую надежность и единообразие войск. Такое единообразие и истинный масштаб войн гарантировали безличный характер предприятия. Все признаки индивидуальности подавлялись. Сражение между крупными государствами приобретало муравьиноподобные черты в гигантских анонимных обществах. Социальная взаимозаменяемость – ощущение, что возмездие за грехи можно совершить по отношению к любому из виновной группы, – увеличилась со времен, когда при налетах охотники-собиратели убивали любого чужака, который им встретится (причем часто он был им знаком): армии сталкивались с солдатами, которые были взаимозаменяемыми и неразличимыми незнакомцами. Негативные стереотипы, связанные с врагом, вероятно, затмевали всякое восприятие их в качестве отдельных личностей, как это часто происходит с чужаками. К тому же силы врага во время атаки были многочисленны, и все воины были одеты в одинаковые доспехи, поэтому было почти невозможно – и совершенно необязательно – их отличать.

Марш цивилизаций

«Война создала государство, а государство создало войну», – удачно заметил социолог Чарльз Тилли[946]. Настоящих пацифистских государств не существует. Говорим ли мы о вождестве или о нашей стране, мир служит маской для борьбы за власть и силового давления на протяжении поколений и почти постоянных пикировок. Любое общество размером больше, чем горстка деревень, состоит из когда-то независимых групп. Минойская цивилизация бронзового века на острове Крит известна своей спокойной культурой торговцев и ремесленников[947]. Тем не менее население Крита даже в безмятежный период расцвета минойской цивилизации (еще до появления исторической летописи), должно быть, объединялось принудительно. Это касается и современного населения таких государств, как Люксембург и Исландия, которые, если проследить их историю достаточно далеко, долгое время вели мирное существование. Так же как вождества поглощали племена, а затем друг друга, закономерность экспансии наций и империй, которые затем последовали, осталась прежней. На протяжении письменной истории человечества за завоеванием следовала консолидация и установление контроля, и так повторялось до бесконечности.

Рождение государств в результате конфликта и обязательное включение людей из различных источников имеет простое объяснение: к моменту появления государств, по существу, не осталось пригодной для обитания незаселенной земли. Какая-нибудь группа – будь то бродячие охотники-собиратели, племя, вождество или государство – уже присутствовала на этом участке и была готова сделать все, что было в ее силах, для сохранения своей независимости. Любому расширяющемуся обществу приходилось или вытеснить, или завоевать, или даже уничтожить другие народы, чьи территории могли бы стать частью целого участка на карте. Не то чтобы целью каждой битвы было получение контроля над землей – чаще всего в планах был захват добычи и рабов. И все-таки большинство жадных и успешных государств постоянно раздвигали свои территориальные границы. Лишь немногих охотников-собирателей оставляли влачить жалкое существование на участках, которые пропустили из-за того, что земля там была бесплодной и непригодной для земледелия.

Тем не менее превосходства в борьбе было недостаточно, чтобы общество сделало скачок от вождества к большому государству. Несколько колоссальных цивилизаций появились в обстановке, когда захваченные ими общества располагались в большом количестве на тесном пространстве. При таких условиях, которые антрополог Роберт Карнейро называл ограниченными, завоевание великолепно окупалось. Как выразился антрополог Роберт Келли, «война начинается, когда переселение – не вариант»[948]. Племена, возделывавшие плодородные участки, окруженные областями с суровыми условиями, испытывали подобное ограничение: они были вовлечены в борьбу, из которой временами могло выйти только одно племя[949]. Вспомните об окаймленной пустынями долине Нила, где закрепился Древний Египет; или о цепочках Гавайских и других островов Полинезии, точках посреди огромного океана, где гигантские вождества, ряд которых включал 100 000 человек, заявляли права на свои владения[950].

Хотя ограниченные условия отнюдь не являлись гарантией, но вероятность появления цивилизаций в таких местах была больше, чем где-либо еще[951]. Там, где не было ограничения, вождество или государство могло достичь лишь скромных размеров и, следовательно, было не способно к дальнейшей экспансии, поскольку окружающие общества перемещались, чтобы избежать захвата. Такая ситуация складывалась в Новой Гвинее, где все племя, например энга, могло переместиться как единое целое для