Камень и боль - Карел Шульц

1 Одаренного (ит.).

Страшный, могучий, оглушительный удар жгучим пламенем раскрыл небо. Ночь на мгновенье остановилась, вся в пламени, которое потом погасло, чтобы сделать тьму еще черней. Все, вскрикнув, кинулись к окнам, трезвея. Якопо Галли, бледный, взлохмаченный, указал дрожащей рукой на Ватикан. Там над крышами встал раскаленный столб искр, который потом вдруг рассеялся и погас. Опять знаменье!

Оттолкнув ногой растоптанную лютню, Якопо Галли подошел, пошатываясь, к улыбающемуся богу.

По Ватиканской галерее ходил Александр Шестой, страшно крича. Боль разрывала ему сердце, как раскаленный столб искр разорвал небо, папа кричал и рвал волосы на голове, посланные в испуге побежали к кардинальским дворцам, а старик полным вырванных седых волос кулаком отчаянно бил себя в грудь, всхлипывал и стонал, захлебываясь тяжкими старческими слезами, пьяный от ужаca и боли... бродил по коридорам, хватаясь за выступы стен, с волосами, полными пыли, сора и осколков, оттого что бродил он и глухими коридорами, падая, с трудом подымался, брел дальше, крича от мучительной боли, которая, окаменев в сердце, не хотела оттуда уходить, резала и резала острейшими гранями, палила и жгла. Старик рвал волосы на голове, падал на колени, ему помогали встать, он лепетал какие-то непонятные слова, пепельно-седой, вырывался из рук, как безумный, и брел опять дальше, - с ужасом думали, что папа помешался.

Поспешно съехались кардиналы, перепуганные, ошеломленные, первым кардинал-канцлер церкви Асканио Сфорца. И тут узнали причину папского горя и отчаянья.

Самый любимый сын его, герцог Гандии, породнившийся с испанским королевским домом, - тот, для которого старик предназначил Италию, весь мир, любя его пожирающей всю внутренность любовью, был выловлен из тибрийской топи, убитый, пронзенный ударами кинжала, уже распухший, позеленелый, весь в грязи и нечистотах, как подонок. Потому что Сезар тоже хотел иметь готовенькую Италию и весь мир и не стерпел этой пожирающей всю внутренность любви к его брату, не стерпел, чтобы брат был возвышен. И вот за герцогом Гандии пришел дон Микелетто, человек в маске, дворянин и Сезаров палач, пригласил его к брату ужинать. И герцог Гандии пошел на смерть с веселым лицом, ничего не подозревая.

Вытащен из вонючей тины Тибра... любимый сын... родственник их католических величеств Испании и Индии... император Италии... вытащен из смрадной жижи сточных вод и нечистот... распухший, как падаль... Вытащен в праздничном, пиршественном наряде... из глубин реки, в которых был потоплен, подобно тому как бог зла Тифон, по древнему египетскому мифу, похоронил когда-то божественного Гора-Аписа... Вытащен мертвым, гниющим! И дон Сезар, плотно закутанный в плащ, приехал на испанском жеребце, спеша утешить старика папу, и резко приказал, за большое вознаграждение, разыскать изверга - убийцу. Тут все отступили, умолкнув и глядя в плиты пола, потому что страх миновал и это было уже лишнее. Только старик бил себя в обнаженную грудь и кричал, глядя на ледяное лицо дона Сезара, кричал, словно при виде призрака.

Но призраком был не дон Сезар. Привиденье явилось ночью, и опять стража убежала с галереи, опять показалось сверхъестественное знаменье в залах: хотя на дворе было безветрие, внезапный вихрь распахнул окна, и по галерее, одетый племенем, прошел высокий человек, воя от муки, - он писал на стене огненным перстом, одет был в праздничный испанский пиршественный наряд, а на голове имел сарацинский тюрбан. Когда весть об этом разошлась утром по Риму, Микеланджело вспомнил слова патера Квидо о найденном письме, где было сказано: "Я скоро уйду в места, откуда нет возврата, другой пришел мне на смену". Но тогда святой отец не поверил письму, не боялся призраков, при нем был дон Сезар, а любимый сын, герцог Гандии, с которым он связывал великие замыслы, только что вернулся, - так что от радости по поводу возвращенья сына папа не обратил вниманья на письмо.

Вытащен из Тибра, как подонок. На другой день после полудня была созвана консистория. В повестке было сказано, что его святость признает свои ошибки и учредит комиссию из кардиналов для реформы духовной жизни и церкви. Кардиналы ходили бледные, подавленные, не вели разговоров вдвоем, каждый в одиночестве думал свою думу. В Святой апостольской канцелярии царило оживление. Писари усердно писали послания ко всем христианским правителям, которых святой отец уведомлял о кончине своего любимого сына, герцога Гандии, обещая исправление церкви, которого христианский мир требует уже больше ста пятидесяти лет. Подпись: Александр Шестой.

Вытащен из Тибра, уже распухший; с открытыми стеклянными глазами утопленника. Горло перерезано, на теле восемь ран кинжалом и - ужасная подробность: руки связаны за спиной. Когда тело несли в храм Санта-Мария-дель-Пополо, папа смотрел из окна замка Святого Ангела и страшно кричал.

А многие смеялись, прямо покатывались со смеху. На статуе Пасквино была в тот же день обнаружена эпиграмма поэта Санназара. которую стали тотчас передавать из уст в уста:

Чтобы нам доказать, что ты лишь ловец человеков,

Сына родного из волн неводом выловил ты.

Велика была тайная радость, вызванная горем старика.

Кардинал Рафаэль Риарио перестал сидеть на овощах и воде. И к нему, в его комнаты, поднялся по лестнице дворца Микеланджело, решив на прощание бросить тридцать золотых дукатов кардиналу на стол и больше не жить на чердаке - другом болтливого брадобрея Франческо, его сотоварищем. Потому что он получил от дворянина Якопо Галли много, очень много денег, и Якопо с воодушевлением рассказывал о нем патрициям и прелатам, показывал им смеющегося бога вина, душу вина, и все изумлялись, - это было что-то совершенно новое, невиданное, бог, который напился и хочет плясать!.. Бог, который пошатывается! Пришли и флорентийцы, с гордостью вспоминали, что уже слышали имя Микеланджело на родине, это были в большинстве своем изгнанники, говорившие с восторгом о дворе Лоренцо Маньифико. Но этот хмельной, пьяный бог удивил и флорентийцев, это было что-то совершенно новое, чего они не встречали ни у Донателло, ни у Луки делла Роббиа, ни у Росселино, ни у Бенедетто да Майано, - ни у кого. Буонарроти создает новое, и создает прекрасно. Приходили патриции и прелаты, молодой Якопо Галли весь сиял, встряхивая черными кудрями, и рассказывал о флорентийском художнике, которого нашел в каморке брадобрея, и рассказ его искрился едкими шутками.

И по всему Риму разошлось много новых острот о наличии чувства прекрасного и понимания искусства у кардинала Риарио.

Микеланджело пошел проститься, незваный, по своему собственному желанию, приготовившись услышать колкости и ответить на них. Каждое воспоминание о времени, проведенном там, на чердаке, в бездействии, грязи, пренебрежении и презрении, с позорным званием мошенника, вновь и вновь бередило ему сердце. Он шел, полный гнева. Он доказал теперь, на что способен. Убедил в этом Рим, патрициев, баронов и прелатов. Он не уедет, не поблагодарив за кардинальское гостеприимство, за всю ласку, и положит на стол тридцать золотых дукатов, - видно, они нужны кардиналу, коли он из-за них хватает за глотку, а Микеланджело в них не нуждается, он получил много денег, но себе оставил только немного, на самое необходимое, а все остальное послал домой, отцу и братьям, которые в письмах все время спрашивают его, когда же он пришлет сколько-нибудь, почему бьет баклуши в Риме, а во Флоренции голод и дороговизна, купленное зерно захватил французский гарнизон в Ливорно, на улицах люди падают от голода, когда же он пришлет сколько-нибудь денег, - видно, занят одними римскими развлечениями, а работать не думает... Так что он послал им почти все, но оставил столько, чтоб можно было выложить тридцать золотых дукатов кардиналу на стол. Он шел, полный гнева. Снова слышал язвительные слова Якопо Галли о тех кардиналах, для которых искусство - только мода, да что, для них художник - это даже не брадобрей! Лучше уплыть на всех парусах к Лотофагам и позабыть. Он шел, полный гнева. Вспоминал все смешные историйки об отношении кардинала Рафаэля Риарио к искусству. Всем известно, что он в этом ничего не смыслит, а только тянется за другими.

Шел, полный гнева. Он отравит кардиналу радость, которую тому доставила, конечно, скорбь папы. Теперь уж кардиналу нечего бояться ни кантареллы, ни милосердия, папа рухнул, а когда рухнут Борджа, опять засияет полным блеском звезда Ровере: вражда между семействами Борджа и делла Ровере, как всегда, непримирима, - еще со времен Сикста, когда кардинал Джулиано делла Ровере, кряжистый дуб, по выражению Сангалло, предостерегал Сикста против Борджа, еще со времен Иннокентия, когда они воевали между собой, войска их уже дрались на улицах, а они рвали друг у друга тиару из рук и ключи от замка Святого Ангела над умирающим папой, и потом, когда Джулиано делла Ровере уехал во Францию, к Карлу Восьмому, а теперь вот опять сидит в укрепленной Остии, Сангалло ее славно укрепил, и ждет... А Рафаэль Риарио - тоже делла Ровере, он отказался от даров накануне конклава, не голосовал за Александра, и папа хотел расквитаться с ним, так что римскому кардиналу поститься пришлось.