Затаив дыхание - Адам Торп

— Ты ведь можешь и здесь работать, Джон, — добавил отец, не имевший ни малейшего представления о работе композитора.

В его голосе слышалась нотка безнадежности, и, когда сын с готовностью согласился, он был явно удивлен; а Джек даже обрадовался столь благовидному и вескому предлогу сбежать с Уиллоу-роуд.

— Какой разговор, папа! Шесть ночей — заметано.

Может, за это время все утрясется — не без синяков и шишек, разумеется, но хотя бы его не выбросят на помойку, как никчемную рухлядь. Ему вдруг вспомнился тот красивый кусок светлого дерева, который они с Кайей подобрали на белом пляже, что тянется вдоль северной оконечности Хааремаа. Из живых существ им встретилась тогда лишь парочка песочников на длинных тонких ножках.

На следующий день — в канун отъезда Милли в Гэмпшир — Джек зашел в магазин игрушек и купил детский набор для крикета в прозрачном пластиковом пакете. Мяч — резиновая копия настоящего, бита сделана из светлого дерева, скорее всего, не из ивы, а из сосны; на ее обратной стороне синей краской напечатано: «Команда графства». Еще он обнаружил в пакете четыре столбика калитки и две перекладины. Крикетный набор для самого младшего возраста.

Покупка подняла Джеку настроение. Он вошел в дом, уверенный, что там никого нет: в предыдущие дни Милли отсутствовала до поздней ночи. После той сцены в Хейсе они обменялись самое большее десятком слов. У Милли развилось нечто вроде аутизма, будто она, уподобившись средневековой монахине, дала обет молчания. Обоим было тяжко. Пару раз он пытался заговорить с ней, но получал решительный отпор. В первый раз она сказала:

— По-моему, я сейчас на грани нервного срыва. Не торопи меня.

Во второй отрезала:

— За помощью — не ко мне.

Та осень выдалась рекордно жаркой. Лужайку усеяли ярко-желтые листья — в этом не было ничего необычного. Но листья все летели и летели на траву, сметай их, не сметай — разницы никакой, а садовник Уилл должен явиться лишь к выходным. Насвистывая песенку Яначека из «Считалочек»: Свекла вышла замуж, морковь пустилась в пляс, тидли-тидли-тидли, — Джек стал ввертывать столбики калитки в землю.

Это оказалось делом непростым: пересохший грунт прямо-таки спекся, и калитка, словно в подпитии, накренилась вбок. Джек решил поупражняться в подаче. Начал с верхней, но каждый раз мяч летел слишком высоко и далеко от столбиков. Подача снизу удавалась лучше, но калитка была предназначена для малышей, и он, как правило, мазал. Джек пожалел, что рядом нет ни единого полевого игрока — после каждого удара приходилось самому искать мяч и потом возвращаться к запасному столбику. Но без тренировки не обойтись: очень уж не хотелось опростоволоситься перед Яаном и многочисленными посетителями парка.

Выдернуть гвозди из моих рук и ног.

Он сделал еще один бросок сверху; идеально закрученный мяч описал кривую, запрыгал, готовый к срезке, и покатился в почти черную тень деревянной шпалеры, которую Грэм сколотил для них в Холле из древних балок. Шпалера сплошь заросла ворсистой кудрявой пассифлорой. В разгар лета густая зелень была усеяна веселыми ярко-белыми звездами цветов; теперь же она превратилась в золотисто-желтую массу, на которой там и сям болтались скукожившиеся соцветия, похожие на кошачьи какашки.

К его удивлению, бросок снова оказался очень сильным, будто мяч выпустили из резиновой пращи.

Джек снял очки — густая темная тень от шпалеры с пассифлорой посветлела, в ней обрисовался силуэт предмета, который Джек сначала принял за поставленную на попа тачку. Уилл охотно пользуется тачкой — он собирает в нее мусор, который потом с удовольствием сжигает на костре, а тачку бросает где попало. Но через мгновение Джек вздрогнул, кровь зашумела в ушах: тачка приобрела явственные очертания человеческой фигуры, скрючившейся или просто присевшей на лавочку под шпалерой. На всякий случай он взял в руки детскую биту.

— Это ты, Уилл?

Фигура распрямилась, шагнула под солнечные лучи и приняла вид его жены Милли. В руках она держала высокий стакан то ли ячменного отвара с лимоном, то ли «перно». Джек уловил едва слышное позвякивание льдинок.

Заслонив от солнца глаза ладонью, Милли громко воскликнула:

— Ты хоть представляешь себе, что со мной творится?

Где-то сада через два от них вроде бы послышались смешки.

— Не очень, — промямлил он.

— Меня это убивает. Ты меня убиваешь.

— Лучше вызови полицию, — посоветовал фальцет, скорее всего, не из соседнего дома, а чуть подальше; дом арендовало целое стадо молодых юристов-стажеров из Сити, каждому из которых уже года через два светит первый в жизни миллион.

— Зззаткниссь! Не то приду и шкуру с тебя спущу! — проорал Джек и сам поразился: выходит, он хам. Но разозлился он не на шутку. Даже потряс в сердцах детской битой. На залитой солнцем лужайке ему стало жарко. Странно, но никакого ответа на его рев не последовало. Может быть, он недостаточно громко крикнул: в ту минуту, заглушая прочие звуки, в небе гудел реактивный самолет.

— Браво, — саркастически похвалила Милли.

— А ты давай не заводись, — неожиданно для себя оборвал ее Джек.

Он стоял растерянный, бита несуразно болталась в его руке. Милли подошла ближе и отхлебнула из стакана. Джек учуял запах аниса — точно, «перно». Судя по цвету, почти не разбавленный. Она злобно посмотрела на него и вполголоса проронила:

— Я сейчас позвоню в банк. Не ровен час, твоя краля питает страсть к барахляным юбкам и шикарным украшениям.

— О чем ты?

— Сам знаешь о чем.

— Нет.

— Во-первых, сходи подстригись. А потом катись отсюда к чертям собачьим. Может, даже без судебных издержек обойдешься. Валяй, заделай себе еще пяток эстонских полукровок.

Джек вздохнул. Такой Милли он даже побаивался.

— Ты же знаешь, у нее этот… банкир из франкофонной Канады. Между нами все кончено. Да и было-то всего один разок… понимаешь? Один-единственный…

— Ага, всего одна чудесная, плодотворная и чисто платоническая ночь страсти, — закончила за него Милли. — Ладно. Выходит, le problème во мне. Или la problème?

Она покачала головой, будто стряхивала муху. Серьги в виде рыбок заметались на своих золотых лесках. Не отрывая взгляда от газона под ногами, она процедила:

— Желаю тебе подцепить какую-нибудь гадость, чтобы мучиться долго и страшно. — И, отхлебнув глоток, опять повторила: — А мне грозит полное нервное истощение.

Судя по всему, Милли основательно напилась. Это ей несвойственно. Она упорно смотрит себе под ноги.