Ода радости - Валерия Ефимовна Пустовая

поиграем. И я действительно не играла, и кодовое «смотри, как машинка!» сорвалось у меня, когда мы оба уже увлеклись и губка, втирая соду, поехала по черному нагару вглубь духовки моя, а его – за мной. Он макал в черный тазик, разжалованный в помойные после того, как прослужил нам с мамой для процедур, он развозил сыпучие разводы. И когда я триумфально закрыла изъезженную до прозрачности дверцу, на пол чумазо натекло. Все-таки, вопреки моим заклинающим воплям, он плохо, да, плохо отжимал губку в таз.

Зато как ловко – и всегда не вовремя – он закрывает крышкой термос и баночки с пюре. Все-таки личность, и должно же и у ребенка быть свое ОКР. Он не выносит открытых баночек, зато обожает валяться пузом на высыпанном из корзины для сортировки грязном белье.

Сначала матери выдают свисток, и ребенок с готовностью оборачивается на ее оклик. Потом ему выдают руль, и он ведет ее, не оборачиваясь. «Постой, куда, мы ведь там уже были!» – канючит мать, пока не соображает: ну и что? Как будто цель – прочесать парк от точки до точки, как будто она умеет ехать только прямо. С тех пор поворачивает на прогулках он, а она катит за ним коляску, постепенно дисквалифицируемую в походную торбу на колесах.

Когда мне привозят две неподъемные коробки из «Майшопа», он высказывает заветное: «Сёк! сёк!» – и, против трат и материнских амбиций, мне страшно жаль, что придется его разочаровать: это не соки, а книги.

В другой раз он выкликает: «Хомми! хомми!» – и я удивленно вспоминаю, когда успела ему наболтать про гномов, но встать и разобраться сил нет, поэтому встает он и – против спартанского нашего ритуала засыпания: кремики, книжки, сися, молчок – идет на кухню к папе, который наварил любимых «хомми» – оказалось, макарон.

Он прячет от меня за спину детали «Лего-Дупло», которые никак не разъединить: «Сям!» – и, думая, что усвоил волшебный секрет, протирает их кухонным полотенцем, как я иногда, чтобы пальцы не соскальзывали. Он отбирает термос с кашей: «Сям!» – и уносит в поддон коляски, хотя мы оба знаем, что не откроем его на прогулке.

Посреди книги с машинками он командует: «Псяки!» (спать) – и включает прикроватную лампу, чтобы ее самостоятельно выключить, если это поспешила сделать я. Я мурлычу: «Носик к носику!» – и он отталкивает мое лицо пятерней. Я велю ему грозно: «Смотри мне в глаза!» – если он никак не встряхнется для увещеваний, и он обтекает меня водянистым взором, будто нырнул и не слышит. Прохожие не нарадуются, что он падает и не плачет. Возвышая недавно освоенное слово «сям!», как флаг с девизом, он в самом деле не плачет, когда, не роняя флага, вдруг скатывается с горки лицом вниз, и муж говорит, что даже он выматерился, глядя на это видео, хотя в сообществе ru-chp именно мужу хотели выдать отдельный приз за то, что не произнес ни слова, только дико застыл лицом, когда выбежал из возгоревшейся на ходу машины, которую чинит до сих пор – и тоже под девизом «сам».

Зато малыш крайне расстроен тем, как нас подхватывают и тащат. Ну ладно мужики, которым вдруг становится неудобно, что я сношу коляску вниз, пока человек, недавно освоивший шагание по ступенькам, сам доставляет себя на платформу метро. И ладно мама, которой почему-то кажется непедагогичным показать мужикам, что в них уже не нуждаются, зато вполне допустимым – пихать малыша посреди лестницы в подхваченную мужскими руками коляску. Но вот эта женщина, молодая, кудрявая, чего вцепилась ему в руку и сводит, как маленького, а на последнем пролете не выдерживает и, схватив под мышки, сносит вниз, сияя от сознания выполненного долга?

В таком большом мире такому малышу – и некуда от нас деться. Вот разве на застекленный балкон, на три надставленных башней ящика с мелким неразобранным лего, выкупленным папой за тыщу в элитном районе, куда хорошо забраться по папиной же скамеечке и стоять, втыкая в комариную сетку и приговаривая: «Зики! Зики!» – двор под окнами круглый и широкий, едва не аквариум, и в нем плавают все те с моторчиками, кто недвижно расставлен по страницам скупаемых мамой книг.

Вот мы и в разных комнатах. Да еще и по дальним углам. От кухни на балкон и не докричишься, даром что однушка. И я иногда прибегаю смотреть, а он тренирует навык не оборачиваться на зов.

Чего звать? Надо будет, сам и подойдет. Как от пруда в Царицыне подошел и обнял за ноги. Беззвучно, вдруг, от души, ни за что – ведь я просто стояла неподалеку, и не звала, и не трогала, и не торопила, и не пыталась рулить.

«Это нежность!» – умиляюсь я, когда он везет машинку по папиной ноге. Но папа, неторопливо перекладывая посуду в мойке, возражает: «Какая нежность? Это эксплуатация меня!» Наверное, вот она, таинственная мужественность, которую не задушишь пятидневкой материнского воспитания.

Чего и ждать от человека, который ведь сам себе выбрал имя. Тогда, в Шотландии, во втором, самом вольготном триместре, на высоченной кровати, с которой только скатываться в маленькую прохладную комнату достоверного старинного замка с видом на лес, самым легким ноутиком, который только смог выбрать мне будущий муж специально для путешествия – и на котором теперь меня понуждают запустить неотвязные ролики «Синего трактора», – в пылу маминой непыльной работы поприжало живот. И из живота подпнули. Да так энергично, что самый легкий ноутик зримо на животе, который тебе, детка, не полочка для гаджетов, подпрыгнул. «Ай да Самсон!» – сказала еще вовсе не мама и совсем в тот момент беспечальная дочь, сказала да забыла, а потом, когда муж озадачил невыполнимым требованием, чтобы имя выбрать короткое, простое и мужественное, но только не из топов ЗАГСа, вспомнила.

«С ней можно разговаривать», – хвалила меня маме прабабушка, у которой одной я едала кашку без споров. И я теперь тоже разом чувствую и еще предчувствую это удовольствие, растягиваемое на долго проступающие слова.

«Отдай мальчику красный трактор», – велит папа, и Самс принимается гоняться за мальчиком с трактором, вывороченным из песочницы. «Беги!» – кричит мне Самс, ощутив, как я припустила с коляской за автобусом, а я на бегу делаю вывод о развивающем значении мультика «Жихарка», где это одна из ключевых сказочных реплик. «Баба Женя», – произносит он, хватаясь за поручень в ванной, про который я ему приврала, что его эта бабушка на небесах вкрутила специально для Самсончика. «Сделай обняшки», – говорю ему наобум, не зная, что сама имею