Княгиня Ольга. Истоки (СИ) - Отрадова Лада

— Конюх, Щука — он предупредил меня, — хрипит Ярослав и опускает взгляд в пол. — Рассказал о том, что замышляет князь и его душегуб, придумал, как поступим вдвоём... Он хороший человек.

— Он — хороший человек.

— Убивца... мы самого убили, да только... Сама ты слышишь, что с моим голосом от его удавки приключилось. Конюх за вами отправился по следу, к охотничьему домику; я же взял Лютова коня и...

— И оказался здесь, с запачканными в крови руками, с самыми отчаявшимися и отчаянными людьми? — не унимается Ольга, повышая голос и чувствуя, как к горлу подступает ком, а к глазам — слёзы. — Отчего не вернулся в родную деревню, к матери? Отчего не зажил прежней жизнью, если все желавшие твоей смерти были уверены в том, что и впрямь покоишься ты в глубоком омуте?

— Тебя хотел ещё раз увидеть, — поднимает он взгляд тёмных, пустых очей и сжимает губы в узкую, почти невидимую полосу.

— Лжёшь... По глазам вижу — обманываешь, — варяжка мотает головой, чувствуя, как щёки обжигает слезами. — Неужели забыл, что за столько лет научилась понимать я, когда правду говоришь, а когда скрываешь что-то?

— Тебя хотел увидеть... — продолжает он и сжимает руки в кулаки. — И за отца отомстить, его ведь сгубил за долги тот, рыжий. Которого я с тобой да Ланой вывез... Которого я...

— Так вот зачем перстень княжеский тебе понадобился... — тяжело вздыхает княгиня и касается висков кончиками тонких пальцев, соединив наконец все ниточки в своей голове воедино. — За долги отца расплатиться...

— Когда только поехал я по делам отца в Новгород, разобраться во всём... Тогда ещё знакомые его сказали, что есть люди, недовольные беззаконием купеческого братства, желающие им отомстить — и князю, теперь уже твоему, заодно. После "смерти" мне терять было уже нечего. Видел я тебя на Торгу с конюхом, в мужском облачении, хотел рассказать обо всём, да не посмел при нём подходить. А там уж завертелось всё, закрутилось...

— Завертелось — это единственного ребёнка у убитой горем вдовы выкрасть для неведомо кого? Закрутилось — супротив государства выступить? Супротив государя? Супротив... меня!

— Мальчишке не грозит ничего, посадят его править городом со знающими боярами и дядьками. А голову князя твоего трусливого по каждой улице, по каждому концу пронесут, чтобы видел честной народ, что закончились его беды. И наши беды закончились, как раньше заживём — да только ладнее прежнего. Сулили мне добротный дом да дюжину голов скота в придачу, не говоря уже о золо...

— Глупа я была, Славко... Да только ты глупым и остался.

— Разве не хочешь ты вернуть всё? — непонимающе глядит он на варяжку, всматривается в непроницаемое лицо, пытается угадать, к чему молвила она такие слова... — Не желаешь быть со мной вместе? Без твоего князя, без окаянной дружины, без старого Олега — лишь ты да я!

— Не Славко ты, кто-то другой, чужой... не то жестокий, не то неразумный. А может, и всё вместе. Не мог тот, кого я называла возлюбленным, испачкать руки в крови. Не мог обидеть невинное дитя. И чужого украсть не мог... Да только был ли он на самом деле? Или не ты переменился, а я слепой бродила в потёмках и наконец-то прозрела? И ради тебя я семью оставила, ради тебя продалась Вещему Олегу...

— Вот ты как заговорила... — шипит сквозь зубы Ярослав и краснеет, а на лице его выступают желваки. — На шелка и жемчуга меня променяла? На меха и дорогие подарки?!

Не успевает он, разъярённый, опрометью кинуться к девушке, как в живот ему ударяет загнутым концом коцюба (4), и злодей сгибается в три погибели, качается на месте и сдавленно стонет от боли.

— За серебро... — кашляет он и делает шаг вперёд. — Продалась! Позабыла про меня!

— Ещё на пядь хотя бы подойдёшь — угодит она по голове или сломает пальцы, — заявляет дочь Эгиля, вцепившись в рукоять кочерги до побелевших костяшек и выставив её между собой и молодцем. — Убирайся долой с глаз моих на все четыре стороны, чтобы очи мои тебя больше не видели. А ежели... учудишь опять чего... — от волнения становится тяжелее дышать, но она, пересилив себя, продолжает. — Получишь ту участь, от которой дважды спасся!

— Поплатишься ты за эти слова!

На лице Ярослава застывает какая-то бессильная злоба, и он с раздутыми от гнева ноздрями громко хлопает дверью и оставляет девушку одну. Забившись в угол, варяжка тотчас захлёбывается горькими и горячими слезами.

* * * * *

Всеволод не обманул: в качестве сопровождения к Лане было приставлено полтора десятка одинаковых воинов, с ног до головы замотанных в чёрное. Вместе с охраной они прибыли в гавань новгородского Торга, где в последний раз вдова Козводца ступила на борт старого корабля, что выступал своеобразным плавучим обиталищем для членов торгового братства.

Трюм по-прежнему пах терпкой мокрой древесиной и тиной. Скользнув мимо рядов из ящиков и бочек, Лана с неровным от волнения дыханием оказывается у огромного, чуть ли не в человеческий рост, сундука. Отлитый из железа, с оттиснутыми на нём животными из старой легенды ильменских словен — разве нет в этом какой-то горькой иронии? — он всё это время ждал своего часа вместе с таящимися внутри несметными богатствами.

Дрожащими руками она ныряет в небольшой мешочек на поясе и достаёт из него первый перст, посеребренный мизинец.

Хрущ.

Карлик, благодаря незаурядному уму и торговле редкими снадобьями заслуживший такое высокое положение, что и настоящим великанам не снилось. Недомерок, промышлявший изготовлением самых разных зелий, среди которых были не только лекарства, но и лишающие жертву воли афродизиаки, и коварные яды, и теплящиеся в пузырьках болезни и недуги...

Его короткие, кривые пальцы на своём лице она по-прежнему чувствовала.

Сморщившись от отвращения, женщина делает несколько поворотов — и ключ вкручивается по резьбе в паз на покоящейся над замком беспалой кисти.

Следующим она извлекает безымянный палец.

Вол.

Бывший член лепшей дружины Рюрика, а затем и Вещего Олега. Несмотря на несомненный талант воителя, задерживаться в рядах ратников до самой старости он не стал, вместо этого выбрав другое связанное с оружием ремесло. Саксонские мечи — едва ли не лучшие на всём свете — он ковал из готовых рукоятей и лезвий в своей кузнице и втридорога продавал их по всем окрестным землям.

Резкие, нарочито сильные движения торговца мечами болезненным эхом отзываются в тех уголках тела купчихи, которые терзали негодяи из братства.

Входит в положенное "гнездо" и он.

Холодящее прикосновение к коже — и вот следующий, противопоставленный остальным большой палец.

Вепрь.

Кичившийся молодой женой из столичного дворца дородный торговец мёдом и воском, погубивший не одну жизнь в своём вечном голоде: не только за яствами, но и богатствами. Сальные руки и такой же скользкий, поросячий взгляд, что рассматривает её сверху не как человека, но будто кусок мяса...

Он занимает своё место, и остаётся совсем немного, всего два ключа к хитрому механизму.

Рейнеке, средний палец.

Хитрый, изворотливый, словно лис, он держал под собой всех добытчиков пушного зверя в городе и когда угрозами, а когда суля пустые обещания скупал у тех за бесценок шкурки, чтобы самому как можно выгоднее сбыть их. Единственный из четвёрки, кто не притронулся к ней и покинул трюм, едва только остальные начали свои зверства. Впрочем, делает ли это его лучше остальных? Едва ли.

И, наконец, он.

Козводец.

Одержимое чужой молодостью и невинностью чудовище, которому не впервой было распоряжаться людскими жизнями как чем-то совершенно обыденным. Да и разве может быть что-то человеческое в работорговце?

Последний, указательный палец присоединяется к остальным, и Лана один за другим загибает их так, чтобы поочерёдно кончики их вошли в отверстия на замке. Один. Два. Три. Четыре. Пять...

Щёлк!

Глухо простонав, крышка наконец-то поддаётся, и сундук со скрипом открывается, являя добившейся своего женщине... несколько свёртков бархата и парчи, отрез шёлка, дюжину шкурок куницы да сотню-другую серебряных монет.