Русская революция. Большевики в борьбе за власть. 1917-1918 - Ричард Пайпс

Чехословаки сражались яростно и умело. Они считались авангардом. Но — авангардом чего? Союзники не спешили к ним на помощь, хотя щедро слали им приказы и рекомендации. Не больше пользы было и от русской антибольшевистской оппозиции. По совету союзников чехословаки попытались объединить российские политические группировки Поволжья и Сибири, но это оказалось безнадежной задачей. 15 июля представители Комуча и Омского правительства собрались на конференцию в Челябинске, однако не смогли достичь соглашения. Провалом закончилась и вторая российская политическая конференция, проходившая 23—25 августа. Препирательства русских раздражали чехов.

Комуч попытался сформировать армию, которая стала бы сражаться вместе с чехословаками и другими союзниками, но не слишком в этом преуспел. 8 июля он объявил о создании добровольческой Народной армии под общим командованием генерала Чечека. Но, как в этом уже убедились большевики, российскую армию нельзя было создать на добровольной основе. Особенно досадным для Комуча стал опыт вербовки крестьян, которые, хотя и были яростными антикоммунистами, тем не менее отказывались идти в армию на том основании, что революция освободила их от всех обязательств по отношению к государству. Сумев собрать всего 3000 добровольцев, Комуч учредил воинскую повинность и в течение августа рекрутировал 50 000—60 000 человек, из которых лишь 30 000 имели оружие и лишь 10000 прошли военную подготовку195. По оценке военного историка генерала Н.Н.Головина, в начале сентября силы, находившиеся в Западной Сибири и выступавшие на стороне Четверного согласия, складывались из 20 000 чехословаков, 15 000 уральских и оренбургских казаков, 5000 фабричных рабочих и 15 000 бойцов Народной армии196. Эти многонациональные силы не имели ни единого командования, ни общего политического руководства.

В это же время Троцкий энергично формировал свои вооруженные силы на востоке. Данное в конце июня кайзером обещание не причинять вреда советской России позволило ему перебросить латышские полки с запада на Урал, где они первыми вступили в бой с чехословаками. Затем он стал спешно наращивать численность Красной Армии, привлекая в нее тысячи бывших царских офицеров и сотни тысяч новобранцев. Он снова ввел смертную казнь за дезертирство и стал применять ее очень широко. Первые успехи Красной Армии в борьбе с чехословаками были заслугой латышей: 7 сентября они отвоевали Казань, а пять дней спустя — Симбирск. Сообщения об этих победах вызвали ликование в Кремле, ибо знаменовали перелом в судьбе большевиков, которые снова почувствовали себя на волне событий.

Но все это должно было произойти позже. 1 августа, когда в Кремле узнали о высадке союзников в Архангельске, ситуация казалась безнадежной. На востоке чехословаки занимали один город за другим и уже контролировали все среднее Поволжье. На юге донские казаки под командованием генерала Краснова приближались к Царицыну, взятие которого сделало бы возможным соединение с чехословаками и создание непрерывного антибольшевисткого фронта от Среднего Поволжья до Дона. И вот теперь на севере появились крупные англо-американские силы, по всей видимости, собиравшиеся предпринять наступление в центральную Россию.

В создавшемся положении большевики видели только один выход, и выходом этим была германская военная интервенция. Они решили обратиться с такой просьбой к Германии 1 августа, на следующий день после того, как Хельфферих заверил Чичерина, что немцы будут продолжать оказывать поддержку советскому правительству. Встреча, на которой, как считается, было принято это решение, обозначена в коммунистических источниках как заседание Совнаркома, но так как ни в каких документах в этот день не зафиксировано заседание кабинета, можно с уверенностью сказать, что решение принял сам Ленин, вероятно, посоветовавшись с Чичериным. Русские собирались предложить немцам открыть совместные военные действия против сил Антанты и тех, кто выступал в поддержку Антанты. Красная Армия, состоявшая в то время главным образом из латышских частей, должна была занять позиции к северу от Москвы, чтобы оборонять столицу от предполагаемого наступления сил Четверного согласия, а Германская Армия — выступить из Финляндии против англо-американского экспедиционного корпуса и с Украины — против Добровольческой армии.

О том, что в Кремле было принято такое решение, мы знаем в основном из воспоминаний Хельффериха, которого поздно вечером 1 августа неожиданно посетил Чичерин. Как сказал нарком по иностранным делам, он пришел прямо с заседания кабинета министров, чтобы просить, от имени Совнаркома, германской военной интервенции. [Коротко вспоминая этот эпизод (по-видимому, это единственное упоминание о нем в советской литературе), Чичерин подтверждает версию Хельффериха и отмечает, что вопрос был решен лично Лениным (Ленин и внешняя политика // Мировая политика в 1924 году. М., 1925. С. 5; см. также статью Чичерина в «Известиях» (1924. 30 янв. № 24 (2059). С. 2—3)).]. Вот что пишет Хельфферих о предложении Чичерина: «Ввиду сложившегося общественного мнения открытый военный союз с Германией невозможен; но возможны параллельные действия. Его правительство собирается сосредоточить свои силы в Вологде, чтобы защитить Москву. Условием параллельного действия является то, что мы не оккупируем Петроград; желательно также, чтобы мы не входили в Петропавловск. В действительности такой подход означал, что, желая получить возможность защитить Москву, советское правительство вынуждено было просить нас защитить Петроград». Предложение большевиков предполагало, что немецкие войска, расположенные в Прибалтике и (или) Финляндии, войдут на территорию советской России, установят оборонительные линии вокруг Петрограда и поведут наступление на Мурманск и Архангельск, чтобы изгнать оттуда войска Четверного согласия. Но это было еще не все: Чичерин «был не меньше обеспокоен событиями на юго-востоке <...> После того, как я задал ему ряд вопросов, он наконец сформулировал, какого рода вмешательства они ждут от нас: «Мощный удар по Алексееву, и никакой в дальнейшем [германской] поддержки Краснову». Здесь, как и в случае действий на севере, и по тем же причинам, возможен был не открытый военный союз, но фактическое сотрудничество; однако это было необходимо. Этим шагом большевистский режим призывал Германию ввести свои войска на территорию Великороссии»197.

Хельфферих передал просьбу большевиков в Берлин, суммировав ее в краткой формуле: «молчаливое согласие большевиков на нашу интервенцию и согласованные параллельные действия»198. Одновременно он послал отчет, содержавший пессимистическую оценку ситуации в России. Главным источником авторитета большевиков, писал он, является широко бытующее убеждение, что их поддерживает Германия. Но на таком фундаменте нельзя всерьез строить политику. Он предлагал, чтобы Германия продолжила переговоры с теми антибольшевистскими группами, которые не симпатизируют Антанте, в том числе с Правым центром, латышами и Сибирским правительством199. По его мнению, если Германия просто демонстративно заявит, что перестает оказывать помощь большевикам, их противники поднимут голову и сами их свергнут.

И вновь рекомендации московского посольства были отклонены; на сей раз это сделал Пауль фон Хинце. Большевики, конечно, не друзья, рассудил он, но они «в полной мере» позаботились об интересах Германии, сумев парализовать Россию в военном отношении200. Рекомендации Хельффериха пришлись ему настолько не по душе, что 6 августа он вызвал его в Берлин. После этого посол так и не возвратился к своим обязанностям, которые исполнял менее двух недель. Хинце решил вообще ликвидировать беспокойное германское посольство в Москве, чтобы оно более не вмешивалось в германо-советские отношения. Через несколько дней после отъезда Хельффериха все сотрудники посольства упаковали вещи и направились в Псков, а затем в Ревель, находившиеся в то время под немецкой оккупацией. С исчезновением германского посольства в России центр советско-германских отношений переместился в Берлин, где Иоффе, выступая от имени своего правительства, вел все переговоры по подготовке торговых и военных соглашений, заключенных двумя странами в конце августа. [Курт Рицлер, который здесь исчезает из нашего повествования, после войны вновь стал профессором во Франкфурте. Когда к власти пришел Гитлер, он эмигрировал в США, где вплоть до самой смерти в 1955 г. преподавал в Новой школе социальных исследований в Нью-Йорке.].

Неудавшиеся попытки некоторых немцев свергнуть большевиков имели любопытное завершение. В начале сентября генерального консула Германии в Москве Герберта Хаушильда посетил Вацетис. Латышский офицер, только что назначенный главнокомандующим вооруженных сил советской России, сказал Хаушильду, что он не большевик, а латышский националист, и что, если его людям пообещают амнистию и репатриацию, они полностью предоставят себя в распоряжение немцев. Хаушильд доложил об этом в Берлин и получил в ответ приказ прекратить это дело. [Baumgart. Ostpolitik. S. 315—316. Вацетис был советским главнокомандующим вплоть до лета 1919 г., когда его арестовали по обвинению в «контрреволюционном заговоре». Выйдя на свободу, он преподавал в Военной академии РККА. В 1938 г., в перерыве между занятиями, его вновь арестовали и вскоре казнили (Память. 1979. № 2. С. 9-10)].