Город святых и безумцев - Джефф Вандермеер

Но откуда-то Хоэгботтон нашел в себе мужество. Подавшись вперед, он обеими руками задвинул дверцу на место, наложил засов — почувствовав при этом, как что-то надавило с той стороны, потянулось ему навстречу. Неведомое коснулось его пальцев и обдало их холодком. Охнув, он отпрянул. Дверца дернулась раз-другой, потом затихла. Жердочка принялась яростно раскачиваться взад-вперед, будто ее что-то толкало. Потом и она тоже замерла. Внезапно.

Он не мог дышать. Не мог позвать на помощь. Сердце у него билось так, будто вот-вот разорвется. Он совсем не так себе это представлял.

Что-то невидимое подхватило отрубленную кисть и протиснуло ее между прутьев. Упав на пресс-папье, рука качнулась раз, другой и замерла.

Потребовалось пять или шесть попыток (пальцы у него вдруг стали негнущимися и неловкими, как два бревна), но ему все-таки удалось нашарить шнурок и задернуть шторку.

Потом он долгое время сидел, глядя на зеленый чехол. Ничего не произошло. Ничего дурного. Ощущение, что кто-то давит на прутья, исчезло, как только он задернул шторку. Лежащая у него на пресс-папье рука казалась нереальной. Она походила на алебастр. Она походила на воск. На свечку без фитиля. На обломок статуи.

Возможно, прошел час или минута, прежде чем он нашел бумажный пакет и, подталкивая ножом для бумаги, затолкал руку внутрь и скомкал мешок.

Некоторое время спустя в поле его зрения возник Бристлвинг.

— Бристлвинг, — проговорил Хоэгботтон. — Я рад. Рад, что вы здесь.

— А?..

— Видите эту клетку?

— Да.

— Я хочу, чтобы вы отнесли ее Ангдому.

— Ангдому? — Лицо Бристлвинга просветлело. Он явно счел это шуткой.

— Да. Ангдому. Скажите ему, что это подарок от меня. Что я предлагаю ее в знак возобновленной дружбы. — В душе он смеялся над будущим затруднением Ангдома. В душе он звал на помощь.

Бристлвинг же только фыркнул:

— Это разумно?

Хоэгботтон всматривался в него будто сквозь дымную завесу.

— Нет. Неразумно. Но мне все равно хотелось бы, чтобы вы это сделали.

Бристлвинг еще подождал, словно надеялся услышать что-то еще, но не услышал. Сделав несколько шагов к столу, он взял клетку. Когда он наклонился за ней, Хоэгботтону показалось, что он увидел у своего помощника пятно зелени на шее, под левым ухом. Неужели Бристлвинг уже заражен? Может, он уже опасен?

— И вот еще что. Возьмите себе отпуск до конца недели. Как только доставите клетку Ангдому.

Если его помощник собирается распасться на споры, пусть делает это в другом месте. Хоэгботтон подавил истерический смешок.

А Бристлвинг подозрительно нахмурился:

— А что, если я хочу работать?

— Это отпуск. Отпуск. Я никогда вам его не давал. За эти дни я вам заплачу.

— Ладно, — сказал Бристлвинг. Теперь во взгляде, который он бросил на своего хозяина, мелькнула, по мнению последнего, почти жалость. — Я отнесу клетку Ангдому и возьму недельный отпуск.

— Именно так я и сказал.

— Верно. Тогда пока.

— До свиданья.

Пока Бристлвинг пробирался по узкой, выложенной хламом жизнекрушений тропинке, Хоэгботтон невольно заметил, что его помощник кренится на сторону, точно клетка стала вдруг необъяснимо тяжелой.

Через пять минут после ухода Бристлвинга Хоэгботтон закрыл магазин. Чтобы запереть дверь, понадобилось всего лишь семь попыток.

Добредя домой, Хоэгботтон сказал Ребекке, что вернулся так рано потому, что узнал о смерти бабушки. Его дрожь и подрагивание в голосе, то, что ему надо было ее коснуться, она как будто сочла признаками горя. За прошедшим в молчании обедом он держал ее за руку.

— Расскажи мне, — попросила она после обеда, и он перечислил симптомы страха, как если бы они были симптомами утраты.

Куда бы он ни повернулся, перед его глазами вставала женщина из особняка, ее взгляд был то гневным, то печальным. Обрубки обильно кровоточили ей на платье, но она не делала ничего, чтобы остановить кровь.

В кровать они легли рано, и Ребекка обнимала его, пока он не нашел тропинку ко сну. Но и сон свелся к калейдоскопу мучительных картин. Во сне Хоэгботтон шел по квартире Самуэля Хоэгботтона, пока не попал в длинный белый коридор, которого никогда раньше не видел. В его дальнем конце стояли женщина и мальчик из особняка, а их окружали несметные богатства: антиквариат, достойный бога, и старинная мебель подмигивала ему в полированном многообразии. Он шел по ковру из тянущихся к нему маленьких отрубленных рук. Это вызывало тошнотворное отвращение, но он не в силах был остановиться: слишком многое манило его впереди. Даже когда он увидел, как его собственные руки, его собственные ноги криво врастают в стены на его же крови, он не смог задержаться ни на минуту. Пальцы были холодными, мягкими, молящими…

Тем не менее на следующее утро Хоэгботтон проснулся спокойным и полным сил. Клетка исчезла. У него появился еще один шанс. Он не испытывал желания пойти по стопам Самуэля Хоэгботтона. Даже клеймо у него на ладони пульсировало уже не так болезненно. От барабанящего по стеклам дождя он почувствовал себя счастливым по какой-то загадочной детской причине — из-за воспоминаний о том, как тайком выбирался из дома в грозу поиграть под черными тучами, как в редкий поход на рыбалку с отцом сталкивал в воду лодку, а крупные капли сеялись на темную, томную поверхность реки Моль.

За завтраком он даже сказал Ребекке, что, наверное, ошибался и им все же стоит завести детей. Рассмеявшись, Ребекка обняла его и сказала, что с этим разговором лучше подождать, пока он не оправится после смерти бабушки. Когда она не спросила его про приготовления к похоронам, он задумался, а не прознала ли она как-то, что он ей солгал. Перед уходом он крепко обнял ее и поцеловал. Ее губы отдавали жимолостью и розами. Глаза, как всегда, были загадкой, но он был не против.

В магазине, при благословенном отсутствии Бристлвинга, Хоэгботтон обыскал помещение, нет ли где грибков. Надев длинные перчатки и свежую маску, он большую часть времени провел в старой столовой, где ободрал колени, исследуя стол снизу и протирая все поверхности. Заключенные в зеркале микофиты как будто увяли, лишившись недавно обретенной жизненной силы. Тем не менее, вооружившись старой зубной щеткой и ножом, он полчаса радостно их выковыривал.

Потом, стянув перчатки и маску, как обычно, проверил гроссбухи, на сей раз читая записи вслух — ведь тут не было Бристлвинга, который бы на него хмурился. В голове у него, точно птицы в клетке, трепетали обрывки пугающих образов, но он не обращал на них внимания, погрузившись в рутину, дабы не позволять себе никаких сторонних мыслей.