Рим. Прогулки по Вечному городу - Генри Мортон

Подобный рассказ — бальзам на душу после ужасающих свидетельств черствости медиков в прошлые века.

По крайней мере два столетия всякий, кто приезжал в Рим, любовался закатом с холма Пинчьо, но очень мало кто когда-нибудь видел восход с Яникула. Однажды утром, проснувшись раньше обычного, я спокойно вышел из монастыря и пошел вниз по холму к собору Святого Петра, где заря еще не победила свет фонарей. Стоит пожертвовать часом-другим сна, чтобы увидеть площадь Святого Петра безлюдной. Кажется, единственное, что здесь движется, это вода в фонтанах, и единственное, что звучит, — тоже вода.

Идти от колоннады до вершины холма недолго и приятно, и я наблюдал, как светлеет с каждой минутой. На одной стороне холма — собор Святого Петра, а на другой — Тибр и Рим. Фонари теперь напоминали искры, горящие в сером холоде. Среди цветов и деревьев было восхитительно прохладно. Подо мной лежал Рим — большое размытое безмолвное пятно, в котором я мог различить лишь памятник Виктору Эммануилу, да некоторые башни и купола. Оглянувшись, я увидел, что собор Святого Петра уже вполне различим. Он готов уловить первые лучи встающего солнца. Рим лежал в прекрасной, благословенной тишине. В сотнях гаражей без движения стояли машины и «весны». И пока водители Рима пребывали еще в горизонтальном положении, я смотрел вниз на город, благодарный за этот за этот покой.

Я стоял и смотрел, лицом к нечеткой, неразборчивой массе крыш и куполов, а света с каждой секундой становилось все больше, и здания, церкви, башни и купола выплывали из утренней серости, обретая индивидуальность по мере того, как их снова наполнял свет: эти красные, коричневые и желтые тона Рима. И вот на безоблачном небе засияло солнце. Это зрелище рождения нового римского утра было гораздо удивительнее, чем любой закат. Все крыши и купола Рима сверкали и вспыхивали, белый мрамор памятника Виктору Эммануилу искрился, как айсберг, и рядом с ним я видел колокольню Капитолия. Слева я различил купол Пантеона, деревья Пинчьо и садов Боргезе, башни Тринита деи Монти и за памятником Виктору Эммануилу — два купола и башню собора Санта Мария Маджоре. На западе я различал линию синих холмов, где лежала вилла Тиволи, утопая в своих виноградниках, и еще больше холмов было там, где озера Альбано и Неми, спокойные в безветрие, тоже ловили первые лучи солнца. Я перешел дорогу и, взглянув вниз в направлении собора Святого Петра, увидел сияющий в утреннем солнце крест над куполом, а длинная тень обелиска указывала на церковь.

В наивысшей точке Яникула, глядя вниз на Рим, Гарибальди сидит на своем великолепном бронзовом коне. У Гарибальди царственная осанка и лошадь, должно быть, из королевских конюшен. Немного ниже — Анита Гарибальди едет на диком мустанге, который вот-вот понесет. При этом Анита не просто едет, она еще и держит ребенка и в то же самое время стреляет из пистолета. Контраст между ее волнением и статуарным спокойствием ее супруга, находящегося всего в нескольких ярдах от нее, вызывает беспокойство. Вам начинает казаться, что если бы Гарибальди только знал, что происходит с его возлюбленной так близко от него, какая ей угрожает опасность, он бы немедленно спешился и бросился ей на помощь.

Здесь запечатлен тот момент в полной приключений жизни Аниты, когда ей пришлось с маленьким ребенком бежать от врагов, захвативших ее в плен, и с оружием в руках через лес выбираться на свободу. Бесстрашная Анита была прирожденной партизанкой, и случай привел ее в самую гущу кочевой жизни с погонями и засадами, которая ей так подходила. Ухаживания Гарибальди за будущей женой, вероятно, были одними из самых лаконичных в истории. Он впервые увидел ее, взглянув на бразильское побережье с палубы корабля. «Я хотел, чтобы кто-нибудь полюбил меня, и немедленно», — рассказывал он потом. С палубы своего парохода он «увидел хорошеньких девушек, занятых повседневными делами. Одна из них понравилась мне больше остальных. Мне оставалось только сойти на берег. И сделав это, я немедленно направился к дому, на который так долго смотрел». Он подошел к Аните и сказал: «Девушка, ты будешь моей», — и, удивительно, она согласилась.

Еще один интересный персонаж, на которого я с удивлением наткнулся в то утро, был Джон Уайтхед Пирд, «английский гарибальдиец», бородатый гигант из Фоуи в Корнуолле, помогавший объединять Италию. Хотя другие англичане сделали для объединения ничуть не меньше, чем он, этот огромный меткий стрелок поразил воображение итальянцев. Его рота была вооружена новым оружием, револьвер-винтовками, которые американский изобретатель Сэмюел Кольт послал Гарибальди на пробу. Но у них был один недостаток — они сильно обжигали стрелка. Самый забавный случай с Пирдом вышел, когда его ошибочно приняли за Гарибальди. Однажды он вошел со своими людьми в город, и его встретили там, как великого освободителя. Так как для Гарибальди было стратегически выгодно, чтобы считали, что он там находится, Пирд с неохотой подыграл ему. Но скоро ситуация вышла из-под контроля. В честь Пирда — Гарибальди пропели «Те Deum», город был празднично освещен, к нему начали посылать депутации, пришлось сделать смотр войскам — в общем, ошарашенный англичанин, согласившийся выдать себя за другого, попал в очень неловкое положение. Все разрешилось приездом самого героя.

Прогуливаясь по Яникулу, я еще раз посмотрел на Аниту Гарибальди на ее бешеном скакуне и подумал о том, сколько же все-таки бронзовых и мраморных лошадей в Риме. Самая важная из них — лошадь, несущая по Капитолию сквозь века Марка Аврелия. Бронза еще хранит следы позолоты, и есть легенда, согласно которой, как только позолота сойдет, челка лошади превратится в поющую птицу и при первых звуках ее пения настанет конец света! Есть еще две великолепные мраморные лошади, сопровождающие Кастора и Поллукса на вершине лестницы, ведущей к Капитолию, и, возможно, из тех же конюшен — вставшие на дыбы лошади под обелиском на Квиринале, о которых паломники в Средние века сложили столько историй. Есть великолепная позолоченная упряжка лошадей, которой управляет на памятнике Виктор Эммануил, а слева, как зайдете в собор Святого Петра, — прекрасная летящая лошадь, изваянная Бернини. На ней сидит Константин Великий.

Я спустился к моему маленькому кафе на Виа делла Кончиллационе. Хлеб, как обычно, еще не привезли. Официант салфеткой смахнул крошки со стола и сказал, что зато он будет теплый. Пока он поливал апельсиновые Деревья в кадках, приехал мальчик на велосипеде и привез хлеб. И какой-то турист, с риском для жизни выйдя на проезжую часть, сделал первый сегодня снимок собора Святого Петра.