Эдинбургская темница - Вальтер Скотт

Герцог улыбнулся этому ответу, в равной степени профессиональному и национально-пристрастному, и распорядился оставить экипаж там, где он остановился. Потом он повел Джини по глухой тропинке, проходившей через густые и спутанные заросли, и остановился у двери, вделанной в высокую кирпичную стену. Дверь была заперта, но, когда герцог слегка постучал, человек, стоявший в ожидании за стеной, проверил, кто идет, через небольшую железную решетку, специально для этого сделанную, после чего открыл дверь и впустил их. Как только они вошли, дверь сейчас же захлопнули и заперли. Все это было проделано почти молниеносно: дверь закрылась с такой быстротой, а открывший ее человек исчез так внезапно, что Джини не успела даже рассмотреть его.

Они оказались в конце длинной и узкой аллеи, выложенной удивительно ровным и зеленым дерном, стелившимся, словно бархат, под ногами и защищенным от солнечных лучей ветвями могучих вязов; сама аллея благодаря причудливо переплетавшимся наверху изогнутым ветвям, создававшим торжественный полумрак, и рядам колонообразных стволов с обеих сторон напоминала узкий проход в древнем готическом соборе.

ГЛАВА XXXVII

… Я умоляю!

Слезами заклинаю. Эти руки,

Которые касались лишь святыни,

Такой же целомудренной, как ты,

К тебе с мольбой смиренной простираю!

Ты — Бог над нами. Будь таким, как он, -

Исполненным прощенья и пощады.

Несмотря на доверие, которое вселяли в Джини учтивые манеры ее благородного соотечественника, она была охвачена чувством, похожим на страх, когда оказалась в этом глухом углу наедине с человеком столь высокого звания. То, что ей разрешили ожидать герцога в его собственном доме и потом не отказали в личной встрече с ним, было уже само по себе явлением необычайным и выдающимся в жизни такого простого существа, как она; но оказаться его спутницей в поездке и потом внезапно очутиться с ним наедине в таком заброшенном месте показалось Джини чем-то до жути таинственным. Героиня с романтическим воображением могла бы приписать все это опасному и неотразимому воздействию своих собственных чар; но Джини была слишком благоразумна для таких глупых мыслей. Все же ей хотелось как можно скорее выяснить, где она находится, и узнать, кому она будет представлена.

Она заметила, что одежда герцога, хоть и обличала в нем человека знатного и светского (в те времена представители высших классов не одевались, как их кучера или конюхи), отличалась все же большей простотой, чем та, в которой она видела герцога в прошлый раз: в частности, на нем не было знаков отличия, полученных им за выдающиеся заслуги. Короче говоря, он был одет так же просто, как одеваются светские люди в Лондоне, когда выходят по утрам на улицу; это обстоятельство поколебало предположение Джини, что, может быть, ей придется обратиться с прошением к самим августейшим особам.

«Если бы это было так, — подумала она, — он бы надел свою сверкающую звезду и орден Подвязки, прежде чем появиться перед их величествами; кроме того, это место похоже больше на парк в усадьбе какого-нибудь лэрда, чем на королевский дворец».

В размышлениях Джини была доля истины; однако она не могла прийти к правильному заключению, потому что не имела достаточного представления ни о правилах этикета, ни об особых отношениях, установившихся между правительством и герцогом Аргайлом. Герцог, как мы уже говорили, находился в это время в открытой оппозиции к правительству сэра Роберта Уолпола и считался в немилости у королевского семейства, которому оказал такие важные услуги. Но королева Каролина поставила себе за правило относиться к своим политическим друзьям с осторожностью, словно понимая, что они могли в один прекрасный день оказаться ее врагами, а к своим противникам проявляла аналогичную же предусмотрительность, как будто полагала, что отношения их могут стать снова дружественными. Со времен Маргариты Анжуйской ни одна супруга короля не играла такой роли в политических делах Англии, и благодаря ее личному влиянию многие из убежденных тори были в ряде случаев вырваны из лона политической ереси; ибо после угасания в лице королевы Анны династии Стюартов они проявляли склонность встать на сторону ее брата, шевалье де Сен-Жоржа, лишь бы не отдать английскую корону дому Ганноверов. Супруг Каролины, отличавшийся главным образом отвагой на поле битвы и носивший титул английского короля, не зная ни обычаев, ни нравов англичан, находил огромную поддержку в ее редких качествах; и хотя он ревностно делал вид, что поступает согласно своей воле и желанию, на самом деле благоразумно следовал во всем указаниям своей более способной супруги. Он всецело доверял ей решение таких щепетильных вопросов, как установление различных степеней поощрения для колеблющихся сторонников, или наград для проверенных друзей, или методов воздействия на тех, чье расположение было утрачено.

Несмотря на всю привлекательность и элегантность образованной по тем временам женщины, королева Каролина обладала чисто мужским складом ума. По природе она была высокомерна и, невзирая на всю дипломатичность своей политики, не могла иногда сдержать взрывов неудовольствия; но когда благоразумие приходило на выручку королеве, редко кто старался с большей готовностью исправить ошибки, вызванные этой потерей самообладания. Ей больше нравилось сознание своей власти, чем внешние проявления ее, и все то разумное и популярное, что королева совершала по своему почину, она с готовностью приписывала королю, ибо понимала, что почет и уважение, выпадавшие на его долю, возвеличивают и ее собственный престиж. Желание Каролины удовлетворять вкусам короля было столь велико, что, когда ее стали одолевать приступы подагры, она из боязни, что не сможет сопровождать короля во время его прогулок, прибегала неоднократно к холодным ваннам, которые хоть и ослабляли приступы, но угрожали ее жизни.

Отличительной чертой характера королевы Каролины было то, что она неизменно поддерживала частную переписку с лицами, которым публично выражала прямое неудовольствие, а также с особами, бывшими по разным причинам в немилости у двора. Таким путем она держала в своих руках нити многих политических интриг и могла, не навлекая на себя никаких обязательств, предотвратить превращение неудовольствия в ненависть, а оппозиции — в восстание. Если благодаря каким-либо случайностям (против которых она принимала всевозможные меры) эта переписка бывала замечена или обнаружена, королева придавала ей видимость обычного светского общения, не имевшего ничего общего с политикой; с подобным объяснением был вынужден примириться даже сэр Роберт Уолпол, когда обнаружил, что его грозный и злейший враг — Полтни, впоследствии граф Батский, — имел личную аудиенцию у королевы.