Тайна черного камня - Геннадий Андреевич Ананьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Андрюша, дети, давайте побыстрей. Скоро поезд, а у нас вещи в камере хранения…
— Не спеши. Время есть, — успокаивал ее Андрей, отрезал от дыни ровный длинный ломоть, рассекал ножом мякоть и подавал ей зубастый ломоть, похожий на толстую пилу: — Ешь. В Прибалтике таких дынь не будет.
Дыню они осилили, а вот арбуз — не смогли. Первый отказался Женя. Похлопал мокрой и липкой рукой по круглому животу и заявил:
— Барабан.
— И у меня, во, — давнув пальцем в живот, произнес, Виктор.
— Тогда пошли, — сказал Андрей, вытер платком складной нож, убрал его в карман и, прежде чем взять корзину с фруктами, спросил: — Ну как, люди, понравилось?
— Во! — поднял большой палец Виктор. — Шашлык ух! Вкусный! И эта, как ее… белая…
— Мешалда, — подсказал Женя.
— А еще другая, жесткая?
— Халва, сын. Запомни — халва.
За разговорами не заметили, как подошли к вокзалу. До посадки на поезд оставалось не так уж много времени, и Андрей сразу же провел сыновей поближе к перрону, а Марию послал к камере хранения занимать очередь. Усадив детей на скамейку в сквере под тенью акаций, поспешил за вещами.
— Я винограда хочу, — сказал Женя. — Вот эту веточку.
— Кто тебе не дает?! — сердито спросил Виктор и выбрал себе самый большой персик.
Женя съел несколько виноградинок, потом начал вытаскивать из ягод зерна и рассматривать их. Зажал одно зернышко между пальцами, а оно выскользнуло и, стремительно пролетев несколько метров, угодило в красный пион, который цвел на газоне рядом со скамейкой. Жене понравилась эта неожиданная возможность поиграть, и он стал стрелять виноградными зернышками то в пион, то в желтые розы.
— Не балуй, — попросил его Витя, но Женя в ответ стрельнул зернышком в него. Витя нахмурился и еще раз предупредил: — Не балуйся.
А Женя не унимался. Наконец Витя принял вызов и тоже стал стрелять зернышками. Разломанные виноградины они бросали на дорожку у скамейки. Они не сразу заметили отца, который пришел звать их в вагон. Он же, с улыбкой понаблюдав за ними, сказал добродушно:
— Шалить можно, вот сорить — нельзя. Давай подбирай все.
Дети выстрелили друг в друга по последнему разу и принялись подбирать разломанные ягоды и бросать их в урну, а отец поторапливал:
— Быстрей, быстрей. Два звонка сейчас дадут.
Они вбежали на перрон, а в это время паровоз со свистом выпустил хлесткую струю пара, и дети остановились, остолбенев, и смотрели на черного великана, попыхивавшего паром и дымившего высокой трубой.
— Ух ты! — выдохнул Женя. — Поезд!
— Паровоз, сынок, — поправил Андрей и пообещал: — На первой же большой станции рассмотрим его. А сейчас — в вагон.
Возбужденные влетели в купе, но мать остановила их:
— Не пачкайте здесь ничего. Пошли умываться. И рубашки сменим.
Пока они умывались и переодевались, поезд миновал город и теперь проносился мимо хлопковых полей, зажатых со всех сторон, как частоколом, тутовыми деревьями; позади оставались небольшие кишлаки с оплетенными виноградником глинобитными домиками, густая высокая кукуруза, посаженная так близко от полотна, что, казалось, можно схватить из окна вагона ее цветущие метелки; вот поезд вырывался в бесконечную, выгоревшую до желтизны степь и в открытые окна вагона бил тугой волной горячий, сухой воздух, Витя и Женя не отходили от окна, боясь пропустить что-либо интересное. За их спинами стояли Андрей и Мария. Лицо у Андрея было задумчивым и грустным, а лицо Марии светилось счастливой улыбкой.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Еще не успев просохнуть и успокоиться после купания, они ввалились в квартиру и заполнили ее радостными возгласами и смехом. Потом расставляли только что привезенную из комендатуры мебель. Приглядывались, примеряли. И только когда мебель была расставлена, Мария решительно заявила:
— Андрюша, ты — на заставу? И детей возьми. Я буду мыть полы и стряпать. Обед через полтора часа. Хлеба не забудьте.
Но пообедать в новой квартире всем вместе им не пришлось. Мальчики скоро вернулись, и Витя сообщил:
— Папа в кишлак побежал. Кто-то кого-то избил.
— В поселок, Витя. Здесь кишлаков нет, — поправила сына Мария и начала собирать на стол, не дожидаясь, пока дожарятся котлеты. — Поедим поскорей и тоже в поселок сходим.
Не думала она в первый же день идти в поселок, но сообщение сына растревожило ее.
«Если просто драка — Андрюша бы не стал торопиться. Серьезное что-нибудь», но детям говорила другое:
— Конфет, пряников накупим. Рыбки копченой. Здесь же море, много рыбы разной.
— Мама, сладкий мячик, как на базаре, купим?
— Непременно, если будут.
— Халвы, мам.
— Ладно, ладно, всего накупим…
После обеда она погладила детям матроски, себе крепдешиновое платье, и, по-праздничному нарядные, они пошли в поселок по мягкой, устланной сосновыми иглами дороге. Сдавившие дорогу сосны, развесистые, разморенные жарой, заливали воздух терпкой удушливостью настолько, что трудно было дышать, но Мария говорила восторженно:
— Воздух-то, воздух! Целительный! Дышите, дети! Глубже…
— Голова, мама, кружится, — ответил Витя.
— С непривычки, сынок. Это вам не Памир.
Первый дом показался неожиданно, будто вынырнула красная черепичная крыша из тесной лесной чащи. Дом, почерневший от времени, обнесен был высоким тесовым забором, тоже темным, в мелких, словно старческие морщины, трещинах.
«Как в Азии, от мира отгораживаются», — с неприязнью подумала Мария. Она, с детства привыкшая жить открыто, не скрывать от людей свои радости и горести,
