i_166602c1f3223913 - Неизв.

промолчал. Солдат полез рукой подмышки, потер себе грудь и внимательно

уставился на свои ноги.

– Тут они меня всего злее едят. Вот, гляди, как у меня от них, от

сволочей, все красно, – сказал он. Затем он оделся, лег, положил голову

на ранец, вытянул ноги к огню и проворчал: – Швейк, братец ты мой, на

что это, на что?… Ослы мы с тобой, братец, скотина серая, быдло…

Утром, когда солдаты мылись в лужах среди полусгнивших коряг и только

собирались побаловаться кофейком, на взмыленной лошади примчался

ординарец; он вручил капиталу какие то бумаги, повернул коня и ускакал.

Сагнер взглянул на приказ, обернулся к офицеру, и минуту спустя лагерь

огласился криками:

– Тревога! Тревога!

– Чорт бы вас побрал, обормотов! – орали взводные и капралы. – Наденете

вы амуницию или нет? Пошевеливайся, русские уже подходят! Шевелись, говорю, ребята! А то лезут в амуницию, словно упрямая кобыла в хомут!

Ну, живо!

Батальон выстраивался, проклятия и ругань висели в воздухе.

– Ведь этак можно с ума сойти! Неужели же нельзя кипятку скипятить? Ну

ка, давай сюда котелок на уголья, пожалуй, жару еще хватит! –раздавались голоса.

А какой то шутник во все горло крикнул: – Неприятель никогда не бывает так близко, чтобы я не успел приготовить

себе гуляш с паприкой.

Снова выслали вперед авангард, который выделил кадета Биглера в головной

дозор и установил связь на флангах. Затем двинулись обратно через лес, тем же путем, которым и пришли, но несколько правее.

На опушке леса они встретили автомобиль, в котором восседал офицер

генерального штаба; он приказал остановить батальон, подозвал к себе

офицеров и, беседуя с ними, так отчаянно размахивал руками над

разложенной перед ним картой местности, что солдаты единодушно решили: – Стало быть, мы опять заблудились! Гляди, братцы, как он их пушит за

то, что они наделали глупостей.

– Ну, нет, брат, тут как будто не то. Ребята, слышал ли кто нибудь

сегодня перестрелку? Нет, потому что с утра ведь не было ни одного

выстрела. Может быть, уже заключен мир, и он приехал нам сообщить, куда

нам идти садиться на поезд, чтобы ехать домой? – заметил какой то

добродушный голос из задних рядов. – Вот недавно один ефрейтор шестой

роты, у которого есть невеста в прислугах у одного депутата в Праге, говорил мне, что она ему писала, как ее барин говорил, что скоро конец

войне, так как ему говорил об этом швейцар в министерстве в Вене, и это, конечно…

– Направление – на меня! Шагом – марш! – прервала его

разглагольствования зычная команда капитана Сагнера.

Авангард и головной дозор тем временем ушли вперед, и колонна сомкнутым

строем, без прикрытия, почти еще два часа шла лесом. Затем лес стал

редеть, появились просеки, и по проезжей дороге батальон перешел в

сосновый бор; кадет Биглер опять принялся за выполнение своей роли

щупальцев.

После небольшого привала двинулись скорым шагом вперед, словно надо было

обогнать русских. Добравшись до какой то прогалины, капитан Сагнер, ведший свою лошадь на поводу, самолично наступил на еще неостывшее

доказательство того, что здесь недавно проходил человек; а тщательным

исследованием кустов было установлено, что таких доказательств было

много на этой прогалине и что здесь несомненно отдыхала какая то

воинская часть.

Солдат охватило радостное возбуждение, а на лицах офицеров отразился

вопрос: побывали тут русские или наши? По запаху этого нельзя

определить, по внешним признакам – тоже нет; в прилипших к сапогу

капитана следах замечались вишневые косточки, немного мякины, кожица от

колбасы и несколько горошин, но все это так же легко могли съесть

русские, как и австрийцы.

Офицеры молча взирали на коричневую кашицу, и поручик Лукаш первым

высказал предположение:

– Уж не наш ли это авангард? Хотя после него не могло бы остаться так много…

– Нет. наш авангард не мог здесь остановиться, – возразил подпоручик

Дуб, – потому что иначе мы его догнали бы. Вероятнее всего, тут были

русские и заболели медвежьей болезнью от страха, а мы, – он с упреком

обернулся в сторону капитана Сагнера, – шли вперед без всякого прикрытия.

Вдруг подпоручик Дуб хлопнул себя по лбу.

– Да ведь это ж можно с точностью установить. Ребята, сбегайте в кусты и

принесите все, чем подтирались! – приказал он стоявшим ближе всех к нему

солдатам.

Солдаты исчезли в кустах и очень скоро вернулись с весьма странными

предметами, которые они держали при помощи двух прутиков или щепок: пучками травы, отломанными ветвями с листьями, белой лайковой дамской

перчаткой, изображением какого то святого, открыткой полевой почты; один

принес даже обрывок газеты с чьей то фотографией. Тем, кто принес траву

и листья, подпоручик приказал бросить эти предметы и взял у одного

солдата открытку полевой почты. Она была написана по венгерски, и потому

он не мог попять, о чем в ней говорилось; по все же он так обрадовался

ей, что торжествующе заявил капитану Сагнеру: – Я почему то вдруг вспомнил, что при занятии одного лагеря было

приказано первым делом обыскать отхожие места; ведь таким образом легче

всего установить, какая неприятельская воинская часть там стояла. Итак, перед нами, – он перевернул бумажку, – перед нами… нет, не могу

прочесть: слишком уж она замарана. Впрочем, это даже не столь важно. Во

всяком случае, тут были не русские. Ну ка, давайте мне обрывок газеты.

Как она называется? «Копживы»? Вот видите, газета, да еще чешская!

Солдат на палочке протянул ему к самым глазам бумажку, и подпоручик Дуб

вслух прочитал последние слова последних строф какого то патриотического

стихотворения, где говорилось о блестящих победах над сербами и русскими.

Газета, в которой оказались стихотворения, настолько увлекла подпоручика

Дуба, что он, забывшись, взял ее в руки, чтобы прочесть всю до конца. Но

бумага прилипла с обоих сторон к его пальцам, и его обоняние

предупредило его, что он в чем то вымазался. Он выронил бумажку и, вытирая пальцы носовым платком, с обворожительной улыбкой обратился к

поручику Лукашу:

– Латинская пословица гласит: «Inter arma silent musae» – то есть когда

говорит оружие, молчат музы. К счастью, у нас это не так. То, что я вам

прочел, я нахожу прекрасным, лойяльным, патриотическим стихотворением.

Жаль, что оно не дошло до нас целиком. Я прочел бы его при случае

солдатам и уверен, что оно подняло бы дух. Словом, господа, я могу

поручиться, что тут незадолго до нас проходили наши.

Капитал Сагнер сердито отвернулся, а поручик Лукаш оттолкнул носком

сапога обрывок газеты в сторону и предложил: – Может быть, прикажете это вымыть? Ведь эти солдаты – такие свиньи! Тут

патриотическое стихотворение, которое могло бы поднять дух армии, стихотворение, в которое поэт вложил всю свою душу, а такой обормот

подтерся им, как будто на свете нет другой бумаги.

И его улыбка была при этом полна сарказма и иронии.

Затем отряд двинулся дальше. Прошел час, никто не задумывался о том, что

давно уже утрачена всякая связь с авангардом. Около полудня подошли к

какой то поляне в лесу, откуда доносились человеческие голоса. Капитан

приказал выслать вперед разведчиков; они вернулись с донесением, что на

поляне расположился небольшой отряд австрийской артиллерии, чтобы

предоставить отдых измученным лошадям.

Батальон приближался к поляне, и солдаты радовались предстоявшему

привалу, как вдруг на опушке леса показался конный офицер. Он галопом

подскакал к капитану Сагнеру и рявкнул: – Какого полка? 91 го? Куда ж вы его ведете? Послушайте, однако! Ведь

это же не то направление! Ведь я же приказал влево!

И помчался сломя голову обратно. Капитан пришпорил коня и, догнав

офицера, отрапортовал ему, как полагается, и просил дать более точные

приказания, так как узнал в этом офицере начальника бригады. Но

приказаний он никаких не получил. Старик только упрямо твердил: «Я же

приказал влево!» – а когда капитан Сагнер повернул коня и козырнул: «Слушаю, господин полковник!»– старик заорал ему вслед: – Господин капитан, прошу заметить себе раз навсегда: не господин

полковник, а господин генерал майор!

Капитан Сагнер подумал, что ведь вот бывают же на свете идиоты, и поехал

обратно к своему батальону. Чтобы позлить бригадного, он нарочно дал

людям отдохнуть подольше. Никому и в голову не приходило, что их

авангард продолжал продвигаться в прежнем направлении, как он шел с

утра, что следовало бы его вернуть и что батальон остался без заслонов и

без авангарда. Он беспечно шел навстречу неприятелю, совсем так, как в

миловицком лагере он выходил на стрельбище упражняться в стрельбе по