Прости - Рой Олег

– Дорогие мои товарищи! В это непростое для страны время мы должны… должны… должны…

Речи произносить он умел. Чеканил слог, сверкал глазами. Вожак, трибун и пламенный агитатор.

Мне Родионов не нравился. И он меня тоже невзлюбил. Хотя особых поводов к тому не было, я нередко ловил его колючий, злой взгляд. Не знаю, чем я его раздражал. Может, тем, что не боялся и не раболепствовал? Так не я один, его многие считали болтуном, хотя вслух ничего такого, конечно, не говорили. Когда Родионов затеял это самое собрание по поводу моих учебных проблем (не слишком серьезных, если вправду), я здорово удивился. А Мишка Колокольцев, мой тогдашний приятель, советовал быть с Родионовым осторожнее. Да и в институте говорили всякое. Особенно по поводу выборов, после которых он стал комсоргом факультета. Вроде как имелась тогда и альтернативная кандидатура, но тот парень оказался морально несоответствующим. Не то спекулировал, не то в контактах с иностранцами был замечен, не то еще что-то. Чуть до исключения из комсомола не дошло. Из института он ушел и куда-то пропал. Подробности мне не известны, но сейчас думаю, что все это было делом рук Дмитрия Родионова…»

Снился Александру каток: по исчерченному узорами льду скользили невесомые девушки в белых платьях, с темного неба летел и кружился в такт таинственной, очень красивой грустной мелодии редкий снег, посверкивая в лучах спрятанных где-то прожекторов. Снежинки выглядели неправдоподобно крупными, а следы от коньков казались загадочными письменами, которые непременно нужно было расшифровать. Саша, может, справился бы, но рядом, опираясь на невысокий бортик, стоял человек в надвинутой на глаза черной шляпе и за что-то Александра очень строго отчитывал. Речь его звучала так же непонятно, как загадочные ледяные письмена. Только в голове навязчиво звучало: «Сегодня он играет джаз, а завтра родину продаст».

Проснувшись, он словно назло видению включил в ноутбуке именно джаз – тот, традиционный, новоорлеанский и около того. Более поздние эксперименты его пугали, как все непонятное. Может, знатокам оно и надо, не зря же пишут, что джаз – самое сложное для восприятия музыкальное направление, но он-то – просто слушатель, ему и Дюка с Эллой довольно. Время лета, и как легко жить, и отец твой богат, и мать прелестна, спи, малыш, не плачь!

Интересно, нравится ли знаменитая гершвиновская колыбельная деду? Почему они никогда не говорили о музыке? Хотя вот рок-классику дед вроде бы одобрял, когда Александр в машине включал «Квинов», «Нирвану» или «Роллингов», кивал, словно соглашаясь с чем-то. В последний год, когда пришлось из владельца таксопарка превратиться в простого водилу, Александр не заводил в салоне ни попсы, ни тем паче шансона, а дед посмеивался – нетипичный ты, Сашка, таксист. Но, может, «типичных» таксистов и в природе не существует, так, миф общественного сознания. Одна из коллег слушала лишь романсы, что при ее тяжелой, квадратной, почти мужской фигуре и почти таком же лице казалось немного странным. Но как там говорят: на вкус, на цвет все фломастеры разные? Наверное, и попса, и клубняк, и шансон чью-то душу радуют. Не из-за чего копья ломать.

Он подержал в руках серую тетрадку и, помедлив, положил ее обратно, на диванный подлокотник. Пропускать второй день подряд не стоило, да и в сервис пора было заехать, пусть ребята послушают, что там постукивает, не то огребешь проблем где-нибудь на маршруте, да еще, по закону подлости, непременно в глуши, где из всей помощи – только эвакуатор, да и поди дождись его. И, что греха таить, теплилась в глубине души детская надежда: если отложить удовольствие, жизнь вознаградит. Может, вечером к деду уже пускать начнут, можно будет у него спросить и фамилию Тоси, и полное имя, и прочие необходимые для поисков подробности.

В сервисе он пожалел, что не взял тетрадку с собой, возня с машиной затянулась до обеда, вполне можно было и почитать где-нибудь в уголке. Хотя это казалось не очень правильным. Под серой обложкой хранилась тайна, а тайны не любят публичности. Да и повозиться с машиной на подхвате у механиков – тоже удовольствие.

Равно как и держаться за руль, подумал он, выезжая на маршрут под моцартовскую «Женитьбу Фигаро». Да, сегодня – так. Не мощный Рахманинов, не беспощадный Вагнер, не загадочный Брамс – радостный, легкий, искрящийся весельем Моцарт. Не захочешь – улыбнешься в ответ. Нетипичный, значит, таксист? А меж тем даже в самые тучные времена он возил себя самостоятельно. Киру это раздражало: владельцу успешного бизнеса полагалось ездить с шофером. Успешным вообще много чего «полагалось»: одежные бренды, марки часов, список правильных курортов – ибо Статус. Не поймут-с. А ему так хотелось сесть за руль и погнать на север. В Карелию там или что-то в этом роде. Ехать, догоняя убегающий горизонт, и чтоб стелились ошую и одесную ленты то желтых, то зеленых полей, лесов с внезапными опушками, из которых подмигивают крошечные озера, деревенек с кучками бабулек, сторожащих ящики с «дарами»: молоком, творогом, грибами, яблоками и толстыми носками домашней вязки.

Может, и хорошо, что гонка за пресловутым «успехом» сломалась? Он ведь Джонни правду сказал, он в самом деле чувствовал себя сейчас лучше, чем тогда. Нет, не так. Не лучше. Спокойнее, что ли. И улыбаться легче стало.

У консерваторского подъезда маленькая кругленькая девушка в смешной буратинской шапке и здоровенных очках в кислотно-зеленой оправе что-то азартно доказывала длинному тощему парню в коричневом пальто, который хмурился и странно двигал правой рукой, как будто дирижировал. Смотрелась парочка комично, таким нужно возле ГУЦЭИ быть, а не у консерватории.

– Вы меня ждете? – В пассажирскую дверь ввалилась миниатюрная девушка в строгом черном пальто с серебряным скрипичным ключом на лацкане. Скрипичный футляр на фоне ее миниатюрной фигурки выглядел слишком большим. – Госномер вроде тот, что написали, но в марках я совсем не разбираюсь.

– Добрый вечер, – улыбнулся Александр. – Если номер тот, то, значит, я вас жду. Вам нужно в Трубный переулок, так?

– Именно. Вечно все путают его с Трубной площадью. А это…

– А это совсем в другой географии. Переулок маленький, так что не ругайте тех, кто его не знает.

– Да я не ругаю, я так… – Она прислушалась, пошевелила обтянутыми серой замшей пальчиками. – Моцарт, удивительно. Это вы специально, потому что вызов к консерватории был?

– Да нет, так далеко наши сервис-менеджеры не заходят. Я его сегодня почти весь день кручу. А вы, наверное, от классики устали уже?

– Что вы! – возмутилась пассажирка. – Разве от Моцарта можно устать? Но слушаю разное, конечно. И рок, и джаз, и… – она вдруг оглянулась, словно в машине мог затаиться подслушивающий шпион. – Даже в современной эстраде кое-кто есть вполне приличный. И, кстати, я сейчас в сопровождении «Синей птицы» играю, там всякое встречается. Знаете?

– Если вы про детский конкурс, то слышал, – искоса взглянув на пассажирку, Александр отметил, что она очень даже ничего. Не красотка с обложки, но в чем-то получше этих инкубаторских кукол. Вместо шапки копна густющих каштановых кудрей, лицо довольно узкое, смуглое, с тонкими чертами, разве что нос великоват, да еще и горбинка заметная, но глаза! При таких глазах нос может быть любым. Огромные, цвета темного янтаря, а в медово-карей глубине шальные искорки скачут.

– За дорогой следите, а не меня разглядывайте! – неожиданно резко бросила девушка.

Александр пожал плечами. Вряд ли стоило парировать высокомерие поговоркой, что и кошке позволено глядеть на короля. И на королеву тоже. Но королева права: его дело – дорога.

– Простите, – смягчилась вдруг королева. – Я не хотела грубить, и Моцарт у вас, и вы вроде нормальный, а я… Простите, день сегодня хоть брось. Разбить бы что-нибудь…

– Только стекла в машине не надо, ладно? – Он сказал это со смешком, шутки обычно даже на нервных неплохо действуют, хотя, конечно, не угадаешь.