Поворот - Вадим Фролов

Гринька и Петька обхватили друг друга и уже только покачивались — совсем, бедняги, обессилели.

— Вы чего, чокнулись? — спросил я.

— А ты что, забыл? — сквозь зубы и без всякого смеха спросил Гриня. — Мы испытываем Танькин метод. — И они опять принялись ржать.

Я даже рот разинул от удивления. Ну и чудаки! Как дети, второклашки какие-нибудь. Но, между прочим, кажется, на Фуфлу это действовало. Он топтался на той стороне, топтался, а потом решительно пошел к ним. Остановился на газоне и повторил, правда, не очень уверенно:

— А по мордам?

Рохлики слегка отступили, но смеяться не перестали.

— Ты отойди, — сказал Фуфло мне, — тебя я не трону, а этим рахитикам сч-час к-э-эк…

Я разозлился. Скажи пожалуйста — он меня не тронет. Ладно, подумал я, и тоже начал смеяться.

Фуфло совсем ополоумел. Огляделся по сторонам, ухватил с газона кусок какой-то трубы и с этой трубой пошел на Гриню и Петьку. Те сразу притихли и попятились. Ага, решил я, вот удобный случай испытать мой способ.

— Фас! — крикнул я Повидле и показал на Фуфлу.

Повидло завилял хвостом и посмотрел на меня.

— Возьми! — крикнул я и отпустил поводок.

Повидло кинулся к Фуфле. Фуфло остановился; с опаской посмотрел на Повидлу и бросил трубу. Рохлики опять заржали. С визгом, всхлипами и воплями. И Повидло вдруг зарычал — честное слово, первый раз в жизни я услышал, как он рычит, — и кинулся на Гриньку и Петьку. Те заорали дурными голосами и влепились в стену. И тогда заржал Фуфло.

— Ату их! Куси их! Так их! — орал он, приплясывая, а Повидло как бешеный прыгал перед ребятами и ужасно громко лаял.

— Уйми своего балбеса! — закричал Гриня, лягаясь.

— Куси их! — орал Фуфло.

— Держи свою псину! — вопил Петька, дрыгая ногами.

— Ко мне, Повидло! — кричал я.

Наконец я ухватил этого подлого пса за ошейник и дал ему хорошего пинка. Он сразу присмирел, но обиделся. Злой, как черт, я пошел на Фуфлу.

— А ну, катись отсюда! — сказал я.

Он хотел что-то вякнуть, но у меня, наверно, был такой вид, что он только сказал:

— Я что, я ничего, это вот они…

Потом хихикнул пару раз, помахал Грине и Петьке рукой и пошел на ту сторону.

— Трепачи! — сказал я Гриньке и Петьке. — Рохлики!

Они вначале вроде немного сконфузились, а потом накинулись на меня. Они орали, что я заступаюсь за Фуфлу, что я отрываюсь от коллектива, что они начали действовать, а я их не поддержал и что я вообще чуть ли не предатель.

— Еще и кабысдоха своего на нас натравил! — кричал Петька.

— Недоразвитый пес какой-то, — поддержал его Гриня, — весь в хозяина.

— А вы — герои, — сказал я. — А если бы он вас трубой?

— Кто? Он?! Да мы бы ему! — кричал Петька.

— Не посмел бы! — вторил ему Гриня.

— Еще как посмел бы, — сказал я. — Ладно, время позднее. Завтра обсудим.

— Нечего нам с тобой обсуждать, — сказал Петька. — У тебя у самого дела… с милицией.

— Ага, — сказал я и пошел домой. Отошел на несколько шагов и оглянулся, а они стоят и машут друг на друга руками. Обсуждают. Ну в пусть машут. Пусть обсуждают. Рохлики!

Время было не слишком позднее, но дома уже все спали — утомились: тетка Поля с дороги, мама от встречи, а Мишка с Олей, наверно, просто объелись. Я стукнулся к дяде Саше — его все еще не было. Ну, что ж… тем лучше.

Я тоже улегся. Завтра воскресенье. Ворочался, ворочался — никак не заснуть. Все какие-то мысли в голову лезут. Разные. А главным образом про то, что, наверно, я так и останусь неорганизованным — опять день прошел почти без толку. Да и наглупил я порядочно. Зачем, например, ушел с урока? Или, например, зачем пошел к Басовой, а потом — в этот «Гном»? Тьфу-ты! — опять стихи! Стихи вдруг стали наползать на меня.

Зачем пошел я к Маше?Не надо бы ходить…

Но дальше, кроме «каши», никакой рифмы не подбиралось.

…Поел бы лучше каши,И нечего чудить!

И еще:

Пес Повидло залаял,А Фуфло испугался.И, как дым, он растаял,Но ужасно ругался.

Вот последнее — хотя это и не совсем правда — мне даже понравилось. Особенно: «И, как дым, он растаял». Это, по-моему, как это называется… художественный образ. «Как дым, растаял»…

Я начал засыпать и уже сквозь сон слышал, что пришел батя. Он заглянул в комнату, но сразу прикрыл дверь. За дверью снял ботинки и в носках тихо зашел.

— Пап, — сказал я шепотом.

— Не спишь? — спросил он.

— Ты ложись на Мишкиной раскладушке.

— А он где?

— Он на Олиной кровати, а Оля с мамой и тетей Полей.

— Ага, — сказал он и начал в темноте раздеваться.

Потом в трусах и в майке присел ко мне.

— Слушай, Сень, ты, если рано проснешься, разбуди меня. Поговорить надо.

— Ладно, — сказал я.

— Ты, Вася? — спросила мама сонным голосом. Она всегда просыпается, когда папа приходит.

— Я, Люда. Спи, спи, — сказал папа тихонько и улегся.

Раскладушка под ним заскрипела, и уже через минутку я услышал, как он задышал глубоко и ровно. Заснул. Он всегда засыпал сразу. «Солдатская привычка, — говорил он, — меня и пушками не разбудишь». И действительно, мы могли шуметь сколько угодно, он не просыпался. Но, между прочим, если какой-нибудь посторонний шум слышался, например, дядя Гриша, сосед, на кухне табуретку уронит или за окном кто-нибудь заголосит, он сразу поднимал голову и прислушивался и, если считал, что все в порядке, опять сразу засыпал. И вот он заснул, а у меня сон прошел, и я опять начал ворочаться.

А потом я услышал громкий шепот на маминой кровати. Это тетка Поля спрашивала маму, часто ли папа так поздно приходит.

— Часто, — вздохнув, сказала мама. — Работа такая.

— Провались она, такая работа, — сердито сказала тетка Поля. — Что за жизнь?!

Я не хотел слушать и натянул одеяло на уши» но тетка Поля шептала так громко — тихо она не умела, — что как я ни старался, а все равно слышал. Тетка Поля то ругала, то жалела маму, а мама возражала, но как-то не очень уверенно. А ругала ее тетка Поля за то, что у мамы с таким мужем совсем жизни никакой нет. Сидит сиднем дома, никуда не ходит, даже в отпуск и то по-человечески никуда не съездит.

— Я ж болею часто, Поля, — говорила мама, — куда уж мне разгуливать-то. Я и на работу-то почти не хожу — все бюллетени да бюллетени. Мне уж и инвалидность предлагают…

— А раз болеешь — надо лечиться, — шипела тетка. — Был бы хороший муж, он бы тебя из санаториев да домов отдыха не отпускал бы.

— Я ездила… — говорила мама.

— Ездила, ездила! Вон и квартиры настоящей с такой-то семьей и то получить не сумел, а очередь — когда она еще подойдет-то, эта очередь, — гнула свое тетка. — Нет, не практичный он человек, не хозяин он, твой Василий.

— Он о себе не думает, — сказала мама.

— Он и о себе не думает и о вас не думает. Вон, Сенька у вас совсем в прислугу превратился. А ему учиться, развлекаться надо.

Ну и тетка — до чего же вредная оказалась. Мне даже крикнуть захотелось — пусть не выдумывает, я и учусь и развлекаюсь, а квартира у нас обязательно будет, и батя нас всех любит и старается, чтобы нам нормально жилось, только времени у него действительно мало. Конечно, я этого не крикнул, а взял и сунул голову под подушку, чтобы не слушать, что она там еще плетет, а то чего доброго не выдержу и запущу в нее подушкой. Но, честно говоря, чем-то ее слова меня зацепили. Не тем, конечно, что у нас квартиры еще нет отдельной, а чем-то таким… не знаю даже, как сказать. Вот и стихов батя не знает, и поговорить ему со мной все времени нет, а когда мы вместе с ним куда-нибудь ходили — я уж и не помню. Кажется, года три-четыре назад он нас всех в зоопарк водил. И еще два раза в кино ходили. Один раз в Павловск ездили. Больше не помню. И чего-то у меня на сердце кошки зацарапали.

В воскресное утро я проснулся позже всех. Огляделся. В комнате никого, а из кухни слышен громкий тети-Полин смех и другие голоса. Я вскочил и в трусах вышел в коридор и налетел на Ангелину Павловну.

— Сеня, — сказала она строго, — ты уже взрослый мальчик, почти юноша. И неприлично разгуливать в таком виде в общественном месте.

Вот ведь, обязательно настроение испортит! Я, конечно, извинился, но, между прочим, подумал: а в этих, как их, бигудях и в халате прилично в общественном месте разгуливать? Ну, да ладно, не до нее мне сейчас.

Батя тоже был в кухне. И веселый. Я даже удивился — такой он был веселый.

— А-а! Сеня! — закричал он, когда я вошел. — Ну и спал ты!

— Ага, — сказал я.

На плите что-то шипело и скворчало. Тетка Поля, красная, как вареный рак, чего-то там колдовала и все время кричала и хохотала, мама сидела на табуретке, Мишка — подумать только — чистил картошку, а Ольга терла морковку. И этот подлый Повидло тоже был здесь и подхалимскими глазами смотрел на тетку Полю, авось отломится что-нибудь. И на меня никакого внимания не обратил, как будто я для него пустое место.