Темнодушие. Темница Прокси (СИ) - "Коммандер Стась"

— Не бойся, твое сродство с мраком не повысилось. Эхо ты тоже произвела довольно слабое. Я же не дурак подсвечивать тебя на радость Врагу!

Через некоторое время они собрались в путь. Вновь они шли рядом, но капитан чуть впереди — и вовсе даже не рядом, а каждый в своем маленьком космосе, как теперь знала девушка. Катарина совершенно не представляла, куда нужно идти, да и почему, собственно, нужно идти? Есть ли в Пустоте вообще расстояния, которые можно было бы измерить шагами?

— Мы просто должны закрыть гештальт. Бездна пустит нас в очередной мир, если мы сами поверим, что дошли до него, — объяснил капитан в ответ на ее сбивчивые вопросы. — Я же говорю, Пустота очень доверчива.

— Так кого вы держите в Тюрьме, если не секрет? — решилась спросить Катарина.

— Прокси, — коротко бросил Ковальский, вмиг погрустнев.

— Кто это, Прокси?

Капитан несколько секунд подумал и нехотя процедил:

— Тёмный ангел.

И вновь она не сразу заметила переход. Просто в какой–то момент поняла, что воздух стал холодным и совсем сухим, а сквозь опущенные ресницы пробивается тусклый свет.

Они шли по песчаному мостику, переброшенному над черной пропастью из ниоткуда в никуда, а далеко впереди из темноты проступал чуть более светлый островок, покоящийся среди вод таких спокойных и чистых, что окаймляющая остров круглая колоннада отражалась в озере совсем без искажений. Лишь через несколько минут Катарина поняла, что ошиблась: не было здесь никакого озера, просто островок был висящим среди пустоты диском, и колонны украшали его с обеих сторон.

Они ступили на шершавую каменную поверхность. С удивлением она увидела обычную тротуарную плитку — серые и красные блоки были сложены бессистемно, без малейшей попытки создать какой–нибудь узор. Катарина не могла понять, как освещается этот каменный круг. Никаких фонарей видно не было, тем не менее, диск был залит неярким, не дающим теней светом — весьма неприятным, скрадывающим грани предметов, вызывающим желание протереть глаза и проморгаться. Лишь впереди, за колоннами ярким пятном светился центр диска, будто бы в него сверху били лучи прожекторов. Только вот прожекторов не было.

Однако, о странностях и несуразностях этого места ей долго думать не довелось. Они проходили между двумя колоннами, и Катарина ощутила уже знакомые волны отупляющей дурноты и гнусный привкус во рту. Подняв взгляд на ближайшую колонну, сложенную из все той же плитки, она увидела, что на пятиметровой высоте ее венчает насаженный на штырь желейный мешок. Он был похож на те натуралистичные макеты человеческих туловищ, у которых под полупрозрачным баллистическим гелем есть имитации костей и внутренних органов, что брызгают «кровью», если их кромсать клинком или дырявить из огнестрела. Только этот макет был каким–то бракованным: белесые кости были искривлены и скручены в подобие спирали, а голова вдавлена в туловище, так что шары глаз вылезли из глазниц и торчали один из носовой щели, другой из шеи, едва ли не у затылка.

И вот этот мешок с костями без остановки вибрировал, распространяя волны мрака, крутил глазами под слоем геля, содрогался всеми своими раздавленными органами. Катарину и саму перекосило от омерзения, когда струйка красной жидкости вдруг перетекла из паха макета в его деформированную голову.

— Что это за мерзость? — слегка обернулась она к Ковальскому, не выпуская мешок из поля зрения.

— Это… Ты лучше особо не всматривайся. Это — Ретрансляторы, — неохотно ответил капитан.

Ей, впрочем, уже и не нужны были объяснения. Осязая темные волны, тошнотворным приливом бьющиеся под ее диафрагмой, чувствуя пульсирующее предвестие головной боли, несглатываемую липкость отдающей металлом слюны в горле, она и так все поняла.

Злая сила неумолимо толкает этих несчастных навстречу Тьме, к самому пределу, куда ближе, чем подвел ее Ковальский по дороге в Тюрьму. И, когда душа Ретранслятора выгорает, оставляя лишь агонизирующий комок оголенных нервов, за мгновение до Вознесения временная петля откатывает бедолагу к самому началу. Так, чтобы все можно было повторить заново. Так, чтобы он помнил, что его ждет. Так, чтобы он произвел еще больше темных волн. Так, чтобы эта пытка никогда не закончилась.

И это повторяется много раз в секунду.

Стоя под такой колонной, нельзя сказать «все будет хорошо». Самые светлые воспоминания превращаются в высохший потек рвоты на пыльном полу. Под этой колонной даже нельзя пожелать смерти. Ведь смерть — уже слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Зачем. Это. Они, — то ли произнесла, то ли подумала Катарина.

Ковальский взял ее под локоть и повел, обессилевшую и безвольную, прочь от Ретранслятора.

— Не очень–то жалей их. Они в полной мере заслужили личный ад, да и работа у них теперь полезная. Они собирают и переизлучают первозданную тьму. Создают аномалию в Пустоте, сквозь которую Враг не может увидеть ни это место, ни эсперов, ни Прокси. А часть их силы сдерживает саму пленницу. Враг не может увидеть свою посланницу, а та не может вырваться, — капитан горделиво обвел рукой пыточный зал. — Это — единственное место во всем мироздании, где Враг бессилен. И это — идеальная тюрьма.

— Но жить здесь невозможно, — констатировала Катарина.

— Верно. Для нас это стало большим разочарованием, — признал спутник. — Мы заплатили многими жизнями за технологию Ретрансляторов. Но с их помощью не построить убежища. Они просто производят что–то вроде турбулентности, наверное. В их подавляющем поле эспер сходит с ума за несколько дней. Потом — кататонический ступор, кома и смерть. Один из ученых был настоящим маньяком, он пробовал снять проклятие темнодушия с помощью лечебной, бляха, комы. Но доведенные до ручки эсперы возносились, едва их выносили из поля Ретранслятора.

— Эта Тюрьма довольно большая. Враг не видит такую лакуну в собственном теле? — они уже далеко отошли от колоннады, и способность мыслить возвращалась к девушке.

— Пустота постоянно подхватывает эхо и создает разнообразные аномалии. Сигнатура Тюрьмы неразличима на подобном фоне, да и меняется постоянно, — ответил капитан. — Я и сам нахожу сюда путь только по дорожным приметам.

— И среди этих аномалий вы не нашли чего–то более… щадящего? — с надеждой спросила Катарина.

— Мы много чего нашли, и многое применили при создании Тюрьмы. Небарионная материя[2], пустотные аккумуляторы. Говорят, наши коллеги из DARKA даже сделали бомбы, отрывающие от реальности куски. Но способ очистить от темного излучения хотя бы небольшую область нам пока неизвестен, — развел руками Ковальский.

Они ступили с тротуарной плитки во внутренний круг Тюрьмы, выложенный стальными листами. Те слегка пружинили под ногами, будто были уложены на слой резины. Здесь было очень светло, но Катарина не увидела ни источников света, ни бликов от них на металле.

В центре круга торчали четыре столбика; толстые железные цепи тянулись от них под шелковисто поблескивающее покрывало — очевидно, сковывая по рукам и ногам распластавшуюся под накидкой женскую фигуру.

Путники остановились в нескольких шагах от узницы.

— Стой здесь, Кэт, — попросил Ковальский. — Ни при каких обстоятельствах не подходи ближе. Даже если тебе покажется, что эта херня жрет меня, или что еще — не приближайся!

— Поняла тебя, — заверила Катарина. С какими–либо ангелами — темными или нет — ей, действительно, связываться не хотелось.

— Эй, ты! — кликнул капитан, сделав шаг к узнице.

И ангелица ответила. Будто шелковым платочком провела по затылку, по шее, дохнула теплым ветерком в ухо. Лепечущий, капризный голос, сладкий как мед. Рождающийся не в ушах, а сразу же меж ними. Бессмысленный, как… Глоссолалии, вспомнила Катарина полузабытое слово, ангельский язык[3].

Но она понимала речь Прокси — смысл рождался отдельно от голоса:

«О! Нет мне ни покоя, ни избавленья нет! За что судьба–судьбинушка карает меня юдолью сией: распята, обесчещена, томлюсь я вечность целую… И будто мало бед мне, так ты являешься ко мне: палач, насильник, мучитель! Что же, пей мою кровь, изувер! Тяни мои жилы! Давай же, насыть свою похоть неправедную, ведь беспомощна я и забыта всеми!..»