Час Самайна - Сергей Пономаренко

Коля, к своему удивлению, ничего не чувствовал от того, что убил несколько человек — ни радости, ни сожаления, ни рас­каяния. Среди юнкеров тоже были значительные потери. Ране­ных переносили в столовую, убитых — в учебные кабинеты. Полковник Куропаткин, возглавивший оборону училища, пос­тоянно был среди юнкеров, подбадривая, вселяя уверенность. По рядам юнкеров пробежал слушок, что из Михайловского замка получено сообщение по телефону: к ним на помощь от­правили бронеавтомобиль. Настроение сразу повысилось, по­слышались шутки и даже смех  — хотя, может, немного нервный. 

Стрельба по наступающим красногвардейцам теперь стала для Коли привычным занятием. Прицелился, выстрелил, перезаря­дил. Снова прицелился, выстрелил, перезарядил. Он уже даже не считал, сколько человек упало после его выстрелов. Другое дело, все время надо было быть настороже, не пропустить момент, когда раскаленный ствол пулемета на броневике повернется в его сторону. Стрельба красногвардейцев была не столь эффективна и в основном направлена на защитников первого этажа, которые и несли основные потери. Когда очередная атака была отбита и стороны вступали в беспорядочную перестрелку, Коля, как правило, в ней не участвовал, считая это лишним расходом пат­ронов, количество которых катастрофически уменьшалось. 

К двенадцати часам дня броневик для поддержки юнкеров не появился. Красногвардейцам подвезли два трехдюймовых орудия, которые установили на прямую наводку, и началось... Первые два снаряда с оглушительным грохотом взорвались на втором этаже, разрушив толстые стены, до этого дававшие ощу­щение безопасности, и количество потерь среди юнкеров резко возросло. Грохот взрывов, от которых болели перепонки, а на губах ощущался пресный привкус штукатурки, еще стоял в ушах У Коли, когда он, поддавшись чувству самосохранения, оказал­ся на лестнице. Орудия продолжали вести методичный обстрел верхних этажей училища. Раненых поспешно опускали в подвал. 

Правда, там оказались тела первых из погибших юнкеров, и это вызвало приступ истерии, выразившейся криками и моль­бой о помощи. Грохот взрывов сюда едва проникал, лишь чув­ствовалось, как дрожат стены. Вдруг все стихло. 

Послышалась команда: «Все, кто может стрелять, срочно на­верх!», и Коля оказался на первом этаже. Вместе с ним у окна встали четверо юнкеров. Во двор училища влилась новая толпа красногвардейцев, кто-то скомандовал: «Пли!», и смертоносный залп положил на землю первые ряды. Выстрелы следовали бес­прерывно и остановили нападающих всего в десятке метров от стен училища. Атакующие вновь откатились за ворота. Несколь­ко раненых на земле попробовали отползти к своим, но послы­шались одиночные выстрелы и они затихли. 

Коля возмущенно выкрикнул: 

— Господа, зачем же так? Это ведь раненые! Имейте состра­дание! 

— А они будут иметь к нам сострадание, когда окажутся здесь? — хмуро бросил долговязый курсант, стоявший рядом с Колей у окна. 

— Их здесь не будет! Мы этого не допустим! — твердо за­явил Коля. 

Со стороны ворот показалась делегация из двух человек — матрос и молодой парень в кожаной куртке с красной повязкой на рукаве, державший белый флаг. 

— Парламентеры! — прошелестело по рядам. — Идут дик­товать условия сдачи! 

Прогремело несколько выстрелов, матрос упал. Кто-то за­кричал:

— Не стрелять! Это парламентеры! 

Парень в кожаной куртке бросился назад и скрылся за во­ротами. 

— Полковник Куропаткин убит, отсюда и беспорядки. Каж­дый делает, что хочет, — сказал юнкер справа. 

—  Куропаткин убит? — переспросил Коля. — Кто же нами командует? 

— Один Бог знает. Наше дело стрелять и не допустить вра­га в училище. Но долго мы не продержимся! 

Прогремел орудийный залп, за ним другой. Снаряды, про­шелестев, взорвались на втором этаже. С потолка посыпалась штукатурка. 

— Все вниз, оставить только дежурных! — раздалась коман­да, и юнкера поспешили в подвал. 

Артиллерийский обстрел длился долго, и в результате об­рушилась крыша. Практически остался только первый этаж, все остальное превратилось в руины. Но и первый этаж силь­но пострадал. Воздух казался пропитанным гарью и порохо­вым дымом. 

— Все наверх! — послышалась команда. 

Коля был как в тумане, его сознание отключилось, он словно наблюдал за происходящим со стороны. Машинально стрелял и перезаряжал винтовку, особенно не целясь. Рядом свистели пули, но пока они его щадили. Из четырех юнкеров, прежде стоявших с ним у окна, невредимым остался лишь один, тот самый долговязый курсант. Остальные были ранены и спусти­лись в подвал. И на этот раз атака была отбита, однако патроны были на исходе. После атаки обычно следовал артиллерийский обстрел, но на этот раз было относительно спокойно. Велась вялая перестрелка, но и та вскоре стихла. По рядам юнкеров пробежало: «Ведутся переговоры! Нами отправлены парламен­теры обговорить условия сдачи». 

«Капитуляция? Значит, все жертвы напрасны? Где обещанная Полковниковым помощь из Михайловского замка? Где войска, идущие с Керенским, которые ранним утром были в Пулково? Ведь оттуда до Петрограда рукой подать!» — терялся в догадках Николай. Поступила команда сдать оружие, и он выполнил ее, не испытывая сожаления, что расстается с винтовкой. 

Безоружные юнкера начали выходить во двор, навстречу отрядам красногвардейцев. Те шли, ощетинившись штыками, под охраной двух броневиков, готовые при малейшей опас­ности открыть огонь. Вдруг послышался шум. Группа красно­гвардейцев бросилась вперед и принялась колоть штыками безоружных юнкеров, но командиры быстро навели порядок. Проходя возле того места, Коля увидел пять неподвижных окровавленных тел в юнкерских шинелях, распластанных на земле. Двор перед училищем был усеян телами погибших крас­ногвардейцев — их было очень много, больше сотни. 

Угрюмая колонна юнкеров под конвоем красногвардейцев вытянулась длинной извилистой змеей. Многие в окровавленных бинтах, тяжелораненых несли на носилках. Коля шел почти в са­мом хвосте колонны. В голове пустота, страха за свою жизнь не было. Когда колонна проходила по набережной вонючего ка­нала Мойки, из переулка показался отряд красногвардейцев. Они с яростными криками вклинились в колонну, отрезав группу юнкеров, в которой находился и Коля. Он увидел матро­са с дико вращающимися белками глаз, который с криком «Это тебе за братка Андрея!» вонзил в него штык. Коля почувствовал, как огнем опалило живот, и время для него остановилось. Пови­нуясь штыку и напору матроса, он сделал несколько шагов назад и, схватившись за рану, увидел и почувствовал, как штык с болью выполз из раны, освободив место струе крови. Сознание поки­нуло его. Когда он пришел в себя, то увидел, как небо стремитель­но уносится вверх, и почувствовал, что падает. Ледяная вода встретила его, на мгновение успокоив боль. В следующий миг, борясь с удушьем, Коля открыл рот, и зловонная вода ринулась в легкие, изгнав сознание и жизнь теперь уже навсегда. 

Из редакционной статьи «Позиция нашей партии» эсеров­ской газеты «Дело народа», 29 октября 1917 г.: 

«Целый день по всему городу происходили стычки между юнкерами и красногвардейцами, битвы между броневиками...

Залпы, отдельные выстрелы, резкий треск пулеметов слыша­лись повсюду. Железные ставни магазинов были опущены, но торговые дела шли своим чередом. Даже кинематографы с по­тушенными наружными огнями работали и были полны зри­телей. Трамваи ходили, как всегда. Телефон действовал...» 

— Вставай, лежебока! Уже шесть часов утра, — разбудила Зо­ряна Илью. Тот присел на кровати, глядя на нее невидящим взглядом пытающихся закрыться глаз. Но Зоряна, предполагая подобную реакцию, захватила бутылку с холодной водой, из которой щедро плеснула на парня. 

— Ты что?! — возмутился тот, окончательно проснувшись. 

— Собирайся и уходи. Скоро весь дом поднимется. Не хва­тало, чтобы кто-то из соседей тебя увидел! Да и родители, неровен час, приедут! 

— Здесь что, женский монастырь или... — Он не успел за­кончить фразу, как снова попал под душ из бутылки. 

— Уматывай! — раздраженно прикрикнула Зоряна. — Да поскорее!

Больше, чем вода, на Илью подействовал грозный вид Зоряны, и через несколько минут он, все еще зевая, был уже за дверьми, сопровождаемый строгим напутствием вызвать лифт на два этажа ниже. 

Отправив кавалера, Зоряна прилегла на кровать, но спать не хотелось. И она потянулась к верному средству от бессон­ницы — старому дневнику.

Петроград. 7 ноября 1917 года 

Во вторник вечером, часу в восьмом, приходит Аня и зовет меня в юнкерское училище. Подходим к воротам и спрашиваем, можно ли пройти в училище. А нас спрашивают, кто нам нужен. Мы называем фамилии всех знакомых нам юнкеров, и все они оказались в отпуске. С нами разговаривали двое юн­керов и красногвардеец. На мое удивление, что он знает всех юнкеров, ответил, что и сам является юнкером. Он расстег­нул шинель и показал под ней юнкерские погоны. Аня написала Сальцевичу письмо и не знала, кому из юнкеров его отдать, чтобы передали. А те наперебой хотели его заполучить. Они начали нас стращать, хотели обыскать, отвести в карауль­ное помещение, но, конечно, отпустили, хотя и неохотно. Наконец мы вырвались, но не успели дойти и до угла Симбир­ской, как слышим., что за нами кто-то бежит. Оказывается, нас догоняют юнкер-красногвардеец Николай Ефремов и сам Сальцевич. Они нас вернули, привели в приемную. Мы устро­ились на деревянных лавках и начали болтать. Я заметила напротив барышню, сидящую с юнкером, она оказалась сослу­живицей по банку. А Сальцевич был ее хорошим знакомым. К нам подошел еще один юнкер, который бывал с нами у кос­тра. Потом вышли все вместе из училища. Сальцевич где-то застрял, и на смену ему к нам припаялся хорошенький юнкер. Проводили нас на вокзал, а сами пошли на трамвай. Не успели осмотреться, как является тот самый медик, с которым мы познакомились в воскресенье на вокзале. Подходит к нам и на­чинает болтать. Он назначил Ане свидание у себя на кварти­ре, говорил пошлости и прочий вздор. Аня решила поехать на 10:30; и мы остались с ней. Явилась Ольга. Уселась рядом с нами. Очевидно, она хотела, чтобы мы познакомили ее с медиком, но я и не думала. Я ей стала говорить, что Таня переехала и хо­чет сделать вечер. Она спросила, кого Таня будет приглашать. Я сказала, что теперь у нас много знакомых юнкеров. При слове «юнкера» Оля сделала замечательную гримасу. Очевидно, ей не по нутру, что у нас так много знакомых, да еще и юнке­ра, которыми она очень бедна.