ЗАПИСКИ НЕПУТЕВОГО ОПЕРА - Виктор Караваев

– Бажанов, – сказал он, – определись сначала с цветом, а потом уж мы выберем лучшую из тех, что есть.

Бажанов подумал и начал определяться. Ярко-оранжевые нарядные машины были с негодованием отвергнуты как "слишком кричащие", синие оказались маркими, а серые – тусклыми. После долгих и мучительных колебаний, ясное дело, остановились на белой машине, поскольку благородного, столь любимого военными цвета хаки не было.

Стабильностью технологического процесса на заводе даже и не пахло. Каждая машина таила свои уникальные и загадочные дефекты. Наконец после долгих, изнурительных поисков одну более-менее приличную машину нашли, но у нее не закрывался бардачок. Дефект тут же поправил продавец: он подогрел крышку зажигалкой и ловко подогнул. Машина была куплена.

Следующие две недели Бажанов барражировал во дворах, боясь далеко отъезжать от дома, и учился выполнять "упражнение № 1" – заезжать в гараж, не касаясь зеркалами стенок.

К исходу третьей недели он перестал путать педали и принял безответственное решение – приехать на службу "своим ходом". Как ни странно, добрался он без приключений и, гордый за себя, в конце рабочего дня пригласил всех осмотреть своего боевого коня. Поскольку приехал Бажанов отнюдь не на "порше" и презентации не намечалось, особого интереса народ не проявил, но все-таки положенные ритуальные телодвижения вокруг машины были выполнены, и офицеры с чувством исполненного долга потянулись обратно. И тут Бажанов предложил подвезти желающих до метро.

Караваев и Баранов согласились. Для того чтобы выехать на дорогу, нужно было сделать левый поворот через полосу встречного движения. Бажанов без происшествий вышел на исходный рубеж и стал ждать, когда тактическая обстановка позволит ему выполнить сложный и ответственный маневр. Водитель вертел головой, как пилот фанерного По-2, опасающийся атаки "мессеров", но удачный момент все не представлялся. Если дорога была свободна слева, то по правой стороне обязательно кто-нибудь ехал; как только освобождалась правая сторона, возникал затор на левой.

Наконец Бажанов устал работать дальномером. приняв командирское решение, он нажал на газ, и "Ока" стала входить в вираж. Сразу же выяснилось, что решение было неверным, потому что слева от автобусной остановки отваливал "Икарус", а навстречу ему ехал грузовик. "Икарус", опасаясь тарана, замигал фарами и трусливо прижался к обочине; водитель грузовика тоже решил не связываться и остановился. "Ока", распугав все остальные машины, победно окончила маневр и двинулась в сторону Зеленого проспекта.

Опера вытерли предсмертный пот и уже ощутили себя в недрах прохладного и безопасного метро, как вдруг оказалось, что Бажанов забыл перестроиться, и свободу они смогли обрести только на следующей станции. Вообще, Бажанов был очень странным водителем: за руль он держался, как за горло классового врага, скорости переключал очень резко и жестко, отчего автомобиль двигался судорожными прыжками, напоминая эпилептического кенгуру.

Они уже были под самым светофором, когда зажегся желтый сигнал. Дисциплинированный Бажанов с похвальной реакцией вогнал педаль тормоза до самого пола, и тут члены экипажа ощу тили, что сзади на них наползает громадная тень. Витек оглянулся. Упираясь в асфальт всеми копытами, с визгом и шипением к ним подползал седельный тягач "вольво", на трейлере которого раскачивалось что-то вроде экскаватора или автокрана. Бажанов расклинился между рулем и педалями и перестал реагировать на окружающий мир. Хлопнула дверца кабины тягача.

– Ну, майор, – сказал Баранов с заднего сидения, – ты хоть голову прикрой…

К "Оке" подскочил водитель тягача, ощутимо искря злобой.

Он нагнулся к Бажанову, набрал полную грудь воздуха и… вдруг увидел, что машина забита людьми в форме, а за рулем – майор. С гигантским усилием он проглотил ком матерщины, застрявший в горле, сделал судорожный вдох и каким-то шипящим, посаженным, но истекающим ядом голосом, произнес:

– Товарищ майор, не могли бы вы мне указать причину столь резкого и неожиданного торможения?!

Агент…. Агентурная работа… Ух, сколько всего кроется за этими словами для человека непосвященного. А уж для посвященного сколько! Лучше оставаться непосвященным.

Вот так Караваеву открывалось агентурное закулисье, или, если хотите, Зазеркалье, где постоянно наблюдались совершенно шизофренические явления, кривлялись какие-то страшные рожи, и уже было непонятно: собака вертит хвостом или хвост собакой?

Так или иначе, но, находясь внутри системы, ты обязан жить по правилам системы, иначе она неминуемо тебя отторгнет. И за диссидентство свое придется платить… И здесь возникает очередной парадокс: ты начинаешь ненавидеть дело, которому служишь.

При всей очевидной любви к нему.

Впрочем, я отвлекся. Мы говорим об агентурной работе. Об этой загадочной, полной тайн агентурной работе.

Закрывшись в кабинете после рабочего дня, Караваев стал знакомиться с личными делами переданных ему на связь агентов. Раскрыв очередное дело, он увидел приятное, интеллигентное лицо.

Агент Галка… Так, чем же знаменита эта дама? В ее рабочем деле пара толковых, собственноручно написанных сообщений. Нормальный почерк, все знаки препинания на месте… Обычно наши клиенты двух слов без мата связать не могут, а про знаки препинания понятие имеют самое смутное.

Позвонив по оговоренному номеру, Караваев услышал в ответ:

"Надоели вы мне, идиоты". И трубку бросила.

Э-э, нет, подруга, так не пойдет. Вот она – подписочка-то о сотрудничестве.

Набрал номер снова. На этот раз ему ответили совсем уж неинтеллигентно. Грубо и цинично.

Выкурив сигарету, Караваев позвонил Савицкому – тому самому оперу, который ранее курировал агентессу.

Скис чего-то Гена, когда Витек свой вопрос задал, смешался.

– Не телефонный, – говорит, – разговор. Лучше давай-ка я к тебе лично подъеду завтра после семи. Посидим, потолкуем, по сто граммов хлопнем. А этой стерве пока не звони.

Назавтра Караваев весь день крутился на проверках, и про этот инцидент вспоминать ему было некогда. В восьмом часу явился Савицкий. С бутылкой, закуской и весьма бодрый с виду, хотя бодрость его, как показалось, скорее, напускная… Выпили, посидели, потрепались ни о чем, еще выпили.

Выбрав момент, Караваев спросил напрямую:

– Так что же это за агентесса такая, Гена?

– Это, – ответил тот, скривившись, – моя теща, чтоб ей ногу сломать.

Витек чуть маринованным болгарским огурчиком не подавился, уставившись на Гену с изумлением.

Многое уже было понятно про наше агентурное закулисье, но с вербовкой тещи он еще не сталкивался.

– Как же так? – спросил он, когда с огурцом все же справился.

– Как-как? План, будь он неладен, план… Проверяющего из управления ждали. Нужна была вербовка позарез, понимаешь? А у меня с тещей отношения тогда были тип-топ. Поговорил с ней, она: "Да нет вопросов… как для родного зятя хорошее дело не сделать?" Гена плеснул себе водки, выпил залпом и продолжил:

– А потом отношения испортились. Так теперь эта старая сука меня совсем заклевала: "Вот напишу в прокуратуру, вот напишу директору ФСНП! Тебя, дурака, с работы выгонят, погоны снимут…

"

Вот уж действительно: особенности национальной агентуры.

У каждого оперативника есть своя манера во взаимоотношениях с агентурой. И в оформлении этой самой агентуры также у каждого есть свой почерк. Один, оформляя официально агентов, дает им простые псевдонимы – Иванов, Петров, Сидоров. Другой же норовит что-нибудь эдакое выдумать, насколько фантазии и образования хватает. А у каждого начальника есть график контрольных встреч оперсостава с агентурой. Причем встречи эти должны проходить не реже двух раз в месяц – на них оперативник обязан давать задания агенту, ориентировать его и т. д. Конечно, в большинстве случаев никто эти графики не соблюдает, но бума ги все равно должны быть оформлены установленным порядком.

И на "сходках" начальник все время спрашивает про эти встречи, опера докладывают о принятых и зарегистрированных сообщениях, в общем, показывают, что работа идет, причем в соответствии с бумагами. Ну а начальство-то, естественно, тоже состоит из людей, а людям свойственны эмоции.

Был в свое время начальником отдела в Московском управлении полиции некий подполковник Галкин. И так случалось по утрам, что частенько настроение у него требовало поправки. Как к обеду поправит настроение – так нормальный человек, а до обеда докопаться мог до кого угодно. Служил там один опер – Серега Панов, вот он как раз очень любил своим агентам поэтические псевдонимы присваивать – Жозефина, Эсмеральда, Магдалина.

Вот Галкин однажды поутру к нему и прицепился на "сходке".

– Что у тебя за агентура такая: Брунгильда, Исидора какая-то?