Три аксиомы - Зыков Иван Максимович

Советское законодательство относит пригородные леса к первой, наиболее оберегаемой группе, наравне с почвозащитными и полезащитными насаждениями, курортными массивами и заповедниками. Обычные рубки в пригородных лесах запрещались; допускались только рубки ухода, имеющие большое значение для выращивания хорошего леса и играющие ту же роль, как прополка сельскохозяйственных культурных растений, а также санитарные рубки, то есть уборка умерших и пораженных болезнью деревьев. Эти рубки необходимы для оздоровления остающегося на корню древостоя.

Не исключается, конечно, возможность воровских самовольных порубок, но они случаются не чаще, чем хищение вещей из запертых квартир или кражи бумажников из карманов пассажиров в троллейбусах.

Стало быть, в плохом состоянии подмосковных лесов виноват отнюдь не топор. Да и вообще мы привыкли чрезмерно преувеличивать отрицательную роль топора.

Возьмите, к примеру, отдаленный Уваровский лесхоз. Он лежит за Можайском и граничит со Смоленской областью. Там регулярно ведутся промышленные лесозаготовки, и все же лесов там больше и леса сохранились лучше, чем в ближних окрестностях Москвы.

Уваровские леса таковы, что дивиться на них надо, экскурсии туда устраивать, картины писать.

Уваровка названа по имени графа, владевшего здесь большими имениями, и это вполне заслуженно, и нет тут никакой обиды нашему социалистическому сознанию. Граф Уваров был археологом, основал в Москве Исторический музей, заботливо занимался лесным хозяйством и оставил нам хорошее наследство. У нею работал лесничий К. Ф. Тюрмер — великий умелец осушать заболоченные земли и сажать на них леса. Делал он это без всяких дорогостоящих проектов, без изысканий, комиссий, консультаций, просто на глазомер:

— А ну-ка веди плугом борозду отсюда на тот ложок!

И получалось всегда метко. Уж очень верный был у него глаз. Ошибок не было. Осушительные канавы действовали безотказно.

Тюрмер работал полвека — с 40-х до 90-х годов прошлого столетия. В свое время он не пользовался ни широкой известностью, ни высоким авторитетом: ведь не профессор, а простой лесничий, да еще у частного владельца. К тому же Тюрмер всегда выступал против господствующей моды. Когда в 1883 году вице-директор лесного ведомства Китаев обратился к лесоводам и к частным владельцам лесов с призывом поберечь леса и отказаться от рубок, потому что леса в средней полосе России истощены, расстроены, ухудшены, Тюрмер в ответ напечатал в газетах открытое письмо: верно, леса совсем дрянные, а раз они никудышные, то надо их поскорее вырубить к чертовой матери и на их место посадить хорошие, другого пути к улучшению лесов нет.

Дело, конечно, не в словах, а в практической деятельности. Тюрмер беспощадно вырубал жиденькие осиннички да ольшаники и на освободившемся месте создавал прекрасные сосновые и еловые насаждения. Они дошли до наших дней, и вот теперь скромного лесничего признают крупнейшим лесоводом XIX столетия и подлинным преобразователем природы.

Он посадил также много лиственницы. Сейчас эти быстрорастущие и в то же время долговечные деревья вступили в лучшую пору зрелости и достигли исполинской величины. Стоят темнокорые цилиндры высотой в 42 метра. Ровные они и гладкие, без единого сучка. А на самой верхушке торчат во все стороны могучие ветви с темно-зеленой хвоей. Формой эти диковинные лиственницы не похожи ни на какое другое дерево, кроме разве экзотической кокосовой пальмы: голый ствол и большой пучок перьев на макушке.

Сказочный древостой! Если измерить объем стволов, растущих на одном гектаре, получится тысяча двести кубических метров. В наших обычных лесах запас древесины на гектаре бывает по 200–300 кубических метров. Цены нет такому лесу. Глядишь на это диво и убеждаешься, что человек умеет лучше выращивать, чем природа.

А в ближайших окрестностях Москвы состояние лесов совсем иное. Оно значительно хуже.

Почему же в оберегаемом от топора защитном кольце столицы мы за последние 20–25 лет были свидетелями массовой гибели древостоев и образования пустырей? Такая картина наблюдалась, например, в Лосином острове — самом обширном лесном массиве ближнего Подмосковья, в Балашихе, Кучине, Кускове и во многих других местах.

Не знаю, как сейчас, а три года назад, проезжая на электричке с Ярославского вокзала, я видел в дальнем конце Сокольников голые, почерневшие сучья мертвых деревьев, без единого листка. И это среди лета, когда деревья по законам природы обязаны зеленеть. Какое же это «зеленое защитное кольцо», если в нем так много обезлиственных и почерневших древесных трупов!

У нас существует обывательское наивное мнение, что достаточно причислить лес к первой группе, объявить заповедником, запретить в нем рубки и вообще не трогать — и он якобы вечно будет существовать в самом прекрасном виде.

Нет, этого мало. Надо еще вести в лесах работу. И особенно большой работы требуют такие трудные леса, как пригородные.

А трудные они потому, что существуют рядом с огромным числом людей, заводов, построек, дач, и условия их существования не совсем обычны.

Леса, нафаршированные дачными поселками, городами, заводами, леса, где толчется много народу, — это уже не леса, а нечто совсем иное. Если лес застраивается дачами, то деревья перестают быть лесом и становятся уличным озеленением дачного поселка. А это меняет условия их существования.

Летом у меня в Москве гостила орава племянников, и на мне лежала забота их занимать, чтобы не скучали. Ну, конечно, первым делом знакомились с московскими достопримечательностями и порядком погоняли по столице. Наконец я им сказал:

— В Третьяковке были. Кремль смотрели, новый университет видели, в музеях были, по реке на теплоходе катались. Куда бы еще сунуться?.. Поедем теперь в лес!

— С удовольствием.

— Только, — говорю, — постараемся сочетать приятное с полезным. Будем не просто гулять, а станем изучать жизнь леса, постараемся понять, что такое там происходит.

Мои ребята поморщились:

— Изуча-а-ать? Ты, дядька, мучитель рода человеческого! Мы всю зиму учились, недавно с экзаменами расквитались, а ты предлагаешь сверхпрограммные уроки. Мы отдали делу время, настал для нас потехи час.

Пришла мои очередь опечалиться. Ведь вот все говорят про лес, и никто не откажется туда поехать, а не желают изучать и понимать. Даже мои собственные племянники.

— Ну, — говорю, — коли вы такие лодыри и лень вам лишний раз мозгами шевельнуть, ничего не поделаешь. Поедем гулять. Хотел вас свезти в хороший лес, да долго туда ехать. Ради простой гулянки я не согласен толкаться в переполненных поездах. Выберем место поближе. Наливайте в термос чаю, собирайте в сумку еду!

Через полчаса автобус подвез нас к ограде с вывеской: «Лесная опытная дача Тимирязевской сельскохозяйственной академии».

Слово «дача» употребляется в разных назначениях. Так называют не только летние загородные дома, но и лесные участки баз всякого жилья.

Мы вошли в ворота. Оттуда начинается аллея. Стоят на ней березы очень высокие и прямые, как белые струны, натянутые от земли к густому зеленому облаку листвы, закрывшему небо. Полюбовались мы на них, пошли дальше и очутились в лабиринте узких прямых дорожек между зелеными стенами густого леса.

По бокам дорожек идут металлические сетки или деревянные плетни, а местами натянута колючая проволока. Деревья стоят в загородках, как животные в зоопарке. Ходить разрешается только по дорожкам. Перелезать через загородку и приближаться к деревьям нельзя.

Совсем недавно, лет пять назад, всюду дежурили лесники в форменных тужурках с зелеными кантами. Они следили за поведением гуляющих, не позволяли сворачивать с дорожек, перелезать через плетни и соваться куда не следует. Сейчас лесников в форменной одежде не видно, но публика уже приучена и держится в рамках, в лес не вторгается и землю под деревьями не топчет.