История села Мотовилово. Тетрадь 8 (1926 г.) - Иван Васильевич Шмелев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Семечки, орехи, конфеты, пряники – полны карманы у девок и ребят. Традиционные тёщины блины не сходят со стола при угощении молодого зятя. Молодые новожёны всю масленицу гостят в доме тестя, жеманно нежатся, пребывая все эти дни в весёлом настроении от выпивки и почёта. Весь народ, в продолжении всей масленицы, почти не сходит с улиц. А случись солнечный день, то и вовсе на улице нет прохода от толп людей. Даже зябкие старухи, одевшись потеплее в овчинные шубы, захватив из избы табурет или стул, усаживаются близ дороги и с большим интересом наблюдают за происходившим на праздничной улице. От весёлого катанья, от звона колокольчиков, бубенцов и глухарей, от лошадиного топота (обоза в 300 лошадей), от лихих выкриков, катающихся, от смеха, от песен, от звука гармоней и от общего гомона, в селе стон стоит.
Некоторым загулявшимся ребятам даже некогда сбегать домой, чтобы пообедать, но зато есть, когда сбегать в потребилку или к Дунаеву, чтоб пополнить карманы семечками, орехами и конфетами и угостить девок.
Герасиму Ивановичу Дунаеву лафа, у него в масленицу большой спрос на этот сладостно лакомый товар, то и дело к нему в дом через парадное крыльцо ныряют парни, благо его необычный дом расположен по средине главного сельского перекрёстка на Моторе. Тут же, на перекрёстке, в разноцветных нарядах, табунятся девки, в ожидании очередного их катания женихами. Около девок ухарски взбрыкивая, гуртуются парни. Копытисто-могучими ладонями, парни лапают пугливо визгливых девок, этим приёмом выпытывая характер у той или иной девушки.
– Эт чей, вон, парень-нахал, прямо-таки завертел девку-то! Так и вертит, так и вертит, она бедненькая никак от него вырваться не может? – с сожалением заметила старуха, наблюдавшая за праздничной улицей.
– Это Федька Лабин, он уж больше года, как за ней ухлыстывает, она его невеста, – сведуще пояснила ей Анна Гуляева, присутствующая тут же.
Во дворе, Василий Ефимович Савельев с сыном Минькой, запрягли своего Серого в санки, для катания минькиных невест. Серому на шею надели новенький хомут, облекли в новую добротную, звенящую бубенцами сбрую, запрягли в добротные санки. Праздничное настроение хозяев, невольно передалось и лошади. Серый буйно встряхнувшись всем своим сытым телом привёл в движение всю на себе упряжь: колокольчики, бубенчики и глухари весело и музыкально зазвенели, вперебой заговорили своим мелодичным перезвоном. А тут, есть было, чему звенеть: два колокольчика под дугой, один маленький колокольчик на шее лошади, шесть бубуенчиков-глухарей на хомуте, всего девять единиц – полная музыка звуков.
Торжествующий, по-детски горделивый Ванька, ликующе настежь расхлебянил ворота. Отец, ладонью шлепнул Серого по крупу, самодовольно скомандовал «Пошёл!». Серый бойко сорвал санки с места, весело зашагал со двора, весело направляясь к дороге улицы. Колокольчики и бубенчики, звеня, завели между собой разговор, сначала в полголоса, а потом и вовсю.
Выехав на дорогу, сидевший в санках и управляющий лошадью Минька, поддал Серого вожжой. Серый резво сорвался с шага и лихо понёсся вдоль улицы. Ванька с Панькой Крестьяниновым резвясь на дороге ловко прицеплялись к задкам санок.
– Эт чей, такой кудрявый, худощавенький, раскрасневшийся паренек? – спросила одна девка из середины щегольской артели, сидевшей в санках.
– Эт Миньки Савельева братишка, – ответила ей другая девка.
– А этот чей, черноглазый и курносый, досужий озорник?
– А этот, Мишки Крестьянинова брат.
Минька Савельев, в эту последнюю масленицу перед своей женитьбой, катался не так отчаянно, как в прошлом году. В этот раз он здравомысленно и со степенством взрослого человека выдерживал сам себя, старался не выходить из рамок приличия. В этот год он старался больше уделять внимание не буйному ухарству, а девкам, чтобы не уронить себя в грязь лицом перед невестами. Но он не помышлял и о том, чтобы кому-либо, дать обогнать в состязании быстрой езде «в обгоны».
Один парень-жених, Лазарь Круглов, в парной запряжке «гусем», решил срезаться с Минькой «в обгонки». Поравнявшись с Минькиным Серым, Лазарь кнутом распаливал свою пристяжную лошадь, не забыв вложить кнута и коренному. Лазарь, борясь за честь своего имени, чтобы обогнать Миньку, решил на карту бросить все: быстроту бега своих лошадей, свою удаль и ухарство. Но, не тут-то было. Минька, гопнув, приурезал Серого вожжами и тот понёсся во весь опор, не дав обогнать Лазаревой паре.
К вечеру второго дня масленицы запуржило. Метелица окутала село непроглядной мглой. В воздухе закружились, замельтешились крупные, похожие на хлопья ваты, снежинки. Все кругом завертелось, закипело как в котле. Избы, стоявшие вблизи, и то скрылись из виду, их заслонила сплошная сероватая мгла. Видимость стала не больше, как на три шага. Местами по селу видны были отсветы от горящих костров. Тихо! Только слышны были перезвоны колокольчиков с бубенцами запоздалых катальщиков. В такую-то темень и пришлось пьяному Якову Забродину возвращаться домой из гостей от кума по льду озера и внезапно он ввалился в прорубь, едва выбравшись оттуда, цепляясь руками за скользкие края проруби.
– Как тебя туда занесло?! – спросила Якова не на шутку перепуганная его жена Фектинья, когда он весь мокрющий вломился в избу.
– Как, говоришь, попал – черти затащили, вот как. Да видишь-ли, какое дело-то, – покойно начал свою оправдательную речь Яков, освобождаясь от намокшей одежды, с которой на полу натекла целая лужа воды. – Иду я по озеру-то и вдруг, будто кто-то меня приглашает, «Яков Спиридоныч, пойдем, грит, зайдём в кабак, и сам скрылся за дверью кабака». Я, да за ним, хотел добавить и не сделав трех шагов, как бух в прорубь. Ледяная вода живо привела меня в чувство, да так, аж куда похмелье полетело! Хотя я и редковато в церковь хожу, а тут пришлось и «Господи Иисусе!» промолвить. И если бы не было около проруби вмороженной оповестительной елки, я бы, наверно, и сейчас там мок.
– Не стаскать тебе своей головы, или черти тебя куда-нибудь пьяного-то затащат, или сам свою непутёвую башку сломишь! – жалливо и предупредительно высказалась перед мужем Фектинья.
– А може стаскаю! Не сломлю! – невозмутимо и хладнокровно отговаривался Яков, кряхтя, забираясь на печь греться.
Третий день масленицы – прощальное воскресенье, удался солнечным. Весь день ярко светило солнышко. Мартовское солнце не только ярко светит, но и излучает тепло. Поскольку этот день был 14-е марта
