Записки лётчика-истребителя - Федор Архипенко

Добрались мы на попутных автомашинах вначале до Полтавы, а затем и до Харькова.

Оказывается, немцы завершили окружение наших войск в районе Киева и развивали наступление через Кременчуг — Чернигов на Полтаву. В результате некоторые авиационные полки, в том числе и наш 17 иап, остался в окружении. Немногие сумели улететь. Зам. командира полка Семенов вылетел ночью и взял командира Дервянова в люк ЛаГГ-3. Улетело и еще несколько летчиков, остальные выходили с боями на Харьков.

Таким образом, наше звено вырвалось из кольца Киевского окружения, названного потом Киевской стратегической оборонительной операцией, тяжелейшей для Советской Армии в ходе всей Великой Отечественной войны, когда наши потери превысили полмиллиона человек. Окружение под Киевом было очень плотным, как тогда говорили, в «два кольца» и вырваться оттуда было почти невозможно. Только малые группы прорывались с боями к своим, в том числе и группа летчиков и техников нашего полка. Среди них я с радостью увидел, едва узнав, и техника своего самолета Александра Семенова. Наши однополчане не только с боями вышли из окружения, но и вынесли с собой знамя полка, что позволило сохранить часть.

Оборона Киева принесла нашим войскам большие потери. В этом большая доля вины Н. С. Хрущева, который безответственно заверил Ставку — Киев не сдадим. Все мы, «безлошадники», собрались под Харьковом на аэродроме Сокольники. Ночью город бомбили, сбрасывали САБы (осветительные бомбы) и удовольствие от пребывания в Харькове было небольшое.

В столовой на аэродроме кормили всех без аттестатов, а в городе в ресторанах было все, за исключением хлеба.

Как-то при выходе из столовой мы нежданно-негаданно встретили своего командира майора Дервянова. Мы ему очень обрадовались, обрадовался и он, увидав нас живыми. И хотя какой-то командир уже завербовал нас ехать на переучивание на Ил-2, мы остались с Дервяновым и поехали с ним в Чугуев. Там мне приказали принять отремонтированный ЛаГГ-3 и перелететь на нем на аэродром в Большую Даниловку.

В Большой Даниловке мы нашли бесхозную эскадрилью, которая прилетела из тыла, но полк, частью которого она была, уже был разбит или остался в окружении. В результате был пополнен, а фактически вновь сформирован наш 17 иап из двух эскадрилий: одна из Луцкого полка, которая прилетела из тыла на новых самолетах ЛаГГ-3, а другая эскадрилья — из нас и летчиков, возвращавшихся из окружения.

17 иап снова, как боевая единица, начал действовать. В основном мы прикрывали Су-2, которые летали в район Полтавы на бомбардировку войск противника.

В начале октября нам приказали перебазироваться на аэродром под Обоянью в Белгородской области. Теперь мы в основном прикрывали железную дорогу Сумы Белгород, по этой дороге увозили ценности и хлеб вглубь страны.

15 октября 1941 года я поднялся в небо в паре с лейтенантом Николаем Савиным. Оглядывая горизонт, заметили пожары. Там шел бой. Неужто фашисты продвинулись уже сюда? Савин развернул истребитель в сторону пожаров. Я следовал за ним. И тут мы увидели, как наши артиллеристы отражали атаки фашистов. Нужно было помочь батарейцам. Зашли вдоль дороги, открыли огонь из всех десяти пулеметов. На земле поднялась невероятная паника. Немцы начали разворачиваться вспять.

Возвращаясь на аэродром, я радостно думал: какой же он замечательный парень, москвич Николай Савин! Смелый, сообразительный, тонко чувствующий шутку.

Когда сели и вылезли из кабин, Савин сказал: — «Бежим на КП. Скорее!» Мы помчались на командный пункт. Полетами руководил начальник штаба подполковник Котов, Савин доложил обстановку, попросил: — «Разрешите нам с Архипенко еще раз немцев проштурмовать.» Начальник штаба поколебался. Такие вопросы обычно решал командир полка, но он находился в воздухе и подполковник согласился.

Мы отправились на стоянку, снова поднялись в небо. Пронеслись над рекой Псел и взяли курс на Сумы. При подходе к дороге увидели немцев. Снизились и открыли огонь из всех бортовых огневых точек. Очереди хлестали подобно огненному ливню.

Не успели мы выйти из атаки, как ударили немецкие «эрликоны». Пламя разрыва снаряда всплеснулось на обшивке мотора истребителя Савина. Нужно было немедленно уходить из опасной зоны. Ведущий будто угадал мои мысли, повел истребитель в сторону от дороги. Поначалу я увидел на его самолете дым, а затем и пламя. Николай выбрал ровный участок земли, сел. Я встал над ним в вираж. Увидел, как Савин выпрыгнул из кабины и, оставив парашют, бросился в сторону от «лагга». Затем он помахал мне руками. Я истолковал его жест как просьбу о помощи.

Выбрал площадку, снизился. Сел удачно. Лейтенант Савин уже бежал к моему самолету. Сейчас он заберется в фюзеляж, и мы вернемся домой. Топлива в баках достаточно. Я притормозил. И в этот момент стойки шасси подломились. Истребитель осел. Кровь с бешеной силой ударила в голову. Как это могло случиться на таком ровном месте?! Невероятно! Это — конец! И товарища не спас, и самолет не сберег.

Подбежал Савин, досадливо махнул рукой. Мы бросились к оврагу, укрылись в кустарнике. Отсюда и вели наблюдение. От дороги в нашу сторону свернул танк. Из люка танка высунулся немец, оглядел в бинокль овраг. Затем гитлеровцы из пулеметов обстреляли кустарник и укатили к дороге…

С заходом солнца за горизонт мы двинулись на зарево пожаров, на восток. Подойдя к шоссе, услышали немецкие танки и «форсировали» дорогу между танками, на пузе, благо шли они небыстро и с погашенными фарами. Перед этим попали на стоянку вражеского обоза, немцы что-то говорили между собой и кормили лошадей. Услышав их речь, мы обошли это место, взяв друг друга за руки — ночь была такая темная, что мы могли потерять друг друга. Продолжая путь, мы попали в болото, а затем подошли к речушке, которую не смогли форсировать и решили путь прекратить.

Всю ночь мы провели в копне сена, прижимаясь друг к другу то спиной, то грудью, а когда начало светать, высунули головы из копны и увидели вдалеке справа сонную укутанную туманом деревню, а напротив — лес. Двинулись в путь и, едва войдя в лес, встретили мужчину. Спрашиваем у него: — «Где немцы?», он замахал на нас руками и удрал. Прошли по лесу немного дальше, встречаем другого мужика и повторяем вопрос. Он вел себя спокойно, даже дружелюбно, ответил, что в деревне их нет, а вот на окраине леса, в хуторе, утром были. Забрали двух лошадей и ушли.

Мы жалобно просили у него переодеться, он посмотрел на нас и говорит: «Заходите с огорода, я встречу». С огорода зашли в дом, второй с краю хутора, быстро разделись, оставшись в чем мать родила. Он дал нам деревенское белье, какие-то рваные брюки, пиджаки и ботинки. Хозяину мы оставили свое военное обмундирование, яловые сапоги, летные свитеры и нательное белье. Я, на радостях, отдал первые свои ручные часы, купленные когда-то в Ковеле. Белье мы поменяли на деревенское, зная по опыту наших летчиков и техников — киевских окруженцев, что немцы проверяют его у тех, кто выходит из окружения. Этот колхозник дал нам на дорогу кусок хлеба и сала, мы, попрощавшись, ушли.