Заклятые подруги - Мария Мусина

И тут на Кудряшова нашло нечто вроде озарения:

— Виталий Александрович, а когда вы в последний раз видели Алевтину Григорьевну? — спросил Слава.

— Недели две назад, — ответил Виталий Александрович кротко. — Алевтина приезжала ко мне, просила составить некоторым людям астрологические карты. Ее интересовало, что будет, если данные индивидуумы соберутся вместе.

— Нельзя ли взглянуть на вашу работу? — церемонно осведомился Кудряшов.

— Нельзя, потому что я отдал все свои выкладки Алевтине Григорьевне. Вернее, Лене Долгову. Он заехал по поручению Коляды и все забрал.

— Давно ли? — Кудряшов буравил астролога взглядом.

— Дней пять назад.

— Вы не помните, какие дни рождения были обозначены в заказе Коляды? — Кудряшова стала уже раздражать необходимость тащить клещами из словоохотливого астролога информацию.

— Помню.

Кудряшов взял листок с космограммой Алевтины, перевернул его и сдержанно попросил:

— Напишите, будьте добры.

Виталий Александрович послушно черканул несколько столбиков цифр.

— И что же с ними будет? — Слава аккуратно сложил листок и спрятал его в карман.

— Ничего хорошего. В гороскопах некоторых из этих людей излишне напряжен Марс. Чужие планеты включают Марс, и создается некая агрессивная среда.

— Нельзя ли поподробнее? — угрожающе пророкотал майор милиции.

— Вы собираетесь всерьез заняться астрологией? — с иронией осведомился Виталий Александрович.

Кудряшов вынужден был признать свое поражение.

— Коляда не объясняла вам, почему не попросила об этой услуге свою подругу Верещагину? — спросил он, однако.

— Думаю, потому, что Лариса тоже была в этом списке, — потупился учитель.

Впрочем, об этом Кудряшов и сам догадался.

— Из квартиры Коляды исчез ее архив. — Слава не нашел ничего лучшего, как переменить тему. — Старые книги по черной магии, еще какие-то предметы магические. Вы их видели когда-нибудь?

— О, так это было убийство с корыстной целью? Впрочем, всякое убийство преследует какую-то корысть. Просто так никто никого не убивает, не правда ли? Архив не довелось посмотреть, а книги видел. Кое-что она мне показывала. Это были Бог знает какого века рукописные летописи исцелений одного из северных монастырей, рецепты, по которым проводилось врачевание. Ошибочно думать, что только на Тибете существовала издревле сильная медицина. Славянские народы владели природными возможностями исцеления практически в абсолюте. И их подход к телесному здоровью тоже содержал некие духовные заповеди, принцип внутреннего совершенствования. Просто это, так сказать, свое, родное, поэтому не вызывает у нас такого трепета, как восточная медицина, не так загадочно для нас. А стало быть, не так силен здесь и психотерапевтический эффект. Мы вот предпочитаем заниматься йогой, хотя эзотерика православия, если в нее вникнуть, для нас гораздо мощнее оказалась бы, поскольку естественнее и для нашего социума, и для нашей культуры, и для нашей души. Знаете, ведь когда старообрядцы боролись не на жизнь, а на смерть за свои обряды, в том числе и за то, чтобы креститься двумя перстами, — это была вовсе не блажь и не религиозный фанатизм. Вы только вникните, разница огромна. — Виталий Александрович сложил пальцы щепотью и перекрестился. — Люди это чувствовали тогда: замыкаются совсем другие энергетические точки в организме, совсем иная энергетика возникает. Попробуйте теперь перекреститься двумя перстами — вы сами это почувствуете. Но почему вы говорите о книгах по черной магии?

— Лариса Павловна мне так сказала: пропали книги по белой и черной магии. — Кудряшов протянул Виталию Александровичу копию списка, составленного Верещагиной.

— Ну, эти, — Виталий Александрович отчеркнул добрую половину списка, — никакой ценности не представляют. Это для домохозяек. Их теперь на каждом углу продают.

— Спасибо, вы сообщили мне очень интересные сведения. — Кудряшов поднялся. — И последнее. Что же все-таки означает встреча с одноклассником? Помните, вы говорили о совпадениях?

— На этот вопрос однозначного ответа нет. Все зависит от того, в каких отношениях вы были с ним когда-то, как вы себя тогда мироощущали. А также от того, по какой улице вы шли при встрече, о чем думали. И еще миллион деталей учитывается при трактовке события. В тонком мире не бывает бурь, неудержимо увлекающих вас в будущее, — только легкие, едва уловимые движения воздуха. Если суметь уловить их значение, можно выстроить свою судьбу.

— Как вы считаете, Виталий Александрович, Лариса могла бы вычислить убийцу Коляды, сумела бы найти пропавшие книги, архив?

— Это действительно было убийство, вы уверены? — прищурился учитель астрологии.

— Есть такая версия, — уклончиво ответил Кудряшов.

— Разумеется, Лариса может это сделать. Но ведь она — лицо заинтересованное. Все-таки она была Алевтине подругой. Так что я вам не советовал бы бросать собственные усилия в этом направлении.

Слава внимательно посмотрел на Виталия Александровича. Лицо астролога было непроницаемо.

Глава 3

Андрей Сафьянов открыл замысловатой формы ключом бронированную дверь, встал на пороге и еще раз не без гордости и удовольствия оглядел просторную прихожую. Хата была отменная, хорошо отремонтированная, удобно спланированная и абсолютно пустая. Высоченные потолки, кирпичные толстые стены, роскошный вид на набережную из окна, пять минут пешком от станции Кольцевого метро. Заполучить ее стоило Сафьянову недюжинных трудов. Но вот же он выкупил ее и теперь сможет перепродать с приличной выгодой.

Андрей опустился на широкий подоконник, посмотрел в окно: машины, застрявшие на мосту, пытались вырваться из пробки, но это им удавалось хреново. Некоторые уже затравленно гудели, пытаясь хоть таким бесполезно-беспомощным образом выразить свое право на простор и свободу. Отдельные смельчаки, рискуя, вырывались на встречную полосу. Но большинство, покорившись обстоятельствам, терпеливо воспринимало реальность. «Сэкономишь минуту — потеряешь жизнь» — гаишники правы, как всегда.

Сафьянов вспомнил вдруг, как всего пятнадцать лет назад пришел, тиская смотровой ордер в кармане, в ту свою комнату в коммуналке. Дом после реконструкции только-только начали заселять, в углу выделенных Сафьянову апартаментов высилась смердящая куча дерьма, оставленная, может, строителями, может, бомжами.

Тогда, пятнадцать лет назад, Андрей, тридцатилетний здоровый мужик, сел на подоконник и заплакал. Заплакал от радости: осталась позади проклятая необходимость снимать углы-комнатушки, платя деньги, которые неизвестно откуда нужно было добывать. Заплакал от воспоминаний об унижениях, которые пришлось пропустить через себя, давясь гордыней, когда выселялся по первому требованию хозяев жилищ — уходил в никуда со стопочкой книжек и с чемоданчиком.

Пятнадцать лет назад начиналась новая жизнь. Обретшему наконец свой угол Сафьянову грезилось: жизнь будет яркая, полная огней и славы. Тогда Сафьянов был журналистом еще не знаменитым — известность была впереди. Сейчас она в прошлом. Теперь блестящий, популярный некогда публицист занимается пусть успешно, но куплей-продажей недвижимости, опасливо скрывая свои занятия от широкой публики. И телефон его нынче раскаляется не от звонков с поздравлениями по поводу новой острой статьи, его не донимают, как прежде, приглашениями на вечеринки бомонда, приемы в посольствах иностранных государств, на выступления перед почтенной публикой, жадно интересующейся новостями политики и громкими разоблачениями тоталитарного режима. Да, это все в прошлом. Но не случилось самого страшного, того, чего Андрей, распробовав хорошенько, боялся больше всего, от чего бежал рьяно и без оглядки на неизбежные потери. Не случилось безденежья, жалкости, которую несет с собой бедность. Сегодня, сидя на широком подоконнике в подготовленной к продаже квартире, Андрей был уверен в своем будущем: он точно знал, что никогда не впустит больше в свою жизнь унижений, ни под каким видом. Не впустит любой ценой.

Через десять лет после рождения Андрея его семья, исколесив полстраны, поскольку отец был военным, поселилась наконец в пристойном городе, в Риге. И Андрей не без оснований считал себя рижанином. Его самолюбие несло отчетливый отпечаток известного прибалтийского гонора, порой даже милого и безобидного. Его мироощущение живописно окрашивалось в тона Европы, конкретно той ее части, которая не осознавала еще благодаря тогдашнему «железному занавесу», что она, в общем-то, представляет собой всего лишь задворки славного континента, чем и спасала свою значимость и независимость в собственных глазах. Его вкусы были определены эстетикой рижской игрушечной опрятности. Андрей даже внешне походил на латыша: высокий, значительный в своем немногословии и при спокойном темпераменте, с величественной посадкой головы, он выглядел как настоящий рижанин, и чувствовал — как рижанин.