Удар шпаги - Эндрю Бальфур

Стадо продолжало приближаться и было уже ярдах в тридцати от меня, когда его огромный белый предводитель уперся передними ногами в землю и замер на месте, дрожа и фыркая от страха, удивляясь, вне всякого сомнения, что это за странная штука возникла внезапно перед ним. Остальные животные последовали его примеру и затем, к моим несказанным радости и облегчению, задрав хвосты, помчались обратно вверх по склону холма, подгоняемые моими криками и улюлюканьем. Затем, не дожидаясь, пока они придут в себя, я побежал в противоположную сторону, к зарослям живой изгороди, так как боялся, что не успею достичь ворот, за которыми уже скрылись старик с дочерью. И действительно, вскоре стадо снова пустилось за мной вдогонку, и я понял, что сейчас начнется состязание не на жизнь, а на смерть, хоть я и считался неплохим бегуном, а дорога шла вниз под уклон.

Свой единственный шанс я видел в прыжке через изгородь; правда, я сомневался, хватит ли у меня для этого сил, но тут передо мной возник небольшой пригорок, с которого можно было попытаться перемахнуть через колючие кусты терновника, и я, затаив дыхание, помчался к нему, чувствуя тревожный холодок между лопатками.

Стадо было от меня на расстоянии вытянутой руки, когда я достиг пригорка и, не останавливаясь ни на мгновение, с разбегу прыгнул вперед и вверх, собрав воедино весь остаток сил.

Какое счастье! Проклятые коровы достигли изгороди одновременно со мной, с той лишь разницей, что они уперлись в нее лбами, тогда как я свалился на нее сверху, поскольку она была чересчур широка даже для самого рекордного прыжка.

В густом кустарнике было полно колючек, и довольно длинных, но мне было не до них: главное, я был в безопасности! С трудом выкарабкавшись из колючих зарослей, я кое-как спустился на землю, весь исцарапанный, растрепанный и без шляпы. Не успел я прийти в себя, отдуваясь и озираясь по сторонам, как ко мне подбежал старый джентльмен и, схватив обе мои руки в свои, принялся трясти их бессчетное количество раз.

Госпожа Марджори, следовавшая за ним, остановилась, глядя на меня со странным выражением в своих темных глазах, приоткрыв пунцовые губы, и — клянусь! — на сей раз в ее лице было достаточно краски. Когда старый джентльмен покончил с моими руками, он схватил меня за плечо.

— Простите ли вы меня? — спросил он.

— Мне нечего прощать, — сухо возразил я. — Земля ваша, и я не имел права нарушать ее границы, хоть и совершил это не по злому умыслу, а по рассеянности.

— Ни слова больше, ни слова! — закричал он, заметно взволнованный. — Эндрю Бетьюн, возможно, груб и суров, но он никогда не забывает услугу, а из всех оказанных мне услуг эта — величайшая! А теперь прошу вас, сэр, оказать нам честь и отобедать с нами, хоть время уже довольно позднее!

— Весьма вам признателен, — ответил я, — но позвольте мне сначала вернуться за отцовской шляпой, которую я обронил: отец очень ее любит.

— Но ведь она осталась на лугу, — с испугом сказала девушка.

— Без сомнения, — согласился я. — Однако коровы давно уже, наверное, скрылись за холмом, поскольку колючки терновника вряд ли пришлись им по вкусу!

Оба рассмеялись, после чего я перелез через ворота и без всяких приключений отыскал отцовскую шляпу.

— А теперь, сэр, — сказал старый джентльмен, — могу я узнать, кому мы обязаны своим спасением?

— Меня зовут Джереми Клефан, — представился я.

— Клефан? — переспросил он. — Вы случайно не родственник сэра Роджера Клефана из Коннела?

— Он мой дядя, хотя я его ни разу в жизни не видел.

— Возможно ли это? Возможно ли… — пробормотал старик. — Вы ведь совсем… — он смущенно замолк.

— Совсем не такой, как он, хотели вы сказать? — продолжил я, ибо мой дядя, по слухам, был шести футов ростом. — Да, вы правы: совсем не такой!

По всей видимости, горечь, прозвучавшая в моих словах, заставила девушку вмешаться:

— Это нисколько не умаляет ваших достоинств, сэр!

— Верно, верно, — подхватил старый джентльмен. — Древняя поговорка гласит: «Самая ценная поклажа бывает в маленьком узелке», и сегодня, я полагаю, мы убедились в справедливости сказанного!

Я поклонился, как это сделал бы де Кьюзак, но заметил, что мой изящный поклон заставил госпожу Марджори улыбнуться, и покраснел от смущения.

— Но, черт побери, если вы племянник сэра Роджера, — продолжал сэр Эндрю Бетьюн, — то вы должны быть внуком сэра Дика, бешеного Дика Клефана, моего старого друга и вождя, — и чтоб мне лопнуть, если вы не похожи на него лицом, хоть и не фигурой! Вашу руку, сэр Джереми, вашу руку!

— Я всего лишь мастер Клефан, — возразил я.

— Черт возьми! — закричал старик. — Для меня вы — сэр Джереми Клефан, но что вы делаете здесь, в Керктауне?

— Замещаю своего отца.

— Неужели старого Хола, «реформатора», как мы всегда называли его?

— Совершенно верно.

— И в чем же вы его замещаете?

— Я учитель в Керктауне.

В ответ на мои слова он захохотал и продолжал смеяться до тех пор, пока лицо его не побагровело.

— Господи помилуй! — приговаривал он сквозь смех. — Кто бы мог подумать: я угрожал палкой Клефану, да еще и учителю в одном лице! Ты слышишь, Марджори, слышишь, моя девочка? — И он только смеялся и качал головой всю дорогу, пока мы не подошли к дому — солидному каменному строению, скрывавшемуся в тени многочисленных деревьев.

Не хочу утомлять вас описанием того, как я обедал, какие незнакомые блюда я перепробовал — а старый владелец усадьбы любил хорошо поесть и знал в этом толк, — какие истории он мне поведал о том, как он с моим дедом участвовал в том роковом заговоре, который заставил его вместе со своими сторонниками покинуть Шотландию; о своей жизни за границей и о службе во Франции, поскольку он сражался на стороне гугенотов, не очень щедро, однако, насколько мне удалось понять, оценивших его заслуги.

Достаточно сказать, что я сидел, глядя на него во все глаза, но еще более на его дочь, которая всякий раз отвечала мне улыбкой, хоть больше и не краснела, что во мне почему-то вызывало сожаление. Прежде чем сообразить, что я делаю, я уже взял на себя обязанность в свободное время заняться с нею изучением классики и в ответ получил флягу редкого вина для моего бедного отца с обещанием повторить подобный дар неоднократно; затем, чувствуя легкое головокружение, я распрощался со своими любезными хозяевами и отправился восвояси. Тем не менее, хотя до Керктауна было не так уж далеко, добрался до дома я, насколько мне помнится, не скоро.

И вновь во мне возник интерес к жизни, ибо с течением времени я понял, что всеобщее помешательство поразило также и меня. Тщетно я пытался отогнать мысли о госпоже Марджори — она всякий раз возвращалась ко мне в моих мечтах.