Сомнительные ценности - Джоанна Макдональд

Ночной швейцар, казалось, ничуть не удивился тому, что глава фирмы вдруг появился в столь поздний час, и пропустил Мелвилла и его спутницу через главный вход с вежливым: «Добрый вечер, сэр, добрый вечер, мадам». Однако, когда Катриона шла за Хэмишем по пустынному гулкому холлу к лифту, она спиной почувствовала похотливо-любопытный взгляд дежурного, и ей стало не по себе. У нее даже возникло желание обернуться и объяснить ему, что они идут всего лишь взглянуть на картину Пикассо…

В коридоре на нужном им этаже горела только одна аварийная лампочка. Не успела Катриона удивиться, почему Хэмиш не включает освещение, как они вошли в просторную комнату, казавшуюся огромной из-за широких окон, сквозь которые были видны несущиеся по залитому лунным светом небу рассеянные облака. Катриона подумала о том, что в дневное время отсюда, наверно, открывается панорама залива Ферт-оф-Форт и лежащих за ним холмов, но сейчас они превратились в далекие, смутно различимые темные горбы позади сияющего водоворота уличных огней, подобно кулисам ярко освещенной сцены… Пол комнаты украшал толстый и мягкий ковер.

— Обернитесь, — тихо сказал Хэмиш и нажал на выключатель.

Катриона послушно повернулась и тут же задохнулась от удивления и восторга. Вспыхнувшие лампы сфокусировались на обшитой деревянными панелями стене, оставив в полумраке большую часть комнаты, и под их лучами проявилась и ожила висящая на стене картина. Это был ранний, романтический Пикассо, Пикассо периода увлечения Арлекинадой. На картине была изображена Коломбина в серо-голубом, расшитом бриллиантами платье, с обнаженными покатыми белыми плечами, зачесанными назад рыжими кудрями и огромными черными, источавшими ненасытную чувственность глазищами. Может быть, искусствовед мог разглядеть в этой работе будущее увлечение художника кубизмом и абстракционизмом, но, за исключением некоторой асимметрии форм, фигура была вполне женственной, и женщина эта определенно была возбуждена, о чем свидетельствовал полуоткрытый яркий рот и руки, жадно тянущиеся к невидимому объекту ее желания.

Выросшая на острове Катриона была лишена возможности изучать великие произведения искусства по оригиналам, да и в общем-то никогда не испытывала такой потребности, поэтому она оказалась совершенно не подготовлена к тому эмоциональному шоку, который вызывает созерцание шедевра. Девушка была ошеломлена собственной реакцией, тем, насколько мгновенно она распознала чувственность Коломбины, как будто пылкое желание последней в один миг передалось ей самой.

— О Господи, это потрясающе! — выдохнула Катриона дрожащим от благоговения голосом. — Я никогда не представляла себе…

— Никогда не представляли чего? — спросил Хэмиш, становясь позади нее и осторожно кладя руки ей на плечи. — Что только с помощью краски и кисти можно выразить такую степень чувственности? Или что вы, в свою очередь, можете ощутить то же самое, что испытывали до этого тысячи людей, когда сталкивались с гением?

Захваченная картиной Катриона вначале не обратила внимания на его руки, но когда они крепче сжали ее плечи, она почувствовала в его объятии неистовую гордость собственника, проявление сдерживаемых, скрытых эмоций и что-то еще — что-то более настойчивое, требовательное, интимное, что росло и крепло с ошеломившей ее скоростью. Его пожирала страсть к обладанию красивыми вещами. Пикассо был одной, а она, Катриона, — другой. Хэмиш наклонил голову и прижался губами к ее шее.

Катриона, и без того взбудораженная картиной, почувствовала, что окончательно теряет голову. Как и в ресторане, ее тело захлестнула волна огня, поглотившая и волю ее, и разум. Она никогда раньше не сталкивалась с человеком, подобным Хэмишу Мелвиллу, человеком, от которого исходила бы такая властная мужская сила. Вокруг него витал ореол власти, денег, желания и чего-то еще — острый, мускусный, влекущий аромат, которому она не в силах была сопротивляться. Это было наваждение, но не только его — теперь это было уже и ее желание. Оно налетело и поглотило Катриону, и пока его губы блуждали по ее шее, сопротивление стало невозможным. Она беспомощно повернулась к нему.

— Как ты прекрасна, — прошептал он, щекоча губами ее ухо и погрузив руки в благоухающую массу ее волос. — Гораздо красивее, чем Коломбина, красивее любой картины в мире!

Катриона не сознавала уже почти ничего, ощущая только мощное, глубокое пульсирование крови. Их губы встретились, и от этого соединения по ее телу прокатилась волна блаженства. Ни о чем не думая, она отдалась своему влечению, с равным пылом возвращая Хэмишу его ласки и торопливо помогая ему справиться с пуговицами и молниями. Их одежда упала на пол. Ковер был глубоким, мягким и манил к себе. Осыпая поцелуями ее трепещущий обнаженный живот, Хэмиш издал ликующий крик, прежде чем зарыться лицом в темно-рыжие завитки, пламенеющие между ее бедер.

Стремительно возносясь к вершине блаженства, Катриона забыла обо всем на свете, но в решающий момент он с ловкостью опытного любовника вдруг остановился.

— Красота не должна совершать ошибки, — проговорил Хэмиш, быстро принимая меры предосторожности, в то время как она лежала, едва сознавая, что он делает.

Затем он одним движением поднял ее и усадил поперек своих бедер. Его голубые глаза впились в ее серебристо-серые, и его стремительное, неистовое вторжение заставило ее вновь задохнуться.

— Но я должен видеть твое лицо, особенно когда на нем написано наслаждение!

На обочине дороги, ведущей в Лагган-Глен, остановился видавший виды «лендровер», и из него медленно вылез очень старый человек. Его твидовая кепка и мешковатая плотная куртка были старомодными и поношенными, а суковатая палка, которую он держал в руках, казалась скорее аксессуаром, чем предметом первой необходимости. Он бродил среди оскверненных, обожженных домиков, время от времени отдыхал, оперевшись о забор, заглядывал в разбитые окна и всматривался в грубо намалеванные на светлых оштукатуренных стенах буквы. Если не считать последствий террористического акта, домики выглядели очень мило: каждый с мощеным внутренним двориком, оборудованным площадкой для барбекю, мусорными баками и приспособлениями для сушки белья. Все они были выстроены по одному проекту: три спальни, две ванные комнаты, открытая веранда-гостиная, прекрасная кухня, небольшая прачечная. Оставалось привезти мебель — и они полностью готовы к предстоящему туристскому сезону.

— Англичане, убирайтесь прочь, — повторил старик, грустно покачивая головой. — Что ж, вряд ли какая-то английская семья теперь захочет провести здесь пасхальные каникулы, — заключил он, глядя на простиравшуюся перед ним долину, скалы, траву и с шумом ниспадающий с гребня скалы ручей.

Низко нависшие тучи поливали землю мелким моросящим дождиком, затуманившим очки старика. Тревожно поцокав языком, он развернулся и направился назад к автомобилю.

— ШДШ, — сердито обратился он к водителю, взгромоздясь на сиденье, — что это значит?

— Шотландия для шотландцев, — последовал ответ.

— Лучше сказать, Шотландия для тупиц! — пробурчал старик, тряся головой. — Как будто этим они чего-нибудь добьются! Англичане только заупрямятся, и кончится тем, что скоро мы увидим здесь сторожевых собак и ночные патрули. Долина превратится в открытый концлагерь.

— Что ж, тебе не следовало в свое время выпускать землю из рук, Хэмпс, — нравоучительно заметил молодой человек.

— Нужно было платить долги, будь они прокляты! И ты прекрасно об этом знаешь. И скажи на милость, откуда я мог знать столько лет назад, что здесь построят английский кемпинг?

— Может, он и не откроется. Может быть, теперь никто из туристов не осмелится сюда приехать, и им придется по дешевке продать дома тем из местных, кому они нужны.

— Ха! Так вот на что надеются эти типы из ШДШ! Но это только лишний раз доказывает, какие они идиоты. — Старик пристегнул ремень безопасности. — Шотландии нужно, чтобы ее умные головы оставались здесь, а не увозили свои мозги в Лондон или за океан. Тогда нам не придется оставаться здесь с одними тупицами вроде этих ШДШ. Ладно, все равно никто меня не слушает. Я ведь всего только старый ворчун! Давай, парень, поехали домой. Меня ждет работа.

— Может быть, мне и не следовало этого делать, — без тени раскаяния или сожаления сказала Катриона. — Но я просто не могла устоять, Элли. Наверно, ты считаешь меня ужасно испорченной.

— Нет. Я готова убить проклятого Хэмиша Мелвилла, вот и все, — с нажимом произнесла Элисон, яростно ковыряя вилкой в тарелке с салатом.

Они сидели в баре, куда Катриона, которой необходимо было с кем-то поделиться, упросила Элисон прийти на ленч.

— Только он не должен знать, что я тебе рассказала. Это секрет.