Дрейфуя у островков Лангерганса: 38°54′ северной широты, 77°00′73″ западной долготы - Харлан Эллисон

Вероятно, эта женщина и стала одной из жертв подобного образа мышления. Никому не ведомо, была ли она на самом деле умственно отсталой; её жизнь прошла зря.

Для своего возраста она ведёт себя вполне разумно. У неё нет родственников, и в течение последних семидесяти восьми или даже восьмидесяти лет она общалась только с персоналом нашего заведения«».

Талбо молча сидел в своей маленькой лодочке, на мачте печально, словно забытое украшение, повис парус.

— Талбо, с тех пор как я забрался в тебя, мне довелось плакать больше, чем за всю предыдущую жизнь, — сказал он, продолжая плакать.

Мысли о Марте Нельсон, женщине, про которую он никогда в жизни не слышал, про которую никогда и не узнал бы, если бы случайно, случайно, случайно, не услышал совершенно случайно, — мысли о ней метались у него в сознании, точно ледяной вихрь.

Поднялся холодный ветер, наполнил парус, лодка больше не дрейфовала, её несло прямо к берегу ближайшего острова. Совершенно случайно.

Талбо стоял там, где на карте, сделанной Деметром, было обозначено местонахождение его души. Несколько безумных мгновений он хихикал, сообразив, что предполагал найти здесь огромный мальтийский крест или «х» капитана Кидда — хоть какой-нибудь знак, чтобы понять наверняка, что попал туда, куда нужно. Но тут был только мягкий зелёный песок, совсем как детская присыпка, который ветер поднимал и, придавая ему самые причудливые формы, уносил в кроваво-красное панкреатическое море. Нужное Талбо место находилось между линией прилива и огромным строением, напоминающим Бедлам[11], которое господствовало над всем островом.

Талбо ещё раз посмотрел на крепость, возвышавшуюся в самом центре крошечного островка, — квадратная, словно вырубленная из цельного куска чудовищной чёрной скалы, она, может быть, возникла в результате какой-нибудь естественной катастрофы. Здесь не было ни одного окна, никаких дверей — по крайней мере, Талбо их не видел, хотя и мог обозревать две стены строения. Ему это не понравилось. Тёмный бог правил пустым королевством. Он подумал о рыбе, которая не желала умирать, и вспомнил идею Ницше о том, что боги умирают тогда, когда в них перестают верить.

Талбо опустился на песок, вспомнив, как несколько месяцев назад так же точно упал на колени, чтобы разорвать плоть пуповины, и принялся копать мягкую легкую пыль.

Чем больше он копал, тем быстрее песок заполнял песчаную ямку. Талбо встал в самый её центр, расставил ноги пошире и стал выбрасывать грязь назад, совсем как собака, ищущая кость.

Когда его пальцы коснулись края ящика, он сломал ноготь и вскрикнул от боли.

Потом расчистил песок вокруг ящика и просунул под него свои кровоточащие пальцы, чтобы ухватиться получше. С силой потянул и вытащил ящик наружу.

Отнёс на берег и уселся на песок.

Это был самый обычный ящик. Простой, деревянный, похожий на старинную шкатулку для сигар, только побольше размером. Талбо долго вертел его в руках и совсем не был удивлён, когда не обнаружил ни зловещих иероглифов, ни оккультных знаков.

Это сокровище не такого рода. А потом он снова перевернул ящик и открыл крышку.

Внутри находилась его душа. Талбо вовсе не эту вещь предполагал найти в ящике.

Но ведь именно этого предмета не хватало среди его сокровищ.

Зажав находку в кулаке, он прошёл мимо ямки, которая быстро заполнялась зелёным песком, в сторону бастиона в самом центре островка.

Мы будем скитаться мысльюИ в конце скитаний придёмТуда, откуда мы вышли,И увидим свой край впервые[12].

Оказавшись внутри, в задумчивом сумраке крепости — и обнаружив, что войти сюда оказалось гораздо проще, чем он предполагал (дурной признак!), — Талбо понял:

идти можно только вниз, другого пути нет. Сырые, чёрные ступеньки кривой лестницы неумолимо уходили вглубь, внутрь строения, ниже уровня панкреатического моря — крутые ступеньки, отполированные тысячами ног, что прошли тут за бесконечные годы, пролетевшие с тех самых времён, когда проснулась человеческая память. Было темно, и всё же Талбо видел, куда идёт. Он не стал задумываться над тем, как такое может быть.

По дороге ему не встретилось ни комнат, ни залов, но у самого дна строения он увидел дверь в конце большого зала. Дверь была сделана из переплетённых железных прутьев, таких же чёрных и сырых, как и камни крепости. Сквозь прутья Талбо рассмотрел нечто бледное и неподвижное в дальнем углу… скорее всего камеры. На двери не было замка. Он коснулся её рукой, и она распахнулась. Тот, кто жил в этой камере, никогда не пытался открыть дверь; или попытался, но в конце концов решил остаться здесь.

Талбо двинулся в сторону густого мрака.

После долгого молчания он наклонился и помог ей встать на ноги — всё равно что взял в руки мешок с увядшими цветами, хрупкими, в ореоле мёртвого воздуха, лишённого даже тени воспоминаний о сладостном аромате. Поднял её на руки и понёс.

— Закрой глаза, Марта, а то они заболят от слишком яркого света, — сказал он и принялся подниматься вверх по бесконечной лестнице, к золотому небу.

Лоуренс Талбо сидел на операционном столе. Он разлепил веки и посмотрел на Виктора. Улыбнулся какой-то странной, мягкой улыбкой. Впервые за годы их дружбы Виктор увидел, что страдание покинуло лицо Талбо.

— Всё прошло хорошо?

Талбо кивнул.

Они посмотрели друг на друга и ухмыльнулись.

— Как у тебя обстоят дела с криоконсервацией? — спросил Талбо.

Брови Виктора удивлённо полезли вверх.

— Хочешь, чтобы я тебя заморозил? Я думал, ты мечтал добиться более определённого, постоянного результата… ну, скажем, серебро.

— В этом нет необходимости.

Талбо огляделся по сторонам. И увидел, что она стоит у дальней стены возле одного из гразеров. Она со страхом смотрела на него. Талбо улыбнулся, и на одно короткое мгновение она снова стала юной девушкой. А потом отвернулась. Он взял её за руку, и она подошла с ним к столу, к Виктору.

— Я был бы тебе крайне признателен, если бы ты мне объяснил, что здесь происходит, Ларри, — сказал физик.

И Талбо ему рассказал, рассказал всё.

— Моя мать, Надя и Марта Нельсон — все они одно, — закончил Талбо, — зря прожитые жизни.

— А что в ящике? — спросил Виктор.

— Как ты относишься к символизму и космической иронии, друг мой?

— До сих пор мне вполне хватало Юнга и Фрейда, — ответил Виктор и улыбнулся.

Талбо крепко взял пожилую женщину за руку и сказал: