Арестант пятой камеры - Кларов Юрий

С той же целью эмиссары неунывающего атамана осаждали в Иркутске Пепеляева и наиболее влиятельных членов «кабинета», взвинчивая и без того уже впавших в истерику министров. Сотнями переходили на сторону партизан солдаты, повстанцы нападали на тюрьмы и освобождали политических заключенных, рабочие бастовали, обыватели возмущались дороговизной и ростом цен, земцы критиковали политику «правительства», а чешские войска спешно эвакуировались… Что тут можно предпринять?

Панацею от всех бед Пепеляев видел лишь в одном - в приезде «верховного правителя» в Иркутск и подписании им долгожданного указа о созыве Земского собора.

Колчак встретил приехавшего из Иркутска в Красноярск председателя «совета министров» сдержанно: на дебаркадере не было ни почетного караула, ни оркестра. Надоедливый и не в меру энергичный толстяк, носившийся с идеей Учредительного собрания, как дурак с писаной торбой, все больше раздражал «верховного правителя».

Земский собор? Нет, «верховный правитель» не собирался бросать кусок всяким земцам, эсерам и меньшевикам. Да и изменит ли это теперь что-либо? Нет, он не будет созывать Земский собор. Этот акт либерализма лишь разожжет страсти, так как наглядно продемонстрирует слабость правительства.

- И фронту и Иркутску могут помочь только штыки. Штыки и шомпола…

- Одно другое не исключает, ваше превосходительство…

- К сожалению, исключает, Виктор Николаевич. А впрочем, оставим пока этот вопрос. В случае необходимости мы к нему вернемся в Иркутске.

- Вы намерены ехать в Иркутск?

- Да. Тут я с вами согласен: мой приезд действительно необходим, - сказал Колчак. - В Иркутске давно пора навести порядок. А что касается фронта, то у меня есть основания считать, что он в ближайшие дни стабилизируется…

В последнем Пепеляев сильно сомневался, но еще больше он сомневался в том, что присутствие «верховного правителя» в Красноярске поможет командующему фронтом Каппелю остановить наступление красных.

- Буду счастлив сопровождать ваше превосходительство в Иркутск.

Слова эти прозвучали искренне, и Колчак улыбнулся.

- Вот и чудесно, Виктор Николаевич, - сказал он. - За время пути мы успеем с вами обо всем переговорить. Думаю, что наш «друг» генерал Жанен позаботится о том, чтобы наше Путешествие было не слишком стремительным… Как вы смогли убедиться, союзники весьма торопятся очистить Сибирь. Но мы обойдемся без них… А теперь прошу к столу. Дамы уже заждались…

Через два дня после этого разговора Колчак покинул Красноярск, откуда накануне отбыл очередной чешский воинский эшелон. Этот эшелон ничем не отличался от сотен других, за исключением, может быть, того, что в нем помимо чехов ехал русский офицер из полка «черных гусар». А впрочем, русские офицеры ехали и в других чешских эшелонах: ведь не всегда удобно отказать в подобной услуге, особенно когда в теплушке свободное место…

* * *

Поезд «верховного правителя» шел на восток, проезжая мимо искалеченных опустелых составов, сожженных станций, идущих по путям беженцев и солдат, мимо раскачивающихся на столбах повешенных… Иногда он терялся среди чешских и польских воинских эшелонов, недвижно застывал в водовороте визгливо кричащих паровозов, обшарпанных теплушек, выстрелов, стонов и криков. И тогда вздрагивали, пробуждаясь от сонного оцепенения, дула установленных на открытых платформах броневиков, поспешно задергивались шторы вагонов, занимали свои места на площадках конвойцы. Поезд ощетинивался винтовками и ручными пулеметами, а в салон «верховного» входил генерал Мартьянов, директор лич« ной канцелярии.

- Потрудитесь распорядиться, Александр Александрович, - коротко бросал ему Колчак.

- Слушаюсь, ваше превосходительство.

Генерал наклонял блестящую от бриолина голову с косой ниточкой пробора и направлялся в купе начальника охраны. А еще через несколько минут начальник охраны уже объяснялся с чешским комендантом станции. За обледеневшими от слишком частого употребления на морозе вежливыми фразами неизменно следовали менее вежливые, зато более внушительные. Иногда этого было достаточно, и поезд «верховного» получал зеленую улицу. В других случаях угрозы, русский мат и иностранная брань (за время пути полковник освоил ругательства на трех европейских языках) подкреплялись официальными телеграммами и распоряжениями по прямому проводу.

И отделенный от всего происходящего лакированными стенами вагонов и плотными шторами, поезд вновь отправлялся в путь, нервно вздрагивая на стыках рельсов и тяжело переводя дыхание у сломанных семафоров.

Заранее сформированный и оборудованный в Омске специальным уполномоченным министра путей сообщений и директором личной канцелярии «верховного правителя», снабженный двумя мощными паровозами и броневиками, поезд гарантировал покой, комфорт и безопасность.

Телефонные и телеграфные аппараты, пишущие машинки и пулеметы составляли одно целое с мягкими креслами и диванами. Во всем чувствовались целесообразность и вкус. Прошедший хорошую школу в различных штабах директор личной канцелярии и обладающий многими светскими талантами адъютант «верховного» позаботились о том, чтобы салон-вагон Колчака мало чем отличался от его кабинета в Омске и в то же время напоминал бывшему командующему Черноморским флотом адмиральский салон на «Георгии Победоносце».

Вагон был обставлен с русским размахом и английской респектабельностью. Мебель красного дерева, строгая и дорогая; застланный ворсистым ковром пол; большая настенная карта фронта; книжная полка, на которой среди других книг можно было увидеть «Морскую тактику» адмирала Макарова с дарственной надписью прославленного автора; над письменным столом - фотография Нансена, у которого Колчак в Норвегии проходил подготовку перед своей первой полярной экспедицией; встроенный в стену платяной шкаф; небольшой сейф, где помимо документов хранилось полученное за Порт-Артур золотое оружие и дань сентиментальности - андреевский флаг - символ чести и доблести Российского императорского флота.

Убранство салона завершала видавшая виды походная койка, одна из тех, какими снабжали офицеров на Месопотамском фронте. На ней Колчак спал в Харбине, Владивостоке и Омске. Койка выпадала из общего стиля, но она была необходима как свидетельство аскетичности вождя белых армий, который, как всегда, делил со своими боевыми соратниками все тяготы крестового похода против большевизма. В дальнейшем, после окончательной победы, она, как и стоптанные ботфорты Суворова или кимоно генерала Ноги, в котором тот совершил харакири, должна была занять почетное место в музее истории.

И точно так же, как меблировка, жизнь в поезде мало чем отличалась от распорядка, установленного «верховным правителем» в его особняке в Омске.

Утром - беседа с Пепеляевым, сообщение адъютанта о срочных делах и краткие распоряжения. После завтрака обширный доклад директора личной канцелярии Мартьянова. Его сменял генерал-квартирмейстер. Затем адъютант пропускал в салон представителя одной из иностранных военных миссий, прибывшего с фронта офицера связи или начальника контрразведки, а еще через полтора-два часа приглашал на очередное заседание Пепеляева и членов «верховного совещания».

После заседания - обед. На нем, помимо Пепеляева, директора канцелярии и адъютанта, присутствовали любовница Колчака Тимирева, которой отводилась роль радушной хозяйки салона, и вдова Гришина-Алмазова, увядающая красавица, прославившаяся в Омске не столько своей неотразимостью, сколько фразой, сказанной после гибели мужа: «Боюсь, как бы это известие меня не состарило…»

После обеда - короткий отдых, потом снова доклады, разбор донесений и сводок, прием посетителей и составление бумаг.

Раздражительный и вспыльчивый, адмирал в эти дни был подчеркнуто сдержан и спокоен. И это трудно дававшееся ему спокойствие не было безразличием отчаяния, как полагал не лишенный проницательности директор личной канцелярии. Ошибался и адъютант, считавший, что Колчак лишь стремится с блеском доиграть затеянный им спектакль и сойти со сцены под овации зрителей. Адмирал просто не допускал мысли, что в его распоряжении считанные дни.

Сознавая трагичность ситуации, Колчак в то же время не сомневался, что рано или поздно она изменится. Он верил в свою звезду. Что-то должно было повлиять на ход событий, повернуть их в противоположную сторону, спасти его и белое движение. Этим «что-то» могло стать подготовляемое Каппелем контрнаступление, столкновение красных с войсками интервентов, осуществление фантастического плана прорыва через Западный Китай в Туркестан или, наконец, активное выступление японцев вместе с атаманом Семеновым…

И может быть, впервые у него возникло сомнение лишь тогда, когда почти одновременно были получены сведения о восстании в только что покинутом им Красноярске и Иркутске. Это означало, что фронт или, вернее, то, что в поезде «верховного» по привычке называли фронтом, лишился тыла, а главное - в мышеловке оказался поезд самого адмирала, находившийся на железнодорожной линии между двумя городами. Колчак был теперь отрезан от еще сражавшихся западнее Красноярска частей Каппеля и от находящегося за Байкалом Семенова.