Дружба — Этико-психологический очерк - Игорь Кон

Долг гражданина выше личной дружбы. Поэтому «в дружбе должен быть незыблем закон — не просить друга о бесчестных действиях и самому таковых не совершать, уступая его просьбам; ибо позорно и никак не приемлемо оправдание, относящееся как к другим поступкам, так и к случаю, если кто-нибудь сознается в действиях, во вред государству совершенных ради друга».

Концепция Цицерона выражает официальную позицию римского общества середины I в. до н. э. Современник Цицерона поэт Гай Валерий Катулл рисует образ дружбы иначе — этически нейтрально по отношению к обществу и государству. Акцент делается на взаимной эмоциональной привязанности и верности друзей, жизненный мир которых не только отличается от окружающего («официального») общества, но и противопоставляется ему.

Как замечает И. В. Шталь, «друг Катулла и друг Цицерона изображены, „созданы“ по единой образной модели. Чтобы стать другом, герой должен иметь ряд определенных свойств и качеств, которые он выявляет на деле, в поступках, и поступки эти приносят ему при одобрении друзей славу в веках». Но содержание и даже сфера этих поступков различны. «Все свойства „добропорядочного мужа“ Цицерона раскрываются в сфере общественной государственной жизни, в то время как „добропорядочный муж“, юноша Катулла совершает свои подвиги, проявляет себя лишь в жизни вне-общественной, в жизни частной… В дружбе, в дружеском союзе герои Катулла ищут спасения от превратностей судьбы, от жестокого и страшного внешнего мира, от разбушевавшейся гражданской стихии».

Что стоит за этим различием? Разные идеологические позиции (идеолог официального общества Цицерон и оппозиционно настроенный Катулл)? Социально-возрастные различия (Цицерон говорит от лица зрелого общественного деятеля, Катулл — от лица пылкого и праздного юноши)? Разные типы личности? Или жанровые особенности (одно дело — нравоучительный трактат, обосновывающий определенное правило, другое дело — лирическое стихотворение, выражающее чувства автора)? Вероятно, все, вместе взятое. Полифония индивидуализированной дружбы, где личное переплетается с общественным и одно переходит в другое, не допускает однозначных объяснений.

Для нашей темы это не столь уж важно. Существенно то, что античность представляет завершенный цикл развития понятия дружбы. Сначала дружба выступает как синоним или частный аспект родства. Затем она превращается в самостоятельный институт; роль друга приобретает самодовлеющее социальное значение. Дальнейшая дифференциация социальной структуры приводит к тому, что межличностные отношения отделяются от социально-институционализированных. Это повышает индивидуальную избирательность дружбы, по одновременно делает ее социальные функции и взаимные обязанности друзей менее определенными и проблематичными. Отсюда — психологизация, интимизация дружбы и спор о соотношении ее инструментальных и экспрессивных функций. Из договорного отношения и социального союза дружба превращается в эмоциональную привязанность, на первый план выходит проблема ее мотивов и соотношения дружбы и любви. Но экспрессивные функции также имеют определенное общественное значение (дружба как институт социализации). Это привлекает внимание к ценностной стороне дружбы, побуждая рассматривать ее преимущественно в этическом, нормативном ключе. Задача описания дружеских отношений, какими они фактически являются (сделать это становится все труднее из-за индивидуальных различий), подчиняется обоснованию идеала дружбы, какой она должна быть, имея в виду природу дружеских обязанностей и соотношение дружбы и общественного долга.

3. ОТ РЫЦАРСКОЙ ДРУЖБЫ К РОМАНТИЧЕСКОЙ

Ты был мне братом много лет и зим.

Друг другу не чинили мы обид.

Коль дух ты испустил — и мне не жить.

Поздняя античность, как мы видели, создала высокоиндивидуализированные образы дружбы. В раннем средневековье человек снова оказывается неотъемлемой частью общины. Вся его жизнь, от рождения до смерти, регламентирована. Он почти никогда не покидает места своего рождения. Его жизненный мир ограничен рамками сословной принадлежности. Как бы ни складывались обстоятельства, дворянин всегда остается дворянином, а ремесленник — ремесленником. Его социальная роль для него так же органична и естественна, как собственное тело. Каждому сословию присуща своя собственная система добродетелей, и каждый индивид должен знать свое место.

Античный идеал дружбы несозвучен христианской морали. Христианская формула «любви к ближнему» внешне напоминает аристотелевский принцип «относиться к другу, как к самому себе», видеть в нем «другого себя». Но Аристотель имеет в виду взаимоотношения между двумя конкретными индивидами, окрашенные всем спектром человеческих эмоций, тогда как теологи говорят об абстрактном «ближнем». Христианская «любовь к ближнему» не является избирательной, распространяется на всех и вытекает из общей морально-религиозной нормы. Сильная эмоциональная привязанность к какому-нибудь отдельному человеку, с точки зрения средневекового теолога, даже опасна, так как отвлекает от бога и легко принимает эротический характер.

Отождествляя «истинную дружбу» с «христианской любовью» к богу, «отцы церкви» и средневековая теология противопоставляют эту «божественную дружбу» реальным, земным привязанностям.

Что это значит на практике, ясно видно из «Исповеди» христианского богослова Августина Блаженного, жившего на рубеже IV–V вв. Едва ли не самые трогательные ее страницы — рассказ о юношеской дружбе автора с соучеником по школе, товарищем детских игр. Дружба эта, покоившаяся на полном совпадении склонностей и чувств, была искренней и нежной. Но «божья кара» за греховные заблуждения — друг внезапно заболел и умер. Августин тяжело переживал эту утрату.

В «Исповеди» он так пишет об этом: «Какою печалью омрачилось сердце мое! Куда бы я ни посмотрел, всюду была смерть. Родной город стал для меня камерой пыток, отцовский дом — обителью беспросветного горя; все, чем мы жили с ним сообща, без него превратилось в лютую муку. Повсюду искали его глаза мои, и его не было. Я возненавидел все, потому что нигде его нет, и никто уже не мог мне сказать: „Вот он придет“, как говорили об отсутствующем, когда он был жив… Только илач был мне сладостен, и он наследовал другу моему в усладе души моей».

Однако боль утраты не убила собственной привязанности к жизни. Как же могло случиться, «что я, его второе „я“, живу, когда он умер»? Ведь «моя душа и его душа были одной душой в двух телах». Но в позднейшем примечании Августин-теолог осудил этот крик души Августина-мемуариста как фривольную декламацию, ибо греховна не только мысль о слиянии душ, но и сама безоглядная любовь к смертному. Только тот не теряет близких своему сердцу, чья дружба покоится в боге — «в том, кого нельзя потерять» (IV, 4,9; 6, 11; 9, 14).

«Истинная дружба», в понимании христианского теолога, возможна только на небе. Монах Ансельм Кентерберийский (XI в.) называет ее в числе четырнадцати признаков вечного небесного блаженства. И позднее, когда в церковной скульптуре (впервые — в северном портале Шартрского собора во Франции) появляется аллегорическое изображение дружбы в виде молодой, прекрасной женщины в короне и со щитом, украшенным четырьмя голубями, а в книжных миниатюрах изображаются эпизоды библейской дружбы Давида и Ионафана, это символизирует не столько земные, человеческие, сколько небесные, идеальные отношения.

Понятие и ценность дружбы были предметом долгих теологических дебатов. С одной стороны, «отцы церкви» всячески превозносят духовную дружбу в противоположность чувственной любви, вплоть до отождествления «истинной дружбы» и «христианской любви», коренящейся в боге. С другой стороны, они не могли игнорировать реальность «естественной дружбы», не зависящей от благочестия. «То, что по природе близко, неизбежно дружественно друг другу», — писал английский богослов XII в. Аделард Батский. Многие средневековые авторы расширительно трактуют понятие дружбы, отождествляя ее с любыми формами благожелательности, будь то отношение к природе, любовь к животным и т. д. Согласно Фоме Аквинскому, «естественная дружба», основанная на преходящих земных благах, сама по себе не является добродетелью и становится таковой, только подчиняясь благочестию.

Однако феодальное общество далеко не безлично. Индивидуальность в средние века и в эпоху Возрождения — скорее две противоположные системы индивидуализма и коллективности, чем упрощенно изображаемая противоположность средневековой системы коллективности и буржуазной системы индивидуализма.

Средневековый индивид — личность постольку, поскольку он наиболее полно соотнесен со всеобщим и выражает его. Но именно сопоставимость всех индивидов в этом плане делает их неравными (точно так же, как несопоставимость уравнивает буржуазных индивидов). «Средневековые люди всегда связаны корпоративными и т. п. узами, — и именно связанность делает их отношения конкретными и личностными. Они пребывают на разных ступенях бесконечной лестницы, различаясь мерой олицетворения предлежащих истиц и ценностей». Средневековый канон дружбы и ориентированные на него реальные отношения откровенно сословны. Это проявляется и в выборе партнеров из своего социального круга, и в самом этикете дружеского общения. Существовали по меньшей мере три таких канона: феодально-рыцарской; бытовой, регулировавший отношения простых людей — крестьян и ремесленников; духовно-монастырский, имевший хождение среди духовенства.