Большая и маленькая Екатерины - Алио Константинович Адамиа

Профессор опять вспыхнул и, нервно рассмеявшись, язвительно бросил в лицо Дочвири:

— Не живите чужим умом!

Все смутились, не ожидая от Рамишвили такой грубости. Леван чувствовал, что возбуждение Рамишвили уже перешло в истерику и возражать ему не имело смысла, поэтому он только как можно спокойнее спросил:

— Кто вам сказал, уважаемый профессор, что я живу чужим умом?

— А мне не нужно, чтобы об этом докладывали! Мне достаточно посмотреть на человека, и я моментально догадываюсь, своим или чужим умом он живет. — Он пристально посмотрел в глаза Левану и заключил: — Вот, например, вы чужим умом живете, да, да, как раз чужим!

Это было уже чересчур, и Леван не выдержал:

— Вы сердитесь и становитесь невежливым!

— Жить чужим умом — первейшая невежливость, — грубо ответил Рамишвили, — пока Джиноридзе не выступал, ваши мозги были так (он сделал рукой жест), а после его слов сразу перевернулись, и вы, подойдя к урне, проголосовали против. А теперь вы пришли сюда, чтобы высказать родителям соболезнование! Что, попал прямо в точку? Правда-матка глаза колет!

…Хозяевам неловко. Больше всех встревожен Нико, несколько раз он пытался успокоить Рамишвили, но тщетно, и он вышел из комнаты. Текле и Лили последовали за ним.

— Не скрою, — очень сдержанно ответил Леван Дочвири, — я проголосовал против. Если бы вы заглянули себе в сердце, вы бы тоже так поступили…

— Так вероломно отрезать путь молодому ученому, — как-то утих Силован Рамишвили и другим тоном, но с прежней язвительностью продолжал: — Всадить нож в спину. Вы захотели угробить талант, но это вам не удастся, не выйдет, товарищ Дочвири! Вы думаете, я не знаю, чьих это рук дело? Мне ведь известно, что против проголосовало пятнадцать человек. Разве не так? Пятнадцать, да? Я могу назвать их фамилии! Хотите? Нет? Вам что, не по себе? Вот то-то и оно! Я прекрасно вижу, товарищ Дочвири, что вы и ваши коллеги хотите сдать меня в тираж, но рановато! Без Рамишвили вы ничего из себя не будете представлять. Ну, в конце концов, кто такой этот ваш Джиноридзе?

— Вы знаете его, — просто сказал Цхададзе.

— Я? Я знаю Джиноридзе? — удивился Рамишвили.

— Да, вы его знаете! Он ваш бывший студент, — решительно подтвердил Цхададзе.

— Мой студент? — еще больше удивился Рамишвили. — Нет… что-то не помню! Очевидно, он был бездарью, интриганом. Бездарные люди обычно озлоблены и желчны. Таких я не запоминаю!

— Этого не может быть!

— Замолчите! — с раздражением прикрикнул Рамишвили на Цхададзе. — Как вы смеете так со мной разговаривать, вы что, Джиноридзе?

— Ваш воспитанник сказал вам сегодня правду, — пришел на помощь Цхададзе Леван.

Повернувшись к Левану, Рамишвили отчеканил:

— Это вы тоже говорите с чужих слов!

— Во всяком случае, не с ваших!

— Вы, — растягивая слова, сказал Силован Рамишвили, — говорили с моих слов, товарищ Дочвири, когда я был заведующим кафедрой! А сейчас я рядовой профессор!

— Ложь! — крикнул Леван, а Рамишвили, словно приобретая новые силы, еще более разгоряченный и сердитый, накинулся на него:

— Правда, святая правда! Вы подражаете только начальству! Мнение и решение должностных лиц для вас закон, и вы являетесь не секретарем кафедры, а секретарем мнения заведующего кафедрой!.

— Я не позволю вам!..

— Не нуждаюсь! — прервал Дочвири Рамишвили. — Я не нуждаюсь ни в каком позволении… Ваше позволение пусть остается при вас, товарищ секретарь! Я вам сказал чистейшую правду, все это чувствуют, я, он (он показал на Цхададзе) и многие другие, они боятся тебя, потому что ты, — все более чеканя слог, продолжал говорить Рамишвили, — сделать дело другому не можешь, а вот испортить его — на это ты мастер… Это вы тоже великолепно доказали сегодня!

— Вы бесстыдно лжете! — бросил в лицо Рамишвили Леван и повернулся к нему спиной.

— Что вы себе позволяете, профессор? Это уже слишком, — начал было Цхададзе, но тут Силован Рамишвили накинулся на обоих:

— Слишком? Это вы слишком близко к сердцу приняли выступление Джиноридзе. Мы со Звиадом как-нибудь обойдемся без этого агронома и предъявим диссертацию в Москве.

— Конечно, после основательной переработки, — убежденно сказал Цхададзе.

— Никаких переработок! Все останется так, как есть, без изменений.

— Ведь все равно оттуда работу перешлют на заключение в наш институт, — глухо проговорил Леван.

Услышав это, Рамишвили насмешливо спросил:

— Почему в наш институт, уважаемый секретарь?

— Потому что этот труд касается грузинского сельского хозяйства.

— А что, Грузию представляете только вы? Дочвири и Цхададзе — это Грузия? Рамишвили к Грузии не имеет никакого отношения? Будьте спокойны, в Москве имя Силована Рамишвили известно… Рамишвили знает грузинскую деревню, потому что в грузинской деревне Рамишвили жил.

— В ваше время грузинская деревня была иной.

— Вы говорите чушь! — все более распалялся Рамишвили. — Да, да, чушь! Мое время — сегодняшний день! Я и мои коллеги создавали его! Мы воистину являемся зодчими нашего сегодня, а некоторые, — торящие глаза Рамишвили устремились на Цхададзе и Дочвири, — да, некоторые только и стараются ловко использовать сегодняшний день! Не упрекайте меня, что я жил в прошлом, именно поэтому я лучше, чем вы, вижу сегодняшний день!

— Не надо спекулировать на своем возрасте, — глухо, почти беззвучно сказал Леван, но Рамишвили услышал.

— Извините, молодой человек! Я в летах, но еще не старик! Вы прекрасно знаете, что некоторые старики моложе иных юношей…

…В комнату с шумом вошли Нико, Текле, Шадиман, Русудан и Лили. Они в соседней комнате прислушивались к перепалке гостей, и чаша их терпения переполнилась.

— Друзья, — пробубнил Нико, — даже между государствами устанавливается мир, а мы не можем добиться согласия между коллегами. Прекращаю войну и объявляю мир! Прошу всех за стол! Правда, мы очень опоздали, но это не моя вина…

Шадиман Шарангиа из-под руки посмотрел на стол.

— Какое великолепное угощение! Было бы жаль, если бы оно испортилось.

Это была явная бестактность, и даже Силован Рамишвили как-то примирительно посмотрел на Цхададзе и Дочвири.

— Сейчас, сейчас, дорогой Шадиман, — чтобы рассеять неловкость, отозвался Нико. — Не скучайте, друзья, застолье есть застолье, и оно имеет свои законы! Русудан, ты играй, Лили будет петь, остальные — хлопать в ладоши, а мы с Шадиманом — танцевать… Но сначала промочим горло, поднимем тост! Ну-ка, веселей! Вы садитесь здесь, рядом со мной, дорогой Силован… Тамадой буду я, своим заместителем я назначаю Шадимана.

— Я буду виночерпием, а заместителем — наш дорогой профессор, батоно Нико!

— Профессор устал… Виночерпием тоже буду я, Шадиман, — сказал Нико и взял кувшин, но подоспевший Шадиман выхватил кувшин у него из рук. — Друзья, — громким голосом начал Нико и оглядел стол, такой малолюдный, что у хозяина защемило сердце,