Заклятие Черного Кинжала - Лоуренс Уотт-Эванс

Табеа растерянно замигала.

— Четыре монеты? — пискнула она.

— Половину раунда серебра, — подтвердил колдун.

Табеа, бросив на него выразительный взгляд, молча выбежала из лавки.

Позже, успокоившись, девочка поняла, что колдун предложил ей очень щедрую плату. Ведь она даже не намекнула о сути тайны, и у него не было никаких оснований считать, что покупка окажется выгодной. Говоря по правде, Табеа сама не знала, какую пользу можно извлечь из обладания этой информацией.

Чародеи и колдуны традиционно являлись соперниками, но смертельной вражды между ними не существовало. Колдуны не могли развязать войну против чародеев хотя бы потому, что последних в Мире было гораздо больше. А какую пользу может принести знание ритуала атамэзации колдуну, если тот не собирается вступать в схватку с чародеями?

«С продажей секрета, — думала Табеа, — ничего не выйдет». Оставалось только одно — использовать его для себя, а единственным видом использования секрета являлось изготовление атамэ. И в этом определенно можно было найти кучу привлекательного. Ведь если верить Серему Мудрому, то, даже не зная ни единого заклинания, она станет настоящей чародейкой. А когда ей удастся выучить несколько заклинаний, атамэ облегчит их использование. Нож освободит ее от любых оков, даст понять чародеям, и только чародеям, что Табеа из их числа. В то же время она останется вне Гильдии.

Кроме того, девочка чувствовала, что об атамэ ей известно далеко не все. Ведь она не слышала все лекции Серема. Табеа хорошо усвоила двадцатичетырехчасовую церемонию, но пропустила значительную часть объяснений, посвященных свойствам волшебного кинжала.

И вот ярким днем в начале месяца Уходящего Лета, через два месяца после того как Лиррин создала атамэ, Табеа вышла из лавки на Улице Оружейников. Под юбкой у нее был спрятан прекрасный кинжал, который, естественно, не стоил ей ни гроша.

Теперь следовало найти место для свершения заклинания. О доме родителей не было даже речи, там постоянно крутились братья, сестры, мать и отчим — последний, правда, лишь в том случае, если опять объявился.

Люди, обитающие на Поле у Пристенной Улицы, славились тем, что не совали нос в чужие дела. Но и отсутствие любопытства имеет свои пределы. Круглосуточный ритуал с кровью, причитаниями, пением и всем остальным наверняка привлечет их внимание. Кроме того, может пойти дождь. Что из того, что сейчас солнце заливало землю жаром медвяного цвета? Летний ливень способен разразиться в любой момент.

Ей надо отыскать закрытое помещение, где можно без всяких помех провести целые сутки, но для юной особы женского пола найти убежище в кишащем людьми Этшаре-на-Песках было совсем непросто.

«Может, стоит уехать из города?» — думала Табеа, Нет, это было настоящим безумием. Она никуда отсюда не двинется.

За стенами города нет ничего, кроме деревенщины, варваров и дикой природы, за исключением, пожалуй, двух других Этшаров, от которых ей проку не больше, чем от Этшара-на-Песках.

Правда, есть места, которые обычные люди не посещают, — башни городских ворот, например, Большой Маяк или форты, охраняющие вход в гавань. Но там постоянно квартируют солдаты Верховного Правителя.

Табеа шагала по Улице Оружейников, размышляя, впрочем, довольно неопределенно, о возможности уединиться на Южной Косе. Яркое солнце и пыль вынуждали девочку щуриться, и порой она даже не смотрела, куда идет.

Внезапно до ее ушей донеслись непристойности, произнесенные мужским голосом, и хихиканье женщины. Табеа подняла глаза.

Она увидела, что находится на углу Улицы Шлюх. Голос принадлежал мужчине в красном солдатском килте. Он сулил показать стоящей на балконе женщине небывалые чудеса похоти.

«Этой парочке будет нетрудно уединиться, — усмехнулась Табеа. — Правда, им придется заплатить».

Однако это идея. Она же тоже способна платить. Можно снять комнату — не здесь, в Солдатском Городке, а в какой-нибудь приличной гостинице. Табеа настолько привыкла удовлетворять все свои потребности воровством, что мысль о честной оплате ей просто не приходила в голову.

А если бы она захотела, то смогла бы платить за многое. За три года воровства у нее скопилась изрядная сумма. Ежедневные расходы девочки составляли несколько медяков. Но атамэ, естественно, стоит того, чтобы на него немного потратиться.

На принятие окончательного решения ушло два дня, но в конце концов Табеа сняла небольшую комнату под самой крышей гостиницы «У Голубого Краба». Хозяин обещал не беспокоить ее и никого не пускать к ней в течение полутора суток.

Девочка попыталась внушить ему, в основном намеками, что является ученицей чародея и учитель поручил ей совершить заклинание, требующее полного уединения. Табеа надеялась, что боязнь подвергнуться действию магических сил несколько обуздает естественное любопытство хозяина. Однако полной уверенности в том, что план сработает, у нее не было.

С собой Табеа прихватила изрядный запас свечей и кувшин относительно чистой воды — гостиничный колодец, как утверждал хозяин, охранялся заклинанием Перманентной Пурификации. По мнению же Табеа, в него лишь по счастливой случайности не попали сточные воды. Прием пищи во время вершения заклинания категорически запрещался, но утоление жажды, насколько она помнила, не возбранялось. Кроме того, Табеа захватила чистую одежду, чтобы переодеться после завершения ритуала. Итак, у нее нашлось все, что требовалось: огонь, вода, кровь и, конечно, кинжал. Она прекрасно отдохнула и была готова к великим свершениям.

И все же девочка трепетала, когда, приступая к первому песнопению, подняла кинжал перед собой на вытянутых руках.

Магические формулы, жесты, странные танцы — Табеа помнила их все. Рядом не было учителя, способного вдохновить и подсказать, не было помощника, который мог бы зажечь свечи. Поэтому часть заклинания она творила во тьме, не позволяя себе прерваться ни на миг.

По мере того как выгорали свечи, в комнате под крышей воцарялись жара и невыносимая духота. Когда свечи погасли, наступило небольшое облегчение, но тут же взошло солнце, и к середине утра стало еще жарче. Можно было бы распахнуть окно, но это означало бы отступить от предписанного ритуала. Конечно, хозяин мог бы сделать это по собственной инициативе, но Табеа запретила ему появляться.

Если бы она продумала все заранее, то открыла бы окно с самого начала. Но теперь ей не осталось ничего другого, кроме как, собрав последние силы, довести обряд до конца.

Говоря по правде, девочке казалось, что прервать процедуру просто невозможно; она всем своим существом ощущала движение магических сил. Странное, ранее неизвестное, волнующее чувство. Табеа опасалась, что, если она прервется, магические силы обернутся против нее, и продолжала вершить заклинание, невзирая на жару, усталость и заливающие лицо ручейки пота.

В довершение всех неприятностей именно в этой части ритуала пить запрещалось, а искушение было очень велико — в руках Табеа находился кувшин с водой, которую она использовала для очищающего омовения клинка.

К полудню у нее сел голос. Оставалось надеяться, что это не имеет значения. Кроме того, утомление, потеря жидкости и жара привели ее почти в бессознательное состояние. Голова кружилась, и Табеа продолжала творить заклинание по инерции.

В середине второй половины дня она подошла к той части процедуры, которая требовала сознательных усилий. Согласно ритуалу, девочка должна была пролить собственную кровь, надрезав кинжалом правую руку, шею и кожу напротив сердца.

Дрожащими руками она добыла кровь и нанесла ею на клинок три знака, навечно превращающих кинжал в неотъемлемую часть его владельца.

Однако самое худшее было еще впереди. В завершающей части заклинания ей предстояло рассечь себе лоб и острием кинжала размазать кровь по лицу, смешивая ее с пеплом. После этого она станет частью ножа точно так же, как до этого нож стал ее частью. Табеа преследовал иррациональный страх, что из-за усталости она потеряет контроль над кинжалом и раскроит себе череп.

Но девочка продолжала бороться. И вот наступил, решающий момент. Клинок трепетал, когда она подносила его к надбровью. Это повергло ее в еще больший ужас. Что, если кинжал дрогнет сильнее и выколет ей глаз?

Крепко зажмурившись, Табеа провела лезвием по туго натянутой коже.

Девочке показалось, что ничего не получилось, и она поднесла руку ко лбу. Пальцы окрасились кровью.

Табеа поспешно завершила церемонию. Она продолжала чувствовать вокруг себя круговращение магических сил, но в то же время, даже находясь в полубессознательном состоянии, начала понимать, что дело пошло как-то не так.

Кинжал Лиррин в этот момент ярко заблистал. С ее ножом ничего подобного не случилось. Более того, он потемнел, словно закоптился на огне. Но откуда здесь взяться огню; уже много часов Табеа не зажигала свечи. Может быть, ей это просто почудилось в быстро сгущающихся сумерках?