Пропавшие в Стране Страха - Алексей Слаповский

– Как видишь, – комментировал профессор, – это животное само по себе не так ужасно. Оно становится таким лишь тогда, когда представляет реальную угрозу. То есть, например, без клетки.

С этими словами он вдруг скрылся за белой непрозрачной занавеской, а у клетки крыса поднялась одна сторона. Крыс медленно пошел на Вика, поводя мордой, скаля зубы и топорща усы. Вик отступал, оглядываясь. Он искал, чем защититься, но ничего, похожего на оружие, не было. Вик хотел позвать доктора, но боялся, что его выкрик только раздразнит чудище. Он шаг за шагом приближался к двери, не отводя глаз от крыса. Нащупал ручку. Повернул ее, толкнул дверь. Дверь не открылась.

И тут крыс, дико завизжав, прыгнул на него.

Вик закричал – громче крыса. И упал.

Испытания продолжаются

Он очнулся в кресле.

Клетки с крысом не было.

Доктор Страхов сидел за столом и внимательно смотрел то на Вика, то в компьютер.

– Что это было? – спросил Вик.

– Ты потерял сознание. Обычная реакция организма на чувство ужаса. Страх еще можно как-то контролировать, а ужас нет.

– А вы не знали? Обязательно эксперименты проводить на живых людях?

– Не обижайся, это необходимо.

– Кому?

– Науке.

– Странная какая-то наука.

– Не твоего ума дело! – сердито ответил Страхов. И сказал чуть потеплевшим голосом: – Зато могу тебя порадовать: коэффициент страха у тебя отличный – тридцать шесть и четыре. Отличный, отличный, – повторял он, постукивая пальцами по столу. Но вдруг, словно опомнился, закричал, возражая самому себе: – Ничего хорошего! Слишком мало! Ты должен бояться больше!

– Зачем?

– Никаких вопросов! Надо!

– Кому надо? БГ? – догадался Вик. – Для чего?

– Не твое дело!

– Вы извините, но вы странный какой-то. То нормально говорите, то кричите.

– Я нормально говорю? – возмутился профессор. – Когда это я нормально говорил? Да вас только криком и проймешь! Все, иди отсюда! И позови брата. Стой! Я сам его позову.

Страхов вышел из процедурной комнаты в кабинет. Ник спал, свернувшись калачиком на диване. Вик всегда завидовал этому его умению – засыпать в любом месте и в любой обстановке. И удивлялся: почему он, Вик, человек выдержанный, спокойный, не может заснуть где попало, а Ник, вечно шебуршащийся, непоседливый – запросто. Только что бегал, прыгал, возился, кричал, дурачился, но стоит ему прилечь или даже присесть – все, уже дрыхнет.

Доктор разбудил Ника:

– Юноша, пора!

– А? Куда? – спросонья не понимал Ник.

– Сейчас тебя будут… – хотел предупредить Вик, но Страхов прикрикнул на него:

– Никаких разговоров! Сиди тут и отдыхай!

И увел Ника.

Усадил его в кресло, прикрепил ремни. Ник тут же окончательно проснулся. «Сейчас тебя будут…» – вспомнил он слова Вика. Что будут? Обследовать? А если – пытать? Очень уж у Вика был бледный вид.

– Учтите, я абсолютно здоров, – сказал Ник. – Так что зря время тратите.

– Мне лучше знать, зря или не зря! – ответил профессор.

И тут же Ника что-то кольнуло в бок.

– Вы что? Шутки дурацкие! – закричал Ник.

– Ага, – сказал профессор. – Болевой порог невысокий. А коэффициент страха?

И к руке Ника стала приближаться игла.

Ник задергался и завопил:

– Я жаловаться буду! Я папе расскажу, он вас тут всех в тюрьму посадит! Детей мучаете! Уберите вашу иголку! Садист!

Профессор невозмутимо улыбался. Игла остановилась в миллиметре от кожи Ника и стала подниматься.

Нику очень хотелось вытереть пот – он весь взмок за эту минуту. Но руки были связаны.

Потом наступила темнота.

– Включите свет! – тут же потребовал Ник. – Включите, я сказал! И прекращайте вообще!

– Боишься? – прохихикал профессор откуда-то сзади.

– Не боюсь, а просто… Неприятно!

Тут кто-то начал дышать в лицо.

– Уберите! Фашист! Гад! Убери! Убью дурака!

Ник, как с ним иногда случалось, в приступе ярости забыл все приличия. Да и как не забыть, если с тобой так обращаются?

Наконец появился свет.

– Все, все, успокойся, – сказал Страхов. – Теперь еще несколько вопросов…

– Ни на какие вопросы я отвечать не буду! Только с моим адвокатом! – Ник вспомнил, что во многих фильмах, которые он смотрел, несправедливо схваченный кем-то герой говорит именно так.

– У тебя есть адвокат? – засмеялся профессор.

– У папы есть! И даже несколько!

– Верю, верю. Но ответить придется. Потому что, пока не ответишь, я тебя не выпущу.

– Да? А знаете, как это называется?

– Как?

Ник рад бы сказать, но сам забыл. Всегда помнил, а сейчас забыл.

– Похищение детей по-английски. Ну, то есть на английском, – сказал он.

– Киднепинг?

– Точно. Киднепинг. Десять лет тюрьмы! – наугад сказал Ник. Он был уверен, что меньше за такое преступление давать нельзя.

– Какой же это киднепинг? Я разве вас украл? Вы сами сюда попали. По собственному желанию!

– Не по какому не по желанию, а случайно!

– Хорошо, пусть случайно. Хватит скандалить, Ник. Или ты отвечаешь на вопросы – или будешь сидеть связанный до завтра. И до послезавтра. Пока не образумишься. Понял?

Делать нечего, пришлось отвечать. Хорошо хоть, вопросы легкие. Все начинались со слов: «Боишься ли ты…» – и перечислялось все, чего можно бояться – землетрясения, войны, болезни, аварии и т. п.

Ответ у Ника на все был один: нет. И он не лукавил, он в самом деле не боялся ни землетрясений, ни войн, ни болезней, потому что считал их маловероятными в ближайшем будущем. По крайней мере в его жизни.

Профессор однообразно кивал и смотрел на экран.

И подытожил:

– Что ж, можно даже не выпускать крыса.

– Какого еще крыса? – насторожился Ник.

– Я же сказал: выпускать не будем. Ты чуть трусливее брата, тридцать восемь и восемь, но все-таки слишком близко к норме.

– Что?! Я трусливей? У вас программа какая-нибудь левая, не то показывает! Я сроду трусом не был! Вот попробуйте, напугайте чем-нибудь!

– Я уже пугал: страхом боли и темнотой.

– А вы еще попробуйте! Это я просто не выспался, сейчас ночь, между прочим. Вы попробуйте, попробуйте!

– Нет необходимости.

Страхов развязал его и повел в свой уютный кабинет, где дожидался Вик.

Тот вопросительно посмотрел на брата.

Ник поднял руку в победном приветствии:

– Все нормально! Только у него приборы неправильно показывают!

Он ждал, что Страхов возразит ему, и готов был вступить в спор, но профессор почему-то промолчал.

– А не пойти ли нам в сад? – предложил он.

Братья, конечно, согласились – где угодно находиться лучше, чем здесь, где пугают всякими глупостями и задают идиотские вопросы.

Признания доктора Страхова

В больничном саду было светло как днем. Хотя тут везде был день, несмотря на то, что братья попали сюда глубокой ночью. Наверное, в этом подземелье все по-своему, все наоборот.

Страхов повел их аллеей меж густых кустов, потом они свернули, потом доктор вдруг ускорил шаги, оглянулся и прошептал:

– За мной!

И ринулся в кусты.

Братья решили последовать за ним. Очень уж тут все запутано, без Страхова недолго и заблудиться. К тому же он скомандовал не приказным тоном, а как-то заговорщицки – как своим.

Вскоре они оказались на небольшой укромной полянке.

Страхов отдышался, сел на траву и…

И заплакал!

Это было самое неожиданное.

Взрослый человек, доктор, сидит и плачет, утирая глаза платком.

Поплакав, Страхов высморкался и сказал:

– Ну вот, теперь можно пообщаться нормально и спокойно. Здесь никто не подслушивает и не подсматривает.

– А там? – спросил Вик.

– Там – постоянно. У меня в кабинете камеры и микрофоны. В палатах тоже. БГ следит за всем, что происходит.

– Значит, вы все-таки не на него работаете? – обрадовался Ник.

– Нет, конечно! Хотя, получается, что на него.

– Как это? – не понял Вик. – Объясните, пожалуйста.

– Это издалека надо начинать. С самого детства. Рассказывать?

– Конечно! – воскликнули братья.

И доктор Страхов рассказал.

Доктор Страхов и БГ учились в одном классе. Конечно, доктор еще не был доктором, но уже был Страховым, а звали его Виталей. А БГ звали Борей, и фамилия у него была – Трусов. Да, Страхов и Трусов, такое вот совпадение – не самое редкое, между прочим. Разные вообще фамилии существуют на свете. При этом, например, Дураков совсем не обязательно дурак, а, например, Умнов, может быть вполне глупым человеком.

Но Виталя фамилии соответствовал – был очень боязлив. Боялся рассердить маму и папу, боялся получить двойку, боялся ссор с одноклассниками, боялся вечерней темноты. Поэтому ему пришлось с детства стать почти идеальным человеком: всегда помогал маме, старался соответствовать разговорам отца, который очень любил побеседовать после работы и пары литров пива, учился отлично, одноклассникам всячески выказывал уважение, а свет в комнате включал еще до наступления сумерек. Но странное дело, чем ловчее и дольше у него получалось избегать повода бояться, тем больше он боялся. Это объяснимо: кто привык к ругани родителей, уже не обращает на нее внимания, кто получил три двойки подряд, четвертую просто не заметит. А вот когда недели и даже месяцы ты живешь ни разу не обруганный отцом или матерью, не получив не только двойки, но даже тройки, напряжение нарастает. Уже малейшее недовольство со стороны родителей тебе может показаться катастрофой, уже единственная четверка в ряду сплошных пятерок кажется провалом, а мысль о возможной двойке приводит в ужас. Не ссориться с одноклассниками тоже трудно – ты-то не хочешь с ними ссориться, а они могут захотеть – мало ли поводов? В результате одноклассники стали считать Виталю подлизой, учителя – малолетним карьеристом, мама ворчала, что нечего ему возиться с посудой, не девочка, пошел бы на улицу, побегал бы с друзьями, отец, мужественный автослесарь, тоже полагал, что в Витале слишком много мягкости, будто он не будущий воин или, как сам отец, автослесарь. То есть всеобщей любви к себе, о которой Виталя мечтал, не получилось, наоборот, ему казалось, что никто его не любит. А вот БГ, то есть Борю, казалось Витале, любят все. Боря без конца дергает девчонок за волосы, сыплет им на головы бумажные обрывки, портит им тетради, вписывая туда разные неуместные слова, с одноклассниками постоянно задирается, может ударить и по шее ладонью, и по лбу щелчком, и под дых кулаком – и что? Его все ненавидят? Наоборот! Да, девчонки пищат, обижаются, жалуются учителям, мальчишки, отбегая от опасного Бори, обзываются. Но те же девчонки почему-то не гонят Борю, когда он плюхается рядом, заявляя, что хочет сидеть на этом уроке тут, а мальчишки горды и счастливы, если Боря вдруг кого обнимет рукой за шею (есть у него такая привычка) и пройдет по коридору, как с лучшим другом. Мама Бори, одинокая закройщица ателье, тоже обожала сына, от которого не видела ничего, кроме неприятностей. Учителя, без конца ругавшие Борю за хулиганство и нежелание учиться, тем не менее не очень-то увлекались порицаниями, зная, что Боря не постесняется ответить и авторитет учителя может пошатнуться в глазах класса. Больше того, в соответствии с тогдашней педагогической теорией о том, что активность хулиганистых и дерзких детей надо не пресекать, а направлять в нужное русло, Борю даже назначили старостой класса – и тут он развернулся вовсю. Все мероприятия теперь проводились под его контролем, и класс стал по всем показателям лучшим в школе. И как не стать: если кто уклонится от общего дела, Боря тут же призовет негодяя или негодяйку к порядку доступными ему средствами, то есть колотушками и тасканием за волосы.