Убийца с того света - Валерий Георгиевич Шарапов

Зверев рефлекторно пригнулся, потому что над рекой взвилась ракета, послышались короткие очереди, где-то неподалеку прогремел взрыв… потом еще один.

– Твою ж маму, – воскликнул Зверев. – Это ж наши шумят, больше некому.

– Прав ты был, взводный, влипли наши дозорные! Хорошо еще, что мы не засветились, – продолжил беседу Луковицкий.

– Так мы что же… к ним на помощь не идем? – взволнованно выкрикнул Злобин.

– Много ты им поможешь, – проговорил Зверев. – Там уже вовсю бой идет. Пока мы до ребят доберемся, их уже кончат десять раз. Сунемся туда, только себя и пленного засветим, а нам прежде всего задачу выполнить нужно.

Со стороны реки снова застрекотали автоматные очереди.

– Это Шпагин шурует, – предположил Луковицкий. – Слышишь, удаляется шум. Молодец, это он немцев от нас уводит.

Зверев закусил губу и перевел взгляд на пленного немца. Тот вслушивался в доносившиеся издали звуки, вытягивал шею и теребил лацкан своей перепачканной шинели.

Спустя какое-то время выстрелы прекратились. Зверев сорвал с себя шапку и вытер ею вспотевший лоб.

– Думаете, им конец? – по-детски наивно проверещал Злобин.

– А я почем знаю? – огрызнулся Зверев и вдруг услышал голоса.

Из кустов вдруг послышались звуки: треск веток, лязг затвора и голоса. Кто-то громко выкрикивал команды на немецком языке.

– Добегались! Вот такие тебе пирожки с котятами, – приглушенно заявил Луковицкий. – Немцы! Метров в пятидесяти, и, похоже, идут прямо на нас.

– Заткни ему рот и свяжи руки, – указав на пленного, прошептал Зверев. Вскоре его приказ был выполнен, и Зверев махнул рукой. – За мной!

Они быстро побежали, стараясь не поднимать шума, но промерзший валежник под ногами предательски хрустел. Неожиданно дорогу им преградил небольшой овраг, они стали в него спускаться, но пленный, руки которого были связаны, вдруг оступился и кубарем скатился вниз. Когда Зверев подскочил к немцу, тот лежал среди поваленных деревьев, его лицо было в крови. Пленный морщился, кряхтел и пытался избавиться от кляпа, который перед этим засунул ему в рот Злобин. Зверев схватил немца за грудки, поднял его на ноги, но тот захрипел, затрясся и снова рухнул на дно оврага.

– Погоди, командир! – оттолкнув Зверева, со знанием дела заявил Луковицкий.

Он стянул с пленного сапог, снял носок и продемонстрировал товарищам опухающую ступню.

– Он не притворяется. У него закрытый перелом, в лучшем случае разрыв связки. Нога отекает на глазах, у него внутреннее кровотечение, так что идти дальше он не сможет.

Зверев обернулся, вдалеке все еще слышались звуки погони. Наверняка немцы нашли оставленные ими следы и сейчас ускоренно двигаются в их направлении.

– Что будем делать, командир? – спросил не на шутку взволнованный Злобин.

– Допросим его прямо здесь и кончим, – ответил вместо Зверева Луковицкий.

Павел Васильевич хмуро зыркнул на своего зама и вынул у пленного кляп изо рта.

– Hier musst du alle Schießstände deiner Einheit markieren [1], – на ломаном немецком сказал Луковицкий, доставая из планшета карту района.

– Du bist dumm! Unsere kommen schon hierher und bald werden sie euch erwischen. Wenn ihr euch freiwillig aufgebt, garantiere ich euch, dass ich alles tun werde, um euer Leben zu retten [2].

Пленный выпячивал грудь, старался казаться молодцом, но все прекрасно видели, что губы его трясутся.

– Что он там лопочет? – встрял в беседу Злобин.

– Не хочет говорить! Играет в героя! Но мы сейчас его разговорим, – сухо заявил Луковицкий, и в его глазах мелькнули недобрые огоньки.

Старший сержант снял с ремня флягу со спиртом и снова спросил:

– Du willst also nicht reden, Schlampe! [3]

– Nein! [4]

– Ладно, раз говорить не хочешь, тогда придется выпить за нашу Победу! А ну, Ванька, помоги.

Луковицкий сунул Злобину флягу со спиртом, правой рукой ухватил связанного немца за подбородок, а левой вытащил из-за голенища нож. Немец начал дергаться, но Луковицкий в считаные секунды разжал рот пленника лезвием ножа. Из пораненных губ и десен хлынула кровь. Луковицкий снова провернул рукоять ножа и рявкнул Злобину:

– Лей!

– Чего лить-то? – опешил тот.

– Спирт лей, дурень!

– В рот?

– Нет, твою ж мать, – в задницу! Конечно, в рот! И не жалей, пусть хлебает, гаденыш!

Наконец-то поняв, что от него хотят, Злобин подхватил голову пленного немца и стал вливать ему в рот спирт. Немец начал хрипеть и извиваться, горло его обдало огнем, глаза покраснели и стали вываливаться из орбит. Он хрипел, кашлял, из ноздрей лились сопли вперемешку со спиртом. Тело бедолаги извивалось, как поджаренная на сковороде пиявка. Когда фляга опорожнилась как минимум наполовину, Луковицкий отвел руку Злобина. Немец еще с минуту продолжал хрипеть и дергаться.

Когда пленный немного пришел в себя, вдалеке снова послышались треск веток и голоса.

– Немцы совсем близко! – прошептал Ваня. – А что, если он заорет?

Луковицкий злобно ухмыльнулся.

– Если и заорет, то не особо громко. Ты ж ему всю гортань сжег. – И, уже обратившись к пленному, старший сержант проворковал нежно-нежно:

– Du hast auf unseren Sieg getrunken, und jetzt, wenn du nicht machst, was ich will, musst du auf den Genossen Stalin trinken! [5]

Луковицкий вырвал из рук Злобина свою фляжку и поднес ее к лицу трясущегося немца.

– Bitte stoppt! Gebt mir eine Karte und ich werde alle Waffen anzeigen, die sich auf diesem Quadrat befinden [6], – просипел немец так тихо, что для того, чтобы услышать его ответ, Звереву пришлось снять шапку и пригнуться.

Спустя несколько минут пленный артиллерист химическим карандашом изрисовал всю карту, которую Луковицкий накануне достал из планшета Зверева. Когда нужные сведения были получены, Злобин спросил:

– Получается, что теперь остается только вернуться к своим и передать эту карту в штаб?

Луковицкий кивнул и посмотрел на Зверева.

– Ловко ты его! – усмехнулся Злобин. – Тогда давай поторопимся… Этот пусть тут остается! Свое дело он сделал, а со сломанной ногой мы его все равно бы не дотащили.

Злобин посмотрел на Зверева, тот кивнул:

– Пусть остается. Он свое дело сделал.

Глаза Луковицкого сверкнули неистовым блеском, его губы сжались в тонкую полоску, и он, точно мартовский кот, тихо проурчал:

– Хорошо. Пусть остается.

Никто не успел опомниться, как в левой руке старшего сержанта блеснуло лезвие армейского ножа. Немец дернулся, его рот приоткрылся, и он проблеял как козленок:

– Bitte, tötet mir nicht! Ich habe euch alles erzählt! Bitte, macht es nicht, ich habe eine kranke Mutter, sie hat niemanden außer mir! [7]

– Мама, говоришь! Мама – это хорошо! Мама – это здорово! – с деланым сочувствием проворковал Луковицкий и с суровой педантичностью заправского мясника вогнал свой