Жасмин и флердоранж - Татьяна Апраксина

Только слетев вниз по ступенькам, ворвавшись на кухню — вспомнить, что кофе сам собой не заводится, а у этого, не только с имбирем и перцем, но еще и с шоколадной крошкой и апельсиновой стружкой, есть автор. А кружка — вот она, бульонная кружка с коричневыми стенками и бежевой шероховатой каймой по краю, — стоит на кухонном столе перед пустым стулом и дожидается Камилу. В ней нефтью поблескивает та самая густая смолисто-черная взвесь, о которой мечталось во сне.

Автор же, мурлыча под нос нечто подозрительно знакомое, из набора «100 шедевров классической музыки», легко и с танцевальной грацией усмиряет вторую турку. То опускает, то приподнимает, не позволяя пене ни перелиться за край, ни опасть. В таком жонглировании над газовой горелкой есть своеобразное очарование; ну и что, что лотка с песком в доме нет — нет, так обойдемся туркой и ловкостью…

— Добрый день, — говорит он, не поворачиваясь. — Надеюсь, я угадал ваши предпочтения.

«Вы не угадывали, — хочется сказать Камиле, — вы у кого-то их тщательно выпытали, я только понять не могу, у кого, потому что никто, даже отец, не знает о них, и тем более не знает Кася…»

Потом она понимает — у кого можно было узнать все это, и вцепляется в стул, чтобы не шарахнуться прочь, а внутри взлетает с паническим хлопаньем крыльев стая голубей. Если уж даже такие мелочи — что он знает еще, что он знает, и кто еще знает?..

Что чувствуют заложники, когда любительские записи с их участием выкладываются в сеть, оказываются предметом рассмотрения всемирных новостей? Наверное, такой же мучительный всепоглощающий стыд?

Незваный гость, с недавних пор — родственник, играет туркой на длинной ручке, выливает во вторую — подогретую — чашку еще одну восхитительно пахнущую, густую как сливки адскую смесь и только после этого оборачивается.

Щурится, слегка склоняя голову, опускает чашку на стол, напротив, ставит турку в раковину, открывает кран и заливает ее водой… и все это — не сводя вопросительного взгляда.

— Вам настолько неприятно мое вторжение? — спрашивает… родственник, и Камила, пытающаяся при нем думать на альбийском, вдруг забывает слово, обозначающее эту степень родства. — Извините, — говорит он чуть тверже, — но я имею привычку есть и пить, и не хотел вас беспокоить, чтобы вы меня обслужили… Камила, послушайте, — он подается вперед, опускает ладони на стол, и что-то отбивает пальцами по столешнице, и поза эта настолько знакома, что женщине хочется прижать кулак к губам, не то визг прорвется из горла наружу. — Я обещал жене, что эту неделю мы вместе проведем здесь. Только поэтому я не могу покинуть ваш дом, переехав в ближайшую гостиницу.

— Ну и к чему весь этот монолог? — Камила демонстративно приподнимает брови, морщит лоб, округляет глаза. — Максим, я даже не знаю, что вам ответить…

А родственник не подается назад, не реагирует на такую простую уловку как «вы себе черт знает что возомнили, но при чем тут я?», которая обычно работает безотказно. Ну да, его, наверное, и этому учили. Улыбается, пожимает плечами — «как хотите, делайте вид, что вас неверно поняли, я у детей последние игрушки не отбираю».

Остается только сесть и начать пить кофе.

Кофе — восхитительный.

Истеричная особа с удовольствием пьет кофе мелкими глотками, и смакует каждый так, что хочется попробовать напиток ее языком; но вот это, увы, недоступно — можно ощутить ее удовольствие, тепло в пояснице, воздух, проникший в самые дальние уголки легких, но нельзя понять, какие оттенки вкуса и запаха она воспринимает.

Истеричная особа похожа на ребенка, на девочку-подростка, избалованную, заносчивую и знающую свое бессилие, и оттого еще более высокомерную, ибо если ты не можешь ничего сделать с ситуацией, остается только ее не допускать, принять сотню превентивных мер, а она ничего не может сделать с необходимостью сталкиваться, оказываться в одном пространстве, лицом к лицу. Чувствует себя жертвой, ощущает физически — полтора метра трепещущего страха, паники, бессильного ступора перед очень большим, очень опасным хищником.

Какая, о Господи, глупость — и тем не менее правда. И что я ей оттоптал, какую больную мозоль, когда и чем — ведь вчера же еще все было хорошо, ничего, кроме мелкой вредности в виде заведомо невыполнимых задачек? Не проиграл вовремя? Да нет, вчера все еще было нормально, а после того мы и не виделись: развлекали бабушку — грандиозная все-таки дама, — ходили на море с паном Мареком, и там пекли картошку в песке к ужасу пани Ванды «как студенты», так что и за ужином-то не виделись.

Тем не менее, когда-то и где-то в Камиле ухитрились поселиться трепет, ступор и страх. Ей даже пить трудно: комок под горлом, вспотевшие ладони едва удерживают чашку. Ночной кошмар ей явился со мной в виде насильника и убийцы? Истеричка, черт бы ее побрал!..

Заговорить ей хочется, что самое смешное. Хочется — и неудобно, боится уронить корону, которая и так уже держится на трех шпильках.

— Вы хорошо плаваете? — спрашивает истеричка и жертва.

— Кандидатский разряд — это достаточно для «хорошо»? — И если бы она сейчас сказала что-нибудь из серии «какая досада, и утопиться вам желать бесполезно!», было бы здорово — но так могла бы сказать Кейс, разряжая обстановку, а Камила едва ли сможет, увы ей.

— Ого!.. — Восхищение трудно назвать искренним. Гораздо хуже, что оно кокетливое. Вот только флирта нам и не хватает. — Составьте мне компанию, сегодня слегка штормит.

Зачем же втягивать в дело ни в чем не повинное Балтийское море? Сотню компрометирующих ситуаций можно создать и прямо в доме, где все равно больше нет никого. Беда в том, что уезжать уже поздно. За спиной можно разыграть более драматичную сцену, чем в лицо. Очная ставка — неплохое изобретение. Хотя некоторые могут вдохновенно врать прямо на ней, была бы аудитория в виде следователя. Засада, однако. И все-таки хотелось бы знать — за что.

Впрочем, есть одно маленькое надежное средство, которое избавит от любых сцен, выдумок и фантазий. Невзирая на то, что общество по умолчанию верит обвинениям жертвы, даже прекрасно зная, что обвинения бывают недобросовестными; кто предупрежден — тот вооружен.

Она была бы соблазнительна, наверное — красивая женщина, изящная, очень молодо выглядящая, но со зрелой плавностью движений. Она была бы желанна — как задачка, как вызов: разбудить, снять осторожно эту ее скорлупу, приручить, успокоить. Если бы не два существенных обстоятельства — у меня есть уже все это и много, много больше; она считает, что достаточно оказаться близко, прикоснуться, задеть бедром — а дальше все получится само. Рефлекторно. Дерни за веревочку… купальника, процесс и пойдет. Подобная уверенность — лучшее средство против любых соблазнов.

Так что когда — вдоволь набарахтавшись в соленой прохладной волне, всего-то 4 балла, еще не штормит, даже слегка, — неопытная провокаторша выдает ожидаемое «натрите мне спину кремом», остается только как бы неосознанно поправить цепочку с «водонепроницаемыми часами». А вместо всего, что следует за пресловутым натиранием — ах, милая моя Камила, знали бы вы, сколько раз на мою персону покушались именно таким образом; также годится не только крем для загара, но и застрявшая «молния», заклинившая застежка, еще сотня мелких прорух в гардеробе, — задать вопрос. Простой и четкий:

— Камила, скажите, что я вам сделал дурного? — Обычно за этим следует взрыв с обещаниями рассказать, подать в суд, обвинить… вот это — то, что надо. Чем громче, тем лучше. Конечно, надо быть полной сволочью, чтобы использовать в такой ситуации технический потенциал собственной службы, но… лучше быть сволочью, чем оболганным идиотом.

Она оборачивается — со вздохом облегчения, с почти слышимым «Ну и слава Пресвятой Деве — не пришлось!..» на губах, с ненавистью во взгляде и с восторгом освобождения, упавшего с острых плеч груза.

— Вы — ничего. А вот ваш болтливый хозяин!..

Болтливый?

Хозяин?!

«Мне было тридцать и я встретил женщину, которую должен был любить всю жизнь». Семь лет назад в Роме… была знакома и огорчилась, узнав о женитьбе… «Кейс — это в оригинале Катажина?»

Земля. Имеет. Форму… Портмоне!..

— Так это были вы…

— А то вы не знали?

— Нет, — улыбается холодно, презрительно и сухо светловолосый мальчик, и Камила остро и пронзительно осознает, что только что собиралась сделать. Что и зачем. — Вы себя выдали. Излишним трепыханием при каждом упоминании — и вот сейчас окончательно.

— Вы скажете — вам ничего не говорили?

— Почти ничего. Дословно — «Мне было тридцать и я встретил женщину, которую должен был любить всю жизнь. А выяснилось, что именно ей я не нужен. Ни на всю жизнь, ни вообще. А переставать любить я не умею». Вот и все. Никаких подробностей, Камила. Никаких имен и примет. Вы поэтому собирались устроить мне… маленькую неприятность?