Жасмин и флердоранж - Татьяна Апраксина

Вот и поставила.

— Позвольте вас побеспокоить?

— Да, конечно! — откликается хозяйка комнаты, выдержав паузу на тихое, благовоспитанное чертыхание про себя. — Заходите, пожалуйста!

«Yes, of course! Come in, please!». Интонации, ритмика, построение фраз выдают человека, которому редко, очень редко приходится говорить с посторонними, а тем более с носителями языка — и не так уж редко приходится общаться по переписке. Слушая, Камила слегка щурится и наклоняет голову вперед, словно подставляет ушные раковины под звук, а говорит, невольно выпрямляясь, как перед преподавателем.

Женщина сидит на диване с ногами, завернувшись по плечи в толстый клетчатый плед — снаружи только голова да кисти рук, придерживающих завывающую черную коробку старого ноутбука. Нездоровый присвист намекает на то, что жить агрегату осталось от силы месяц.

— Надеюсь, вы делаете резервные копии.

Камила отрицательно качает головой, вяло улыбается:

— Нет. Знаю, что потом буду жалеть — но… — пожатие плеч. Фатализм рядового пользователя перед лицом могучей технической стихии, как он есть.

— Вы себя хорошо чувствуете? Я вам не мешаю?

— Нет-нет. Мое давление так надежно отсутствует, что мешать ему уже невозможно… — Дама откровенно врет. Что она гипотоник — у нее на лице написано, но вот в данный конкретный момент давление у нее, можно поспорить на хорошую сумму денег, в совершеннейшей норме. А в комнате она целый день сидит, не спускаясь даже к обеду и ужину, из-за глубокого, на грани депрессии, уныния.

Под определенным углом зрения сама по себе возможность без ущерба для дел провести целый день под пледом в хандре, унынии и печали — это редкостная роскошь. Но вряд ли Камила считает жизнь на дни.

— Кажется, это семейная склонность?

— Да, мы все в бабушку… Вы садитесь, пожалуйста. — Камила поджимает ноги, на диване высвобождается место. — Я сейчас закончу… а, впрочем, не вижу смысла. Получилась полная ерунда. — Палец прижимает кнопку на торце секунд на пять, не меньше. Что бы там ни записывалось, оно бескомпромиссно уничтожено.

— Вы журналист?

— Обозреватель в нескольких журналах и на сайтах. Пыталась начать статью, но ничего не получается.

— Наверное, мне понравилось бы заниматься подобным делом…

— Да? И почему же вы так считаете? — Хозяйка слегка оживляется, вспыхивает. Должно быть, подобной банальностью ее осчастливливают трое из четверых новых знакомых.

Не стоило врать. Не понравилось бы; а разговор мог бы вывернуться и поинтереснее.

— У меня хорошее обоняние, — не будем уточнять, насколько, — и хорошая память на запахи. Но я совершенно не умею выражать свои впечатления. Как хроматограф, — улыбается Максим. — Ну или как собака…

— Да-а-а? — Женщина приподнимает брови, и в этом «да-а-а?» есть что-то такое, что царапает слух, застревает занозой в виске. Напоминание о некогда знакомом, но полузабытом, словно мимолетный запах, название которого никак не можешь вспомнить — то ли бабушкины пирожки, то ли соседкин торт… — А давайте проверим, какая из вас собака?

— С удовольствием. Хотя многие компоненты я просто не знаю по названиям.

— Это не страшно. — Камила выныривает из пледа, демонстрируя шерстяную шаль и свитер с горлом… на улице, кажется, +23, и в комнате ничуть не меньше… роется в столе, в пробирках, колбах, флакончиках, достает несколько, выбирает между тремя, потом двумя. — Ага, подойдет. Давайте руку… — прохладные легкие капли из распылителя опускаются на тыльную сторону ладони. — А вот вам компоненты. — Пенал с аккуратными подписанными флакончиками, похожими на аптечные, всунут в другую руку. — Угадывайте!..

Запах незнаком. Выражение лица и настроение хозяйки свидетельствует о том, что она выбрала задачку посложнее, чтобы щелкнуть нахала по носу, выразительно и чувствительно. Поставить на место раз и навсегда, чтобы не претендовал на чужую экологическую нишу. Это, видимо, тоже семейная склонность. Причем по женской линии.

Задачка усложняется тем, что в пенале флаконов — пятнадцать. Любитель парфюмерии — или, допустим, даже профессионал, — перепробовав все подряд, если не перестанет различать их между собой, то может начать путаться. У гостя есть в рукаве свой набор козырей — совершенно иначе организованные память и восприятие: Максим не шутил про хроматограф, он просто срисовывает определенную, совершенно неповторимую картинку, профиль, «отпечатки пальцев». Их нельзя перестать различать. Можно только заработать долгое и стойкое отвращение ко всем после определенного номера.

Впрочем, эта загадка все равно не была бы простой. Запах не распадается на отдельные элементы узора, на отдельные краски. У него есть единый цвет, единая фактура, а компоненты словно пропущены через блендер и тщательно перемешаны. Трудно описать человека, как состоящего из одной печени, пары почек, одной селезенки, скольки-то метров кишечника, если он сидит рядом и высокомерно улыбается — проще говорить о цвете глаз и форме подбородка.

Но если один раз посмотришь на него так, то никогда уже не сможешь собрать детали воедино вновь. Интересно, как патологоанатомы ухитряются общаться с людьми? Вот этот вот расчлененный на отпечатки и профили запах никогда уже не будет ни единым, ни приятным — только набором разнообразных элементов, разгаданным ребусом «найди всех рыбаков на этом рисунке»…

— Лимон. Мандарин. Жасмин. Бергамот. А также вот это… Роза? Кто бы мог подумать… И вот это — vetiver, не знаю, как это правильно произносится. И еще то, чего у вас нет в образцах. Два компонента, я думаю. Смола — натуральная, и что-то химическое, но похоже на кедровую стружку.

Как натуральное отличается от «химического», искусственного, он ответил бы, спроси о том Камила, ответил бы быстро и легко: «Как человек от своего портрета». Не прозвучавший афоризм впитывается в связки.

— Впечатляюще, да… — не сразу оживает Камила, последние минуты похожая на изумленного лемура: глаза круглые как блюдца и не мигают, а выражение лица непостижимо, ибо присуще не человекам, но совам, кошкам, летучим мышам и прочим тварям ночным, которые зачем-то подглядывают через стекло за людьми. — А почему вы не стали заниматься чем-то в этой сфере?

Это даже не признание, это победа над кое-чьей заносчивостью, победа с разгромным счетом. Осталось найти общий язык с пани Вандой — и знакомство с новообретенной родней можно считать успешно состоявшимся.

— Когда я выбирал себе работу, то и не представлял, что существуют подобные занятия. В голову не приходило. Меня интересовали две профессии — капитан дальнего плавания и командир антитеррористического подразделения. Когда мне объяснили, что межпланетных разведчиков не бывает…

А ответ, настоящий ответ, остается внутри: «Потому что отпрепарированное — мертво». Потому что в мире слишком мало вещей, которые переживают расчленение на атомы — и еще меньше людей, которые не расчленяются, не становятся набором предсказуемых реакций и несложных функций. Большинство рассыпается под взглядом на детальки, и уже не собирается, не оживает. Хватит и того, что это необходимо по долгу службы. Но потрошить еще и невинные цветы?..

Она — потрошит.

— Вы с Касей просто созданы друг для друга. «Сельву» она смотрела раз пять. И что-то такое очаровательное как раз про межпланетных разведчиков и девушку… — Хозяйка смущается, прикусывает язык, хотя Максим и не собирался напоминать ей анекдот про бросившуюся под паровоз глухонемую собачку. — Я вас заболтала, извините, а вы ведь что-то хотели?

— Да. Вообще-то я хотел узнать у вас параметры настройки сети. Мне сказали, что только вы владеете этой великой тайной…

Следующим утром дом тих — после гвалта, после размещения в машине отца с матерью, Каси и бабушки; большая машина в первую очередь хороша тем, что в нее прекрасно умещается коляска. А вот пассажиры… либо коляска, либо Камила. Так что погрузить всех, вручить отцу бразды правления, напомнить о том, что на шоссе разгоняться не надо, и — в дом, в свою комнату, обернуться в плед и спать, спать, спать взахлеб, пока во сне не захочется есть и не начнут сниться кексы, пирожки, печенья, пирожные, сладкие булочки, маковая соломка, крендели с кунжутом, пастила, пахлава, халва… и все это в окружении больших кружек кофе с пряностями, с корицей и ванилью, с имбирем и перцем, темного, густого «ориентального» кофе, вареного, долго томящегося в песке, кофе, как варят его на южной оконечности Европы, а не здесь, где попросту заливают кипятком толченые кофейные зерна…

Проснуться, истекая слюной, и обнаружить, что булочки рождены сном и голодом, а вот кофе взаправдашний и им пахнет с первого этажа, из кухни. Запах завивается колечками, вползает в щели окна и дверные щели, соблазняет, выманивает наружу. Этот кофе должен быть выпит, немедленно, выхлебать большую кружку, а потом закусить чем-нибудь сладким, растянуться на веранде и чувствовать, как горячий кофеин просачивается из крупных сосудов в капилляры, оживляет, вымывает бляшки тоски и уныния. Вылечиться, вернуться в тот мир, где уже давным-давно не оказывалась, отгородившись стенами комнаты, лестницей, тишиной.