Эпитафия шпиону. Причина для тревоги - Эрик Эмблер

Я поднялся с кровати, надел купальный халат и сел у окна.

Хайнбергер — это Шимлер. Его следует немедленно арестовать. Да, но за что? За то, что дал полиции вымышленное имя? Но в полиции есть его настоящее имя. Эмиль Шимлер — немец из Берлина. Официант сказал мне, что его зовут Хайнбергером. Разве это преступление — говорить людям, что тебя зовут Хайнбергером, если на самом деле ты Шимлер? Допустим, если мне, Йожефу Водоши, захочется представиться Карлом Марксом или Джорджем Хиггинсом, могу я это сделать? Да какое это все имеет значение? Шимлер и Кохе — шпионы. Иначе и быть не может. Мой фотоаппарат у них. И теперь они пытаются понять, что стряслось со сделанными ими снимками.

Но я никак не мог отделаться от мысли, что выражение лица Шимлера совершенно не вяжется с фотоаппаратами и снимками. Да и в голосе этого человека и во всем его облике было что-то такое… Впрочем, шпион и не обязан выглядеть как шпион. Он не рекламирует свой род занятий. Шпионят по всей Европе, по всему миру. И в то же самое время другие люди, в государственных учреждениях, составляют отчеты о результатах шпионской деятельности: толщина брони, угол обстрела, скорость полета снаряда, описание зарядного устройства и видоискателей, эффективность огня, расположение главных заводов, особенности оборонительных сооружений, цели бомбардировки. Мир готовится к войне. Время оружейников и шпионов. Наверное, немало денег можно заработать, открыв шпионское агентство, нечто вроде крупного центра по сбору всей этой информации. Мне представилось, как Кохе быстро идет по переулку, заходит в дверь, выходит через другую. Неужели просто для того, чтобы навестить любовницу, если таковая вообще существует? Только полный болван вроде этого английского майора может представить себе подобное. Но меня не обманешь. Тулонский центр. Кохе и Шимлер. Шимлер и Кохе. Шпионы.

Я поежился. Становилось холодно, и я вернулся в постель.

Но стоило закрыть окно, как меня вновь охватил страх. Он становился все сильнее и сильнее, превращаясь постепенно в грозное предположение.

А что, если кто-нибудь из постояльцев съедет? Такое вполне могло случиться. Герр Фогель, или месье Дюкло, или Ру со своей блондинкой, любой из них может заявить: «Я уезжаю, прямо сейчас». Насколько я понимаю, один из них, возможно, уже сложил вещи, чтобы уехать с утра пораньше. Ну и как я могу остановить его? Допустим, я заблуждаюсь насчет Кохе и Шимлера. Допустим, иностранные агенты — это Ру со своей блондинкой, и у них поддельные французские паспорта. Или шпионы — это американцы, или англичане, или швейцарцы. Они проскользнут у меня между пальцев. И нет смысла говорить себе, что проблемы надо решать по мере их поступления. Может быть слишком поздно. Так что же делать? Живо! Допустим, все они уезжают и ты утром просыпаешься один во всем пансионате. Твои действия? Надо, чтобы Бегин дал тебе пистолет. Да, да, пусть Бегин даст пистолет. Стой, без шуток. Стой где стоишь, иначе я начиню твои внутренности свинцом. В магазине десять патронов. По одному на каждого. Нет, восемь. Это зависит от типа пистолета. Стало быть, мне нужны два.

Я откинул одеяло, простыню и сел на кровати. Так к утру и помешанным станешь. Я подошел к умывальнику и плеснул в лицо холодной воды. Должно быть, говорил я себе, мне все это снится. Но ведь я точно знал, что бодрствую.

Я отдернул шторы и посмотрел на купающиеся в лунном свете ели. Надо спокойно оценить все факты — спокойно и хладнокровно. Что в точности сказал Бегин?

Должно быть, я простоял у окна очень долго. Во всяком случае, когда я снова улегся в кровать, уже светало. Я изрядно продрог, но в голове было ясно. Теперь у меня имелся план, и моему изможденному мозгу он представлялся безупречным.

Когда в очередной раз я закрыл глаза, в голове у меня мелькнула какая-то мысль. Накануне английский майор сказал нечто такое, что показалось мне необычным, какую-то мелочь. Но мне уже было все равно. Я заснул.

6

Захлопнувшаяся дверь

Я проснулся с головной болью.

Шторы я задернуть забыл, а проникавшее в комнату через открытые окна солнце, несмотря на ранний час, успело прогреть помещение. Днем, наверное, будет настоящая жара. А сделать мне предстоит немало. При первом же подвернувшемся случае надо позвонить Бегину. Затем — начать приводить в действие план. Я с удовольствием отметил, что утром он показался мне таким же убедительным, как в полутьме предутренних часов. Я почувствовал себя лучше.

На террасу я вышел рано и, запивая круассан чашкой кофе, поздравил себя. Вот он я, преподаватель иностранных языков, человек нервный, боящийся насилия. И что же? За какие-то несколько часов мне удалось выработать тонкий, умный план поимки опасного шпиона. А ведь забивал себе голову всякими страхами, мол, к утру в понедельник в Париж не поспею! Какие только шутки не играют с человеком расшалившиеся нервы! После второй чашки кофе даже головная боль начала проходить.

Выходя, я остановился около сидевших за своим столиком Фогелей и пожелал им доброго утра. Выглядели они, как я заметил, необычно серьезно. Улыбки, которыми они встретили мое приветствие, были механическими и вялыми. Кажется, мое удивление не ускользнуло от герра Фогеля.

— Не слишком веселое у нас утро, — заметил он.

— Очень жаль.

— Из Швейцарии дурные новости. — Он положил ладонь на белевший рядом с ним конверт. — Добрый друг умер. Так что извините, пожалуйста, если мы показались вам немного расстроенными.

— Что ж тут извиняться? Примите мое соболезнование.

Им явно не терпелось избавиться от моего присутствия, и я проследовал к выходу. А потом их вытеснило из моих мыслей кое-что другое. За мной следили.

Почта была расположена в глубине деревни, в помещении продовольственной лавки. Спускаясь по склону холма, я заметил, что в нескольких шагах позади фланирующей походкой идет какой-то мужчина. Я остановился у ближайшего кафе и обернулся. Он тоже застыл на месте. Это был арестовавший меня накануне детектив. Он приветливо кивнул мне.

Я уселся за столик, он устроился невдалеке. Я поманил его. Он поднялся с места и подошел ко мне. Вел он себя в высшей степени доброжелательно.

— Доброе утро, — ледяным голосом сказал я. — Насколько я понимаю, вам велено меня сопровождать?

— К сожалению, да, — кивнул он. — Весьма утомительное, знаете ли, занятие. — Он осмотрел свое воскресное одеяние. — Жарко в этом костюме.

— В таком случае зачем же вы его надели?

Его удлиненное хитроватое лицо крестьянина неожиданно приобрело торжественное выражение.

— Я ношу траур по матери. Она умерла всего четыре месяца назад. Камни в почках.

Подошел официант:

— Выпьете что-нибудь?

Он на мгновение задумался, потом заказал лимонад.

— Слушайте, — заговорил я, — мне надо дойти до почты, это в конце улицы, и позвонить месье Бегину. Я отлучусь всего на пять минут. А вы сидите здесь и пейте свой лимонад. Я скоро вернусь.

— Я должен быть все время с вами, — покачал головой он.

— Понимаю, но мне не нравится, когда за мной следят. Это очень неудобно. Да и все в деревне поймут, что это вы за мной следите. Мне это не по душе, — повторил я.

— Мне приказано следовать за вами, — упрямо повторил он. — И меня не подкупишь.

— А я и не собираюсь вас подкупать. Просто предлагаю сделать так, как будет лучше нам обоим.

Он снова покачал головой.

— Я выполняю свой долг.

— Очень хорошо. — Я вышел из кафе и двинулся дальше по улице. Было слышно, как официант пререкается с полицейским насчет того, кто должен платить за лимонад.

Телефон на почте был общественным во всех смыслах этого слова. С одной стороны рядом с ним свисала с потолка связка чесночных сосисок, с другой — теснилась кипа пустых мешков из-под мяса. Будки не было. Прикрыв ладонью мембрану и пробормотав в трубку: «Полицейский участок», — я испытал ощущение, будто рядом со мной остановился послушать весь Сен-Гатьен.

— Poste Administratif, — откликнулся наконец чей-то грубый голос.

— Месье Бегин?

— Pas ici.

— Monsieur le Commissaire?

— De la part de qui?

— Monsieur Vadassy.

— Attendez.[23]

Прошло какое-то время. Потом в трубке послышался голос комиссара:

— Алло! Водоши?

— Да.

— Есть новости?

— Да.

— Телефон: Тулон, восемьдесят три пятьдесят пять, спросите месье Бегина.

— Очень хорошо.

Прерогативы комиссара явно исчерпывались тем, чтобы проследить, что я никуда не уехал из Сен-Гатьена. Я попросил соединить меня с номером: Тулон, 83–55. Эта просьба произвела странный эффект. Голос девушки на линии утратил первоначальный протяжный южный акцент и зазвучал отрывисто, по-деловому. Через пять секунд меня соединили с названным номером. Еще две секунды, и я услышал квакающий голос Бегина. В нем звучало явное раздражение.