Кладоискатели. Хроника времён Анны Ивановны - Нина Соротокина

— А вообще-то он человек хороший. У него небольшая усадебка в Тульской губернии.

— Клеопатра, опомнись! Зачем тебе этот недоумок с капустным листом?

— Ты ничего не понимаешь! Он не недоумок. Он просто не признает глупых условностей. И любит пошутить. Если хочешь знать, то мне это нравится. Дал бы Иван денег, и я была бы счастлива.

Как и предсказала Клеопатра, решительного разговора с Иваном не получилось. А если быть точным, то разговор зашел в полный тупик. Встреча состоялась в бывшем батюшкином кабинете, где Иван сидел теперь как хозяин. Только Матвей опустился на стул и произнес заготовленную фразу: «Меня вызвал в Россию стряпчий Лялин», Иван, сидящий от брата через стол, пододвинул к себе шандал, вооружился охотничьим ножом и принялся аккуратно очищать нагар с бронзовой ножки. Это необременительное занятие довело Матвея до исступления. Когда тот пытался рассказать брату о своей жизни в Париже, о трудной дороге домой и, наконец, о видах на будущее, Иван с отвратительным скрежетом выковыривал оплывший воск из завитушек и насечек, и только когда было произнесено слово «майорат», он, не отрывая глаз от шандала, буркнул:

— Батюшка мне все оставил. Можешь прочесть завещание. Там черным по белому написано.

— Когда завещание составлялось, действовал закон государя Петра о майорате. Сейчас закон упразднен, и я имею право получить свою долю.

— Не надо все валить на законы. Думаешь, не знаю, почему батюшка Слепенки продал? Чтоб долги твои покрыть, долги от беспутной жизни в беспутном городе. Я получил право на владение всеми землями не только потому, что старший в семье. Главная причина в том состоит, что я вел жизнь нравственную, а потому завоевал полное доверие покойного родителя нашего. Права наследства налагают на меня определенные обязательства, а именно: заботиться о тебе и о сестре, а также о вашей добродетели.

— Теперь самое время осуществить высокие слова на деле, — весело сказал Матвей. — Клеопатре замуж пора. Жених есть. Дело за малым, за приданым. И не только вещами, деньги подай.

— Нет у меня сейчас свободных денег. Все потрачено на исправление хозяйственных нужд. Подождет еще Клеопатра, с нее не убудет.

— Понятно, — сквозь зубы процедил Матвей, а сам подумал с облегчением: «С капустным листом покончено!» — А как ты будешь заботиться обо мне? Кров, пища, так, что ли?

— Я тебя из дома не гоню, — промямлил Иван и еще с большим рвением принялся уродовать бронзовый шандал. — Если задумаешь уехать, получишь содержание в разумных пределах.

— А какой предел ты считаешь разумным? Рупь с мелочью в год?

— Рубль тоже надобно заработать.

— То-то я вижу, ты здесь перетрудился! — крикнул Матвей и ушел, хлопнув дверью.

9

Матвей поехал в Москву верхами, не хотелось просить у Ивана экипаж, да и погода располагала к седлу. Тепло… Небо, право, шелк персидский. Октябрьское солнце уже не припекало, а потому весь свой свет и силу расходовало на создание особой ясности и прозрачности воздуха. Деревья почти обнажились, а уже коли на некоторых особо стойких осинах и березах, не полностью сброшен лиственный наряд, то оставшиеся листочки так и полыхают золотом и багрянцем.

Утреннее его настроение весьма разнилось с вечерним. Что есть русский трактир? Мерзость и запустение! Отчего во Франции, скажем, в Сан-Дени, где лошадей меняют, постоялые дворы чисты и без клопов? Цена, конечно, большая, и он готов платить… но чтоб простыни, а не облезлый тулуп, брошенный на лавку в углу. Ну ладно, пусть лавка… в конце концов, это наше национальное ложе, но почему в изголовье не только валиков или подушек нет, но и деревянный скос отсутствует? А завтрак! Он как в Париже привык? Чтоб кофий на подносе, хочешь черный — пожалуйста. А можно с жирной молочной пенкою. И хлеб эдакий длинный, белый, а отнюдь не каравай. Ладно! Пережили и забыли! Он уже к Москве подъезжает.

Взору Матвея открылись стены Новодевичьего монастыря. Какое нежное и волнующее название — Девичий, а как подумаешь: с одной стороны, крепость, с другой — тюрьма. Царь Михаил Федорович боялся войны с Литвой, а потому повелел укрепить монастырь пушками да пищалями, а стены обнести валами и рвами. Белая с красными верхами монастырская стена хоть и имела прицелы и бойницы, никак не выглядела грозной, никогда с этих башен не стреляли, а вот горе в монастыре многие мыкали, и среди прочих царевна Софья, опаленная сестра Петра Великого.

Петр I не любил монастырей. Для него монашеская братия была скопищем бездельников, которые отлынивали от военной службы и пренебрегали работой, любимыми его сердцу ремеслами. Высокой духовной жизни монахов, их молений за народ Петр просто не понимал. Поэтому и Новодевичий монастырь он приказал превратить в дом для зазорных младенцев-подкидышей. Нововведение не прижилось. Тогда Петр приказал давать приют заслуженным и увечным воинам. Так и жили при женском монастыре майоры, поручики и просто солдаты — странное соседство с монахинями!

Клеопатру тоже можно понять, когда ругает Петра антихристом, но это все от женской недалекости.

Да, были противоречия, но человек с государственным умом, радеющим за Русь, должен думать однозначно.

Да и неохота вспоминать противоречия, покой и радость — вот что ощущаешь подле этих стен. А как прекрасна многоярусная башня, радость москвичей, как слепят глаза главки собора!

И вдруг этот воспитанный в парижских салонах скептик и вольнодум, этот дамский угодник, мнивший себя ловеласом, этот практик, свободный от предрассудков, разом утратил все с трудом приобретенные качества. Взамен их в душе возникло детское умиление, так растрогавшее его, что стыдно стало отчего-то и захотелось прямо сейчас слезть с лошади и совершить… ну не подвиг, согласен, но что-то хорошее, нужное соотечественникам, хоть как-то пожалеть их всех разом, что ли… Однако соотечественников в этот будний день было мало, до калек и нищих на паперти идти далеко. В другом месте облагодетельствует он нищих, этого добра на Руси всегда пруд пруди.

По прямому тракту он направился к валу Земляного города, ветряные мельницы приветствовали его взмахами крыльев, коровы и козы бродили по лугу, ощипывая остатки жесткой травы. Скоро он попал в слободу, которая по имени стрелецкого приказа Зубова называлась Зубовской. Домишки лепились один к другому, за ними раскинулись огороды, сады, крики галок оглашали окрестности, и старая церковь Троицы встречала колокольным звоном.

Пречистенские ворота раньше назывались Чертольскими из-за многочисленных в этой местности оврагов — черторыев. А до самых ворот доходил Сивцев вражек, окаймлявший шумную речку Сивку. После Пречистенских ворот Матвей сразу попал в людскую толчею: здесь торговали рыбой, квасом, кричали извозчики, зазывая седоков, толпились арестанты, умоляя о денежке для своего жалкого кошта, ну и конечно убогие, одно слово — Божедомка. Рядом, за церковью Спаса, находились дома, куда божедомы — особые агенты — сносили пьяниц, калек и подкидышей. В их обязанности входило также подбирать и уносить в мертвецкую трупы.

Матвей уговаривал себя, что ему надо поспешать к стряпчему, который днем может отлучиться куда-либо по своим делам, но вместо этого продолжал ехать по дороге, петляющей, беспечной — очень ему хотелось поболтаться по Москве в этот погожий день просто так. Еще надобно посетить Никольскую, где находились лучшие в городе книжные лавки. В Париже он привык думать, что книги — это первое дело, и в Охотные ряды надо, там лавки с заморским шелком, обещал Клеопатре на платье купить.

Богатые боярские подворья стояли рядом с убогими хижинами, за ними церкви, потом голые деревья с лохматыми вороньими гнездами. Рядом виднелся след недавнего пожарища, разбросанные по земле бревна и остатки кровли, и опять шла нарядная улица, и множество народу толпилось на ней. И никто не боялся носить русскую одежду, осмелели после смерти Петра: гладкие и из пестряди[5] длинные сарафаны-шушуны, кофты-шугаи[6], обозначивающие могучие талии, на ногах поршни[7]. Матвей обрадовался, что помнит все эти названия, и подумал вдруг, как много во всех этих русских одеждах буквы «ш», которая скорее шепчет, а не шипит.

Одежды шепчут, а люди орут как оглашенные, продавцы норовят обмануть покупателей, а те продавца. Нагловатая бабенка в немецком платье и епанче[8], отороченной мехом, держала во рту колечко с бирюзой — знак ее низкой профессии. Она поймала взгляд Матвея, лихо, словно шелуху, выплюнула колечко в кулак и захохотала, закинув голову. Матвей невольно рассмеялся в ответ, но пришпорил коня. Такие уличные знакомства хороши в Париже, но не в Москве, потом от этой беспутницы не отвяжешься.

Встреча с продажной красавицей настроила его на бесшабашный лад. А почему бы не завернуть в приличный трактир, не выпить в честь приезда в древнюю столицу? Он уже повернул лошадь в ближайший проулок, как вдруг взгляд его приковал вышедший из ворот мужчина в черном, великолепно сидящем камзоле, черной шляпе с пером и черных туфлях со стразовыми пряжками. Все это Матвей охватил в мгновенье. Три шага понадобилось мужчине, чтобы дойти до кареты. «Француз! На этот счет двух мнений быть не может!» — ликующе воскликнул Матвей про себя и остолбенел: да это же Шамбер!