Pasternak - Михаил Елизаров

Стемнело, тучи набежали, дождь мелкий стал накрапывать. Решили в доме Тригория на ночлег устроиться — все не под открытым небом. Веток на пол постелили, чтоб не жестко лежать было. Разговор прежний, от самого костра тянулся.

— Ты суть души не совсем верно понимаешь, — говорил Васильку дедушка.

— Почему? Ты сам так объяснял. В мертвеце остатки души сохранились. Сама душа уже в раю. Я так думаю, — она после смерти вроде улья, который на другую пасеку, то есть в рай, перенесли. А в мертвеце как бы одна пчелка-душа задержалась, а потом все равно со своим ульем соединилась. А в трупе совсем души нет, потому он и труп.

— Это я тебя всякими сравнениями с толку сбил, — дедушка ненадолго задумался. — Душа, Вася, не разделяется. Если быть более точным, в мертвеце как бы одно из ее отражений — может, так тебе проще будет понять…

По молчанию Василька было ясно, что не проще.

— Представь, — сказал дедушка, — я стою перед зеркалом и думаю: «Меня зовут Мокар». Если в этот момент спросить, что я вижу, то я отвечу с полной уверенностью: «Себя». То есть и мое отражение вместе со мной вроде как подумало: «Меня зовут Мокар, я вижу себя», — и оно действительно — я. Ведь не кто-то другой, а именно я смотрю и думаю. Живой человек, а потом мертвец, — это как бы два зеркала, находящихся одно в другом, дающие возможность душе увидеть себя. Просто, когда она на себя насмотрится и уходит, то ее исчезнувшее отражение в человеке еще какой-то миг отражается в мертвеце.

— А мертвец это осознает, что в нем только отражение, а настоящая душа уже давно в раю?

— Нет. В мертвеце-то не душа, а отражение ее, которое не осознает себя отдельно от души. Просто оно превращает на время смерть мертвеца в его посмертную жизнь. Думает вообще только душа. Когда уже в мертвеце нечему отражаться, он с той секунды — безмысленный труп.

— Но ты же сам говорил, что, когда ты смотришь в зеркало, отражение тоже как бы себя осознает вместе с тобой.

— Верно, говорил, — согласился дедушка.

— Тогда я не понимаю… Я — отражение души. Она осознает себя во мне.

— Наоборот, ты благодаря душе себя осознаешь. Ей-то осознавать себя не нужно. Она все про себя знает.

— И о рае тоже знает?

— Разумеется.

— Почему тогда человек, который отражение этой души, ничего о рае и не знает?

— Потому что отражение не может ничего знать. Оно же всего лишь отражение.

— Ты меня нарочно путаешь, — Василек даже злиться начал. — Вот я стою перед зеркалом и думаю не: «Меня зовут Вася», — а, допустим: «Я все знаю про рай». Значит, и мое отражение подумало, что оно все знает про рай. И если душа вдруг подумает про рай или о чем-нибудь сокровенном, я тоже об этом все пойму.

— Если ты перед зеркалом скажешь: «Я думаю сейчас обо всем», — отразится не это неисчислимое «все», а только Вася, который делает вид, что обо всем подумал. Поэтому, если душа подумает про рай, то отразится только душа, думающая про рай, а не сама картина рая. И второе, если душа всерьез о чем-то подумала, кроме своего отражения, означает, что до зеркала ей никакого дела нет. Отражение перестанет существовать, и спрашивать уже будет некому, как выглядит рай и что о нем известно!

Странно было Васильку дедушку слушать. Темно, лица его не видно, одна неподвижная фигура, и речи странные, о душе, о рае, будто не дедушка все это время, а старик Тригорий с ним говорил.

— До твоего появления зеркало — обычный кусок стекла, покрытый с одной стороны амальгамой, неспособный думать. Ты в него смотришь, появляется отражение, тоже неспособное думать. Вместо него это делаешь ты и как бы из любви, — дедушка особо выделил это слово, — это свое отражение живым считаешь, собой называешь, потому что оно — действительно ты. И в этот момент ты думаешь исключительно о нем, иначе, зачем к зеркалу подходил? Может, прыщик выдавить или, постарше станешь, побриться. Потом по делам пойдешь. Так и душа, об ином вспомнит, и отражение исчезнет.

— Отчего душа решает, что хватит ей в зеркало смотреться и в рай пора возвращаться?

Дедушка опять задумался.

— По-настоящему, Вася, душа никуда из рая и не девается. Она там постоянно находится.

У Василька от непонимания голова кружилась.

— Но она знает, что с ее уходом отражение умирает?

В дедушкином голосе слышалась ласковая насмешка:

— Как думаешь, почему тебя всякий раз такие мысли не преследуют, когда ты от зеркала отходишь, а? Потому что знаешь, что в тебе заложен бесконечный запас отражений!

— Ну, это пока не умру, — угрюмо сказал Василек.

— Представь, что ты бессмертный.

— А вдруг зеркал не будет, — не сдавался Василек.

— Даже если их не будет, повлияет ли это каким-нибудь образом на твою возможность отражаться в зеркалах?

Знал же Василек, что дедушку не переспорить.

— Хорошо. Душа знает, что с ее уходом отражение… исчезает?

— Конечно.

— И разве ей не становится его жалко?

— Кто оно такое, чтоб его жалеть! — дедушка даже фыркнул. — Отражение!

— Как кто, это же я! — вскрикнул Василек.

— «Я» — в первую очередь тот, который в зеркало посмотрел, а не тот, кто в нем отразился. С тобой настоящим, то есть с душой, ничегошеньки не произошло и произойти не может, пускай хоть все зеркала пропадут. И главного не забывай… — дедушка лукаво помолчал. — На самом деле никаких зеркал нет. Это мы с тобой в начале разговора придумали, чтобы понятнее было… Не так все просто.

Ночью Василек проснулся. Показалось, дедушка во сне что-то говорил. Василек начал вслушиваться. Слова оказались дождевым накрапом и ветром.

— Не спится, Вася? — спросил вдруг со своего места дедушка.

— Ходил кто-то возле дома, — соврал Василек. — Я спросить хотел… Почему труп в овраге за столько лет не сгнил? И звери его не тронули?

Дедушка будто ждал этого вопроса.

— В тетради все дело. Трупный стих вместо души слабую нежизнь в трупе поддерживал. Вот зверь и боялся, стороной его обходил. Я потому и сжег тетрадь эту поганую сразу. Можешь пойти к овражку, думаю, там уже ничего не осталось.

Ночь только начинала светлеть, окутывая пространство молочной дымкой. Дождь прекратился. Земля, покрытая влажной листвой, скользила под сапогами. Василек сделал несколько шагов и замер. Он не мог вспомнить, какая из дверей вела к обрыву, — все застилал туман, — постоял минуту, прикидывая, не лучше ли вернуться в дом.

— Что, Вася, в Устени искупаться захотел? — во всегдашней своей шутливой манере сказал за спиной дедушка. Ветер на миг сделался тише, и Василек услышал далекий шум реки. — Овраг в другой стороне, где дверь на восток. А ты через северную вышел. Подождем, чуть развиднеется, и вместе овраг поищем… — Дедушка глянул на небо. — Скоро уже.

В лесу туман не висел сплошной стеной, а только стелился под ногами. Василек осторожно ступал, боясь не заметить оврага и свалиться на корень.

Дедушка шел, уверенно раздвигая руками ветки.

— Редко, чтобы те, кто сочиняют, хоть раз про труп не написали. А кто лучше напишет, того книжные умники духовным называют, потому что после смерти такой стих душу заменяет, и пока он существует на бумаге, труп им живет. Это называется творческим бессмертием, но если точно говорить, это — несмертие, и не человека вовсе, а трупа. Почти от всех поэтов трупы остались, стихом одушевленные. Они при жизни умереть боялись и наделали себе таких запасных душ, вроде электрических батареек, а сами того не знают, что они к ним уже никакого отношения не имеют… И что еще опасно, человек, который помногу их стихи читает, мертвой природы набирается и сам начинает жить трупным стихом. Тут самое страшное происходит.

— Это что?

— Однажды душа, та самая, что из рая глядится, в отражении своем труп видит. Сам представь, подходишь ты к зеркалу, смотришь и вместо привычного лица своего видишь сгнившую харю с клыками — и это ты! Плохо, если душа отражения своего бояться начнет, но еще хуже, если поверит, что она и есть труп и полюбит его в себе. Так появляется труп, настоящей душой одушевленный. Правда, с того момента она уже не в раю, а в другом месте.

— В аду?

— В черном ирие. Можно сказать, что это место — ад, но душа там не мучается, а на себя в трупе смотрится.

— И что же делать? — растерянно спросил Василек.

— С душой уже ничего не сделаешь. Может, книги с трупными стихами сжигать, все до единой — не знаю. Но в любом случае трупы надо гнать из яви.

— Откуда?

— Из мира живых. Мы с тобой, к примеру, в яви живем, а мертвецы в нави. Она, навь эта, от яви ничем не отличается. Это как заходят два человека в одну и ту же комнату, для одного она — явь, для другого — навь. А эти одушевленные трупы в яви поселяются… Зла от них много.

Дедушка остановился возле уходящего вниз склона.

— Смотри. Как я и говорил.

Василек опустил взгляд. И действительно… Еще вечером человеческий остов лежал, а теперь будто насквозь прогоревший пень — труха одна. Василек радостно посмотрел на дедушку. Тот ответил внуку широкой белозубой улыбкой.