Бунт мужчинистов - Уильям Тенн

— У меня было такое чувство, будто я гляжу в неожиданно разверзшуюся передо мной могилу. Я, правда, не мог проголосовать иначе. Уж очень просила меня об этом матушка.

— И вы не испугались? — спросил интервьюер.

— Еще как испугался, — признался Борэкс. — Но у меня хватило смелости.

Точно рассчитанный политический риск окупился сторицей. С этого дня именно Борэкс возглавил контрреволюцию.

3. КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ

Антимужчинистские силы наконец обрели как боевой лозунг, так и главнокомандующего. Когда движение мужчинистов приобрело такой размах, что тридцать семь штатов значительно смягчили в пользу мужей законы о разводе, десятки отчаявшихся было оппозиционных групп встали под знамя, которое поднял новоиспеченный конгрессмен от штата Флорида. Только здесь можно было не обращать внимания на упреки в «ползучем феминизме». Только здесь можно было выслушивать без страха такие прозвища, как «юбкострадатель», или такую совсем уже обидную колкость, как «маменькин сыночек». Двумя годами позже эта группа стала настолько сильной, что ей удалось добиться выдвижения своего кандидата в президенты от одной из главных политических партий. Впервые за несколько десятилетий на пост первого лица государства от антимужчинистов баллотировался мужчина — Элвис П.Борэкс.

Ознакомившись с результатами опросов общественного мнения и посовещавшись с ведущими стратегами партии, а также опираясь на собственное чутье и наклонности, он решил идти на выборы под знаменем чистого и святого образа Матери. Он не женился до сих пор, так он объяснял, потому что нужен был своей матери. Ей восемьдесят три года, она вдова. Что для него может быть более важным, чем ее счастье? Пусть вся страна в целом живет, руководствуясь принципом столь же непогрешимым, как библейские заповеди: «Мать разбирается во всем лучше всех».

Испещренные звездами фотографии хрупкой престарелой дамы появились по всей территории Соединенных Штатов. Когда Дорсблад презрительно фыркнул, отзываясь о ней, Борэкс ответил песней собственного сочинения, которая сразу же воспарила к высотам лидеров хит-парадов. Запись этой песни стала замечательным политическим документом, свидетельством необычайной живучести наших самых славных традиций. Слабенький, но искренний тенорок Борэкса поведал всему миру о тех глубоких чувствах, что владели его душой:

«Не стесняясь, скажу всем вам прямо:Душу отдал навеки я маме!Никакому пороку на светеНе увлечь меня в гнусные сети!»

И была еще цитата из знаменитого опуса «Крест из мечей», которую Борэкс без устали повторял снова и снова на самых захудалых полустанках, на благотворительных ужинах, деревенских ярмарках, на митингах в столицах отдельных штатов: «Не увлечь вам человечество этим вашим безвольно болтающимся ниже пояса гульфиком! — увлеченно громыхал он. — Как и не распять всех женщин на этом вашем кресте из мечей!» «А вы знаете, почему все ваши попытки будут тщетными? — спрашивал он, размахивал рукой над головой, как будто бил в какой-то невидимый бубен. Аудитория замирала, разинув рты, и напряженно внимала. — ВЫ ЗНАЕТЕ ПОЧЕМУ?» — «Потому что, — отвечал он вкрадчивым, неторопливым шепотом, наклонясь к микрофону переносного громкоговорителя, — потому что это сделает МАТЬ несчастной». Президентская кампания велась в самом деле с необыкновенным ожесточением — борьба шла не на жизнь, а на смерть. Приверженцы Дорсблада настаивали на том, чтобы раз и навсегда закрепить верховенство мужчин в обществе — Борэкс требовал восстановления правопорядка, заклеймив мужчинизм как преступный заговор. Домашний яблочный пирожок материнской выпечки смело противостоял напору шпаги, гульфика и сигары. Конкурирующая партия, предводительствуемая мужчинистами, выдвинула идеального во всех отношениях кандидата. Бывшего заместителя министра обороны, нынешнего главу делегации на продолжавшейся всего-то тринадцать лет в Париже всемирной конференции по разоружению и укреплению мира, незабываемую миссис Странт.

При каждом появлении Клариссимы Странт на публике ее сопровождали трое здоровяков-сыновей с бейсбольными битами через плечо. Был у нее также и таинственный муж, занимавшийся, как она всегда подчеркивала, «тем, что и положено делать мужчине». На фотографиях, которыми она от случая к случаю подкармливала прессу, это был высокий мужчина, застывший с охотничьим ружьем в руках, дожидаясь отменной гончей, тащившей из кустов только что застреленную им дичь. Черты лица его на всех этих снимках были едва различимы, однако в том, как он держал голову, явно просматривалось, что он не потерпит никаких сумасбродных выходок с чьей-либо стороны — особенно, со стороны женщин. Адскопламенный Генри и «кухнелюбивая» Клариссима отлично сработались. Как только Дорсблад переставал гарцевать по помосту, угрожающе размахивая гульфиком, выкрикивая предвыборные лозунги своей партии и обрушивая поток проклятий на головы соперников, на авансцену выходила Клариссима Странт. Отвечая на его галантные поклоны низкими реверансами, она всякий раз не забывала разгладить руками на животе клетчатый красно-белый передник, который всегда и везде был на ней, и ненавязчиво убеждала слушателей, в том, какое это ни о с чем не сравнимое удовольствие — быть женщиной в окружении настоящих мужчин. Когда она клала материнскую ладонь на пуговичку бейсбольного кепи младшего из сыновей и с любовью шептала: «О, нет, я не выращу своего мальчика неженкой!», когда она отбрасывала назад голову и с гордостью заявляла: «За тот день, когда я перестираю одежду своих мужчин и приберу дом, я получаю удовольствия больше, чем за десять лет работы в законодательных или политических организациях!», когда она протягивала округлые руки к слушателям и умоляла: «Пожалуйста, отдайте за меня свой голос! Мне так хочется быть последним президентом-женщиной!», — какое сердце избирателя могло устоять перед такими призывами? С каждым днем все больше мужчинистских гульфиков можно было насчитать на тротуарах и подземных уличных переходах и — что не менее примечательно — пышных турнюров и клетчатых передников, ставших обязательными аксессуарами одежды вспомогательного женского корпуса движения.

Несмотря на самые мрачные предчувствия, интеллектуальные лидеры США ухватились за звездно-мамочкино знамя Борэкса как единственную альтернативу тому, что они считали сексуальным фашизмом. В народе их называли «суфражистскими яйцеглавами». К этому времени они с прискорбием начали замечать, что именно эти выборы могут стать воплощением извечной американской мечты — мечты, которая казалась всегда только мифом, но теперь этот миф впервые мог материализоваться в повседневной жизни. Ибо Борэкс добивался поста президента в образе «послушного сына» и размахивая фотографией своей матери по всем городам и весям Соединенных Штатов. А Клариссима Странт была самим «воплощением материнства» — и как раз-то она и уговаривала избирателей поступиться им ради мужчинизма.