Законом боли земной - Дарья Радиенко

Все глубже сумрак, все длиннее тени.

Ровно горит свеча, и мерцает вода в стеклянном сосуде. Так повелось издревле — «В доме своем я встречаю тебя водой и огнем»…

«Я не огонь зажигаю, а душу и сердце свои зажигаю по тебе навсегда.

Узнай меня и не забудь

лик, что сокрыт за теплотою крови.

Позволь быть с тобою».

Нож с широким лезвием и черной рукоятью — для вены, идущей к сердцу. На снег падают густые красные капли.

«Как кровь живет в моем теле, так всегда будешь ты жить в моей душе.Отныне и вечно ты будешь единственным светом, озаряющим мои пути,и никто и ничто не затмит тебя в моих глазах,пока дыхание мое не прервется, взор мой не угаснет и сердце мое не охладеет.В присутствии хранителей четырех стихий, перед лицом великих боговбиением сердца и обещанием уст вручаю себя тебе».

Как тихо… И ни души вокруг. Никто не придет, сюда не приходят уже давно.

Только птица взлетела с дерева, осыпая снег. И ее одинокий голос, прозвучавший в ответ, замер в ночи.

Белые холмы, как оплывшие свечи. А хозяева их безвестны.

Черное зеркало плит. Лиц не видно, и слов не разобрать… да и ни к чему. Пусть будут свидетели безлики — им не нужны глаза, чтобы видеть. Пусть безымянны и немы — но не солгут перед теми, кто ведает их имена.

Под белой пеленой, в черной мгле гаснет цепочка следов.

Тойе е ти нивть… дле нъжи…

Стемнело. Догорает огонь, сквозь стекло мерцает вода. И на дне серебрится кольцо.

«В присутствии хранителей четырех стихий, перед лицом великих боговя обручаюсь с тобою этим кольцом.Под звездами, под ликом луны и под сводом небес произношу перед тобою этот обет.Своим телом, своей кровью, своей душой, своей судьбой, словом и деломя клянусь тебе в беспредельной верности.Клянусь силою всех заклинаний и ключами всех замков.Клянусь сотворением мира и днем моего рождения.Клянусь днем, когда я окончу все эти радости земные, все страдания мирскиеи закрою глаза свои навсегда.Клянусь жизнью, смертью и посмертием своими!Клянусь именем Венеры, всех ярче сияющей,клянусь именем Орка — вечного стража теней.Клянусь огнем Небес и водами Стикса, которые священны для людей и богов,для всего живого и мертвого!А если я преступлю эту клятву,да покарают меня владыки моей стези, в чьих руках моя судьба.Да поразят меня все силы неба и земли, незримые и всемогущие, кем бы они ни были!Пусть кровь в моих жилах обратится в прах, глаза ослепнут, и сердце разорвет грудь,если преступлю я мою клятву, данную тебе сегодня.Слово мое крепче стали, острее меча, и нет ему переговора.Где ты, там и я.Стало так отныне и во веки веков».

Сгущаются сумерки, все вокруг тонет в зыбкой мгле. Она стоит, повернувшись лицом к окну.

Крепко зажав нож в ладони, сдвинув вниз пояс юбки, она прикладывает пылающее лезвие к телу. Выгнувшись, запрокинув голову, коротко вздохнув сквозь зубы, несколько секунд стоит неподвижно. Потом прикладывает еще раз. В тишине слышно, как плавится, мгновенно спекаясь, живая ткань. И, молча улыбнувшись навстречу боли, она смотрит расширенными глазами в темноту.

Смутно выступают из тьмы каменные плиты пола, ряды витых колонн уходят в бесконечную даль и высь: и по сторонам, и вверху царит туманная мгла. Только приглядевшись, можно как будто различить в вышине темные своды, а вдалеке между колоннами — тускло мерцающие стены, по которым пробегают отблески света. В плоских чашах, поставленных на треножники, пылает огонь. Медленно двинувшись вперед, минуя череду светильников, она идет в сумерках, среди зыбких теней, и прозрачные огненные цветы распускаются перед нею, и колеблющееся пламя на миг освещает в проемах колоннады то складки тяжелых занавесей, то провалы широких лестниц…

Глубокая тишина пронизана едва уловимым дрожащим звуком — так гудит смолкнувший колокол. Этот звук доносится из пустоты, со всех сторон, будто его порождает сумрак, и постепенно становится все громче, напоминая звенящий гул в раковине. И медленно слагается в слова:

— Зачем ты пришла сюда? Тебя нет среди званых.

Будто онемев, она не может вымолвить ни слова в ответ. А в голосе звучит скрытая насмешка — или это ей только почудилось?…

— Тебе нет места среди моих гостей. Ты ждешь встречи с одним из них?

Она все еще не в силах ответить. Но тому, кто говорит с нею, и не нужен ее отклик.

Я помню их лица и имена, — всех, кто дошел тогда со мною до опушки леса. Ларт Велка и Авл Мастарна — двоюродные братья, сыновья именитых горожан. Танна Тарной, Анина Сейсити — дочь богатого купца, дочь начальника городской стражи. Не знаю, что с ними стало потом. Но думаю, что никто из них не опозорил своей семьи, и, доведись нам встретиться, их бы вряд ли порадовало знакомство с лагерной шлюхой.

Между самым старшим и младшей из нас едва ли было три года разницы, а наших лет, сложенных вместе, хватило бы на один человеческий век, которому боги положили предел в семь десятилетий… А вот кто проведал о том, что этой ночью будут открыты Врата? Теперь уже не вспомнить. Кажется, это проныра Ларт водил дружбу с храмовым прислужником, и тот как-то выболтал ему подслушанный разговор жрецов. Хотя это уже неважно…

Мы всюду ходили вместе — и тогда, в тот февральский вечер, тоже сговорились идти впятером. И по темной дороге, ведущей прочь из города, шли гурьбой. Но когда погас последний луч зари, и смолкли последние отзвуки, доносившиеся с городских улиц, и стены города скрылись из виду, а черная стена леса встала перед нами сплошной громадой и взглянула в лицо тысячью невидимых очей — у всех вдруг нашлись неотложные дела. К тому же, их ждали дома, а меня не ждал никто… И я пошла дальше одна. Я никогда не боялась ходить одна.

Только однажды в году открываются Врата, — в феврале, в пору Злых ветров, когда граница мира смерти близка к нашему миру. А место, избранное для таинства, должно быть безлюдным, чтобы никто не нарушил обряда и не прогневил Высших. Боги запрещают смертным смотреть по ту сторону, взглянешь — и погибнешь! Только посвященные могут войти туда, где есть тайна сна мертвого и сна живого. И познать зримое и незримое, скрытое от людских очей…

Та, кто, дрожа от холода и страха, но все же сгорая от любопытства, пробиралась в ночи по лесным тропам, не была посвященной. Просто ей очень хоть краешком глаза взглянуть на запретное.

Над круглой поляной недвижно горела луна, как бронзовый щит. А застывшая озерная гладь была, словно темное зеркало в оправе из льда, испещренное рябью письмен.