Прохладой дышит вечер - Ингрид Нолль

Так вот и получилось, что за большим обеденным столом в 1934 году нас стало вполовину меньше прежнего: родители, Алиса, я, частенько Хуго, и время от времени Ида с маленькой Хайдемари. К счастью, моя работа находилась недалеко от родительского дома, так что я забегала домой пообедать. Закончив курсы, я работала секретаршей руководителя одного из отделов «Дойче Банка».

— Моего обожаемого педагога я быстро забыла. Видимо, я произнесла эти последние слова слишком тихо: самый молоденький и быстрый из студентов — они зовут его Шустриком — поднимает грифельную доску, на которой я записываю, что надо купить, и спрашивает:

— Да, кстати, о школе. Это вот что за штучка?

— Заячья лапка, — отвечаю я обрадованно, — чтобы стирать написанное.

Шустрик заинтригован. А что, раньше все дети ходили в школу с ранцами, досками и заячьими лапками? Нет, в школу брали с собой тряпочку. Но один кузен моего отца во Франкфурте-Заксенхаузене держал заведение, где продавал яблочный сидр. Раз в году, весной, он приглашал всю нашу семью к себе. Детям тоже наливали яблочного винца, бражки, как ее называли, из большой сине-дымчатой бутыли, а на закуску давали домашний сыр или хлеб со смальцем. А над стойкой бара висели доски для картежников, и к каждой прилагалась заячья лапка. По воскресеньям в заведении подавали жареную зайчатину, так что время от времени детишкам перепадали лапки. Ничего не было милее этого мягкого шелковистого меха, который ласкал кожу, как пуховка из маминой пудреницы, а с другой стороны была шершавая заячья подошва. Девчонки тогда часто меняли лапки на что-нибудь еще.

Я достаю фотографию: мой первый школьный день. Стены до половины обшиты деревом, на одной — плакат с алфавитом, на другой — географическая карта, большая счетная доска и птичьи чучела. А вот корзинки с крышками для рукоделия, большой колокол и дети, в руках — заточенные грифели, все ждут диктанта.

Эта лапка — моя последняя. Пережила войну, побывала в руках трех моих отпрысков и теперь превратилась в маленькую мумию.

Мумия. Бр-р-р, мороз по коже, когда я думаю об одной человеческой мумии. Хорошо бы помереть прежде, чем ее извлекут на свет из каменного плена. Ну вот, опять молодежь чудит: обе архитекторши, просто так, для прикола, решили набросать план моего жилища.

— А вы этот дом готовым купили или его специально для вас строили? — спрашивает Сузи.

— Такие частные дома уже продавались готовыми, — отвечаю я. — Их строили для молодых семей, дешево, на городские субсидии. Муж мой, как молодой педагог, получил ссуду, потом небольшое наследство от своего деда, и вкупе с моим приданым нам хватило на целый дом, позже мы его даже слегка увеличили.

Шустрик с радостью стянул бы у меня заячью лапку, но хватит уже: платье с Хульды, ложки серебряные, да я вообще потратила на них кучу денег.

«Вот, вот, правильно, — замечает Хульда. — И вообще, чего это ты им все рассказываешь? Давай-ка лучше мне исповедуйся. Так ты вышла замуж за учителя? За того самого? А ты его разве не забыла?»

Ничего от Хульды не ускользает! Конечно, это был вовсе не тот учитель из школы машинописи, а совсем другой. В 1937 году мне минуло уже двадцать шесть лет, по тогдашним понятиям — засиделась в девках. Фанни тоже еще никого не встретила, и мамуля забеспокоилась. С отцом к тому времени уже случился первый инсульт, и Ида снова помогала в магазине, работала полдня. Хайдемари как-никак — уже сровнялось десять, других детей еще не было.

С Бернхардом я познакомилась на школьном выпускном вечере Алисы. Нашей младшенькой единственной в семье удалось добиться своего — закончить школу и сдать выпускные экзамены. Ей повезло, что у отца из-за болезни не было ни сил, ни желания с ней спорить.

— Да делайте вы что хотите. — Таков был его ответ на все с тех пор, как не стало Альберта.

Бернхард Шваб был всего несколькими годами старше меня и преподавал латынь и немецкий. Мы поженились через три месяца после первой встречи, потому только, что ничего другого просто не пришло нам в голову. По случаю праздника папуля хватил лишнего, как говорится, повеселился от души, и в итоге через несколько дней после моей свадьбы с ним случился второй апоплексический удар и он скончался.

«А что же Хуго?» — это Хульда интересуется.

— Да, он тоже кутнул на моей свадьбе, — отвечаю я задумчиво.

Это из-за Хуго, больше всего из-за него, я так поздно решилась-таки выйти замуж. Муж мой ему и в подметки не годился, в нем не было ни шарма, ни оригинальности. Бернхард был славный парень, конечно, но зануда и всезнайка. Только тем и занимался, что со мной спорил. Лишь в самом начале, в пору влюбленности и ухаживания у него бывали приступы удивительной молчаливости.

Хульда сгорает от любопытства: «Так у тебя что же, и друга даже никакого сердечного не было, только эти две подростковые влюбленности в двух женатых мужчин?»

— Да нет же, Хульда, были еще эти, из банка, вертихвосты, как их папочка называл, да иногда я гуляла с братьями моих подруг. Еще целовалась самозабвенно с одним молодым журналистом, меня с ним Хайнер познакомил. А вообще-то я до замужества была еще довольно неопытна.

«А брак удался?» — Опять эта Хульда!

_Господи, Хульда, ну и вопросик! Да что ты вообще в этом понимаешь? Девять лет спустя я овдовела, да и в течение этого недолгого брака только первые два года постоянно была при Бернхарде. В начале войны родилась Вероника, вскоре после этого Бернхарда призвали в армию, в 1940-м я родила второго ребенка, сына Ульриха. У меня заботы были совсем о другом, а не об этой, как сегодня говорят, самореализации.

— Какие заботы, бабуля? — встревает Феликс.

— Ну, например, вы не успеете закончить к приезду Хуго, — отзываюсь я, ничуть не смущаясь.

Вечно меня пугают молодые люди, которые внезапно возникают сзади, не постучавшись в дверь. Надо бы поостеречься, а то эти разговоры с самой собой стали для меня привычкой. Всегда что-нибудь наболевшее наружу просится, да только никого это не касается.

— Через полгода превратим твою хибарку в виллу-люкс, — шутит внук. — У Хуго глаза на лоб вылезут. Парень обязательно на это клюнет! — Он обнимает меня. — Ба, да мы послезавтра все закончим. И мы оставим тебя наслаждаться встречей со своей юностью… Кстати, а кто твой Хуго по профессии?

Хуго, как я уже говорила, мечтал стать лесничим, но, женившись на дочке обувных дел мастера, стал младшим шефом в обувном магазине. После смерти отца в 1937 году наша мать собрала семейный совет. Старшие братья, естественно, приехали на похороны, но заторопились по своим делам. Как бы ни пошло дальше семейное дело, их все устроило бы. Женушка Эрнста Людвига родила как раз к тому времени младенца с внешностью нордического героя, а Хайнер с головой ушел в работу, готовил фотоматериалы о гитлерюгенде. Да и Фанни, служившая экономкой у престарелого католического пастора в Райнсдорфе, не могла на этот раз взять отпуск.

Так что за семейным столом сидели только мама, Хуго, Ида, Бернхард и я. И матушка решила сама постичь тайны предпринимательства. Я уж испугалась, что придет и мой черед, но тут Хуго вдруг, не подумав, предложил переделать обувной магазин в книжный. Тогда бы там с удовольствием работал он сам, я и Алиса. Он давил на то, что ему осточертели чужие потные ноги: лучше «литература, а не этот мир цвета плесени».

Мама была в шоке, но все же не она, а Ида решительно запротестовала против идеи Хуго. Да ведь речь идет о старинном семейном предприятии, о постоянной клиентуре, да как же можно настаивать, чтобы семья добровольно отказалась от такого солидного прибыльного дела! Мы сидели молча и переваривали все сказанное. Наконец Алиса решилась поддержать зятя:

— Мне уже давно кажется, что Хуго занимается не своим делом, не годится он папе в преемники. Хуго любит книги, так с какой стати он должен приносить себя в жертву золотому тельцу?

Хуго, конечно, позабавил ее патетический тон, однако мысль ему понравилась.

В конце концов между супругами возник глубокий конфликт. Год спустя Ида стала руководить магазином, мама сидела в кассе, а Хуго в это время бог знает где изучал книготорговое дело. Денег он не зарабатывал, и хорошо еще, что не платил за обучение. Алиса вкалывала, не совсем по собственному желанию, а по трудовой повинности, в больнице, а в свободное время помогала в магазине, я же занималась деловой документацией. Так и превратился папочкин магазин в предприятие исключительно женское. Покупатели сначала отнеслись к этому с подозрением. А наша мама даже как будто помолодела, в ней вдруг проснулись честолюбие и деловая хватка — кто бы мог подумать, что она на такое способна?

Хуго мучила совесть, поэтому он уступил настояниям Иды, и они снова переехали в родительский дом, который стал великоват для мамы и Алисы. Хуго то и дело влюблялся в своих сотрудниц, а Ида все замечала. Чуть было не дошло до развода. Мама поручила мне и Бернхарду быть посредниками в конфликте.