Трудный поединок - Анатолий Безуглов

Ипполит Васильевич Брендючков был невысокий, худощавый, удивительно стройный мужчина лет пятидесяти пяти. И хотя внизу была раздевалка, Яша, видать, снова перестарался: свидетель вошел в касторовом пальто, подбитом лисой, и смушковой шапке пирожком, которую он, войдя в кабинет, поспешно снял рукой за верх и прижал к груди. Идеальный пробор, тонкий прямой нос с высоко вырезанными ноздрями, на котором поблескивало пенсне; массивный перстень с печаткой на холеной руке довершал его облик.

– Изволили меня вызвать, товарищ следователь? – спросил он, чуть картавя.

– Да, Ипполит Васильевич. Раздевайтесь, прошу вас,– сказал Гольст, показывая на стул.

Брендючков аккуратно снял галоши с ярко-красной суконной подкладкой, поставил их под вешалку; повесил пальто и шапку, провел рукой по прическе, и так лежащей волосок к волоску, подошел к стулу и сел прямо, как будто к его спине был привязан аршин.

«Словно сейчас из Благородного собрания»,– отметил про себя Гольст. Таких типажей ему уже давненько не приходилось видеть.

Ипполит Васильевич вынул из внутреннего кармана портмоне тисненой кожи и достал желтую от времени бумагу, упрятанную в прозрачный целлулоид. По тому, как подрагивали его пальцы, следователь понял, что Брендючков волнуется. И изрядно.

– Чтобы сразу как-то исключить недоразумение по поводу принадлежащего мне личного строения, полученного по наследству, будьте любезны, ознакомьтесь, пожалуйста,– протянул он бумагу Гольсту.

Георгий Робертович машинально взял ее и с опаской развернул, боясь, что она рассыплется у него в руках. Размашистым почерком на ней был напечатан текст, решительный, как пулеметная очередь: «Сим подтверждаю, что в Первую русскую революцию 1905 года гражданином Брендючковым В. В. мне была оказана помощь от ран, полученных в борьбе с царским самодержавием, отчего я выжил, а гражданин Брендючков В. В. за вышеозначенные действия подвергался преследованиям жандармских ищеек. Начальник УЧК[1] Михаил Гудков».

Подлинность подписи заверяла печать.

Гольст с любопытством глянул на собеседника: такого документа ему еще не приходилось держать в руках.

– Значит, вы имеете отношение к медицине?– спросил он, возвращая бумагу.

– Простите, вы не обратили внимания на инициалы «В. В.», Василий Венедиктович. Мой отец…– Брендючков аккуратно спрятал охранную грамоту в портмоне.– Позвольте полюбопытствовать, вы, случаем, не москвич?

– Из Коломны.

– Тогда вряд ли знаете… Мой отец владел аптекой в Хамовниках. Нет, вы не подумайте, сомнительных снадобий он не держал… Закончил институт в Дрездене, стажировался во Франции, в институте великого Пасте-ра… И товарища Гудкова он действительно спас… До октября семнадцатого, как указано в документе, находился под надзором полиции.– Брендючков снял пенсне, протер его замшевым лоскутом и снова надел.– Учитывая его заслуги перед Совдепами, нашей семье разрешили иметь дачу, которую он в соответствии с актом, оформленным у нотариуса, передал в наследство вашему покорному слуге,– чуть поклонился Ипполит Васильевич и снова извлек бумажник.

– Нет-нет,– поспешно остановил его следователь, понимая, что надо поскорее разрешить недоразумение.– Я вам верю. Дача меня не интересует нисколько.

– Как же-с? – растерялся Брендючков, кивая на дверь.– А моя соседка? Признаюсь, у нас постоянный афронт. То есть с ее стороны. Хотя, смею вас заверить, я никогда никакого повода не давал.

– Понимаю… Не в этом дело,– снова перебил Гольст.

– А в чем? Во второй комнате, которую я занимаю?– спросил Брендючков, опять доставая бумажник.– Пожалуйста… Мой сын Павлуша завербовался на Север. А по положению площадь бронируется…

– Да нет, Ипполит Васильевич, у меня лично к вам нет никаких претензий… Просто хочу кое-что выяснить о семье Дунайского.

– Валериана Ипатьевича?

– Да. И Нины Амировой. Ведь вы живете бок о бок. Они у вас на виду…

– Да-да, конечно.– Ипполит Васильевич поправил пенсне.– А что именно вас интересует?

– Какие у них были взаимоотношения?

– Знаете, интересоваться частной жизнью…– замялся Брендючков.– Это, по-моему, не интеллигентно.

– Но может быть, вы что-нибудь слышали?

– Нет-нет,– поспешно перебил следователя Брендючков.– Я слухам не верю. И вообще, привык иметь дело с документами. И чтобы обязательно по форме – подпись и печать…

Георгий Робертович понял: с Брендючковым будет говорить совсем не просто – тот боялся всего на свете.

– Хорошо,– решил изменить тактику Гольст.– От кого вы узнали, что Нина уехала?

– От самого Дунайского.

– Когда он сообщил вам об этом и в какой форме?

– Летом я редко живу на городской квартире. Жара. Особенно прошлым летом… Так вот, в понедельник…

– Какого числа?

– В июле.– Брендючков подумал.– Да, тринадцатого июля я перед поездкой на дачу зашел домой. Забрать корреспонденцию, кое-какие книги, белье… Валериан Ипатьевич варил на кухне сосиски. Я еще обратил внимание на этот факт. Раньше он порог кухни не переступал, все делала жена… Я спросил, как дела, как Ниночка… А он вдруг расплакался. Уехала, говорит, Нина. Ушла от меня… Я, знаете, даже растерялся. Дело тонкое, личного свойства… Помните, у Толстого: все семьи счастливы одинаково, а несчастливы по-разному? Хотел было уйти к себе, но Валериан Ипатьевич стал изливать свое горе… Обычно он был сдержан, молчалив, а тут его словно прорвало… Стал говорить о каком-то адюльтере. Незнакомец-соперник, автомобиль у подъезда, побег на курорт… Прямо как дешевая бульварная фильма.– Брендючков сказал не «фильм», а «фильма», как произносили лет десять назад.– Я, знаете ли, просто ушам своим не поверил. Чтобы Нина… Нет-нет!

– Почему?

– Простая душа! Дитя природы! Роль роковой женщины совсем не ее амплуа… По натуре она Офелия, где-то – Дездемона…

– А Валериан Ипатьевич?

– Отелло. Но с нашими, русскими страстями… У меня жил племянник Алеша, видный из себя, так я строго-настрого предупредил его, чтобы с Ниной никакого флирта, даже светских разговоров… Она, признаться, по-своему хороша. Да и Алеша, как я уже говорил, недурен. Дело молодое, кровь играет…

«Стоп,– подумал Гольст.– Племянник – новое лицо…»

– Но Алеша,– продолжал Брендючков,– и сам заметил, что наш сосед весьма и весьма ревнив. Племянник слышал, как Валериан Ипатьевич устроил какую-то сцену супруге. Кажется, даже ударил по лицу.– Брендючков состроил грустную мину.– Дурной тон, скажу я вам…

– Когда это было?

– За месяц до того, как Нина уехала.

– А ваш племянник не в Москве живет?

– Сам он из Киева, военный летчик,– с гордостью сказал Брендючков.

– Женат?

– Холост.

– Когда вы видели его последний раз?

– С того приезда не виделись.

– А когда он уехал?

– Второго июля проводил. Как сейчас помню, у Алеши было назначение явиться к месту службы на Дальнем Востоке десятого июля…

– Значит, сейчас он там?

– Не знаю, не знаю,– многозначительно посмотрел на следователя Ипполит Васильевич.– Писем от него нет с июльских событий в Испании…

По всему, Брендючков на что-то очень прозрачно намекал. И хотя ни в газетах, ни по радио не сообщалось, но многие догадывались, что в составе интернациональных бригад сражаются и наши добровольцы. Советский народ не мог оставить в беде республиканскую Испанию…

Раздался телефонный звонок. Это был следователь Зенкевич. Условной фразой он дал знать, что Дунайский у него.

Положив трубку, Гольст снова вернулся к допросу. По словам Брендючкова, первое время – недели две-три– Дунайский очень переживал. Но постепенно успокоился. Во всяком случае, внешне. Это совпадало и с показаниями сестры убитой.

На всякий случай Георгий Робертович взял у Ипполита Васильевича адрес племянника.

Вернулся Яша Поляков, ездивший с повесткой за врачом Бориным. Тот, как выяснилось, срочно выехал в область, на сложную операцию. Составленный ранее план Гольсту приходилось корректировать на ходу.

Георгий Робертович попросил Брендючкова, как и предыдущую свидетельницу, ознакомиться с протоколом в соседней комнате. С ним пошел практикант.

Гольст позвонил к Зенкевичу.

– Дунайский еще у тебя? – спросил он.

– Разумеется,– спокойно ответил Зенкевич.– Заканчиваем минут через пять.

– Отлично. Сразу проводи его ко мне. Сам, понял? Передашь из рук в руки.

– Идет,– так же невозмутимо сказал его коллега.

Затем Гольст позвонил и вызвал конвой с «воронком». Последний звонок перед трудным разговором – звонок секретарю. Чтобы через пятнадцать минут отмстили повестки и отпустили Жарикову с Брендючковым, а также студентов-практикантов. То, что допрос предстоял очень трудный, Георгий Робертович понимал со всей отчетливостью.